Под этот шёпот я и уснул снова. И мне снилось, что я проснулся дома и жду маму с работы. Спокойный был такой сон и светлый-светлый. Хороший был сон...
...Утром я долго гулял в парке с Мари. Кто такая Мари - это отдельно надо сказать.
Когда меня только-только сюда привезли и поставили протезы, то нас навещали ребята из местной школы. Ну, такое часто бывает, чуть ли не каждый день вообще-то, почему я про этот случай вспомнил - я объясню. Концерт, подарки... Что интересно - вроде бы такое должно надоесть, самодеятельность эта... А ведь не надоедает. Наоборот - какое-то ощущение... приятное, в общем. Тёплое. Вслух я об этом, конечно, не говорю - а может, мы просто в госпитале послабже стали, не знаю...
В общем, я познакомился с Мари. Она девчонка из рыбачьей семьи, помладше меня, ненамного. В том концерте она пела - я, честно сказать, уже не помню, что именно, что-то про море. А потом подсела ко мне. Я только-только начал отходить от дикой постоянной боли, сопровождавшей меня много дней после операции - её нельзя было глушить лекарствами, только терпеть и терпеть. Мир, в котором не было этой боли, уже сам по себе казался мне чудесным. А тут ещё концерт. И Мари.
Девчонки они и есть девчонки. Что с них взять? Я больше всего боялся, что она начнёт меня жалеть. Это невыносимо - когда жалеют. Хуже пытки. Я бы за эту жалость гвозди в башку вбивал. Но она и не подумала. Познакомилась и давай про разные свои дела рассказывать. Про море, про скаутский отряд, про всё подряд. Про войну ни слова не говорила. Я сперва просто слушал. И, честно скажу, любовался. У меня девчонки не было никогда. Женщина одна... была. Старше меня. Перед тем боем. Так получилось. В том бою её и убили, а я ей на всю жизнь благодарен. Кто не понимает - тот и не поймёт. Мне было очень страшно, я знал, что мы их не остановим, не сможем, сможем только задержать на полчаса, погибнуть, и эти полчаса будут самым важным для очередной небольшой победы... мне было страшно, а потом, с ней, сделалось уже не очень; я как-то собрался, потому что знал, осязаемо знал, что защищаю и за что умру... Но это не то. Это была просто Женщина. Я, честное слово, сейчас даже лица толком вспомнить не могу. А Мари была симпатичная такая - круглолицая, улыбчивая, волосы светлые, как лён, тут редко у кого такие, подстрижены коротко. В форме, галстук аккуратно повязан - зелёный, не красный, как мой (я его под подушкой храню). Глаза серые и немного с золотинкой, носик курносый. Потом я тоже начал говорить - по словечку сперва, дальше разговорился... А потом им пора уже было уходить почти, и она сказала: "Я ещё к тебе приду. Можно? У меня нет мальчика, правда, и не было никогда, я хочу, чтобы ты был мой мальчик." Она немного с акцентом говорили по-русски, точней - просто как-то странновато фразы строила. Смешно так... было. До этих слов.
А вот тут меня толкнуло.
Я думал, что она просто не знает, что со мной. Биопротезы - они же в точности как руки, да и не видно их толком под пижамными рукавами. Мало ли, какое у человека ранение, почему он руками не двигает? Я и сказал: "Слушай, ты что, не видишь, что у меня нет рук? Это протезы." Грубо сказал. Резко так. Думал, она разговор потихоньку вежливо свернёт, уйдёт, ну и всё. Зачем ей парень без рук? Я так подумал, и сами протезы, на которые я столько возлагал надежд, показались мне отвратительными... никчёмными совершенно.
...А она посмотрела мне в глаза, подняла свои руки и начала пальцы загибать. И говорить, кто у них в семье где и когда погиб. Много людей. Почти как у меня. Пальцев на руках ей не хватило... Перечислила всех и дальше сказала: "Я не воевала. И уже не успею, наверное. А ты воевал. Ты ИХ сюда не пустил. Неужели ты думаешь, что я такая дрянь и..." - и не договорила. Просто обняла, носом в нос уперлась и шепчет: "Когда ты выздоровеешь, я поеду с тобой. Никто не будет против, все будут рады. А когда нам будет по шестнадцать - мы поженимся. Я тебе клянусь морскими волнами, лунным светом и бортами нашего баркаса."
Я обалдел. Не знал, что сказать, даже не поцеловал её. А потом подумал - а почему нет? Я согласен. У нас будет много детей, и мы их будем называть в честь её родни - и моей. В честь тех, кто погиб...
...В общем, так мы и решили. Отца у неё убили, приходила вместе с ней несколько раз мать. Мы ни о чём таком не говорили, но я по глазам увидел - мать знает. И по тому, как она со мной обходилась, понимал ещё - мать рада.
Вот в это утро мы с ней нагулялись. И нацеловались. Она всё хихикала, что я пока очень удобный парень - целуюсь, а руками никуда не лезу - и это не было ничуть обидно, а правда смешно. Ещё я начал хвастаться про войну и про свои медали, и мы опять целовались, но нас спалила уборщица из соседнего корпуса - энергичная такая бабулька - и разогнала шваброй. Ей-то не докажешь, что ты герой, а, между прочим, без рук и бегать неудобно тоже.
Ну ничего. Науманн сказал - недолго осталось подождать.
В общем, в нашу палату я вернулся в самом что ни на есть хорошем настроении. Тодди спал. А Франтик...
Франтик сидел на краю постели сторка, пождав одну ногу. И что-то весело болтал на смеси русского, английского и родного чешского. А сторк слушал. Внимательно.
Услышав меня, Франтик явно смутился. Опасливо поспешил сказать:
- Тодди спит... а я чтобы не скучно было... ничего же?
- Ничего, - ответил я. И посмотрел в глаза сторка.
Я раньше много раз видел глаза врагов. Враги были разные, разных рас, и, если у них вообще были привычные глаза, то я читал в них ярость, страх, ненависть - что угодно, но только не это. только вчера я понял, что они могут быть и другими. Так вот. Сейчас - глаза сторка были извиняющимися.
- Нье ру'атт, - шевельнулись его губы. И я понял, что он просит не ругать Франтика.
- Болтайте, болтайте, - я сел на кровать. С трудом удержал себя от желания пошевелить руками - Науманн настрого запретил это делать, даже пытаться делать. А Франтик, кстати, до самого вечера на меня посматривал опасливо. И к сторку больше не подходил. Но, когда был отбой и погасили свет - я уже начал дремать и вдруг услышал рядом:
- Можно я к тебе?
Это был Франтик. Я чуть подвинулся и спросил тихонько (Тодди и сторк спали):
- Давай... приснилось что-нибудь?
- Не... - он забрался ко мне, устроился удобней и вдруг сообщил: - Его Хевирт зовут.
- Ко... а, ясно, - кивнул я. - Ну и хорошо.
- Я знаю, что он враг, - Франтик засопел мне в плечо. - Ну... я просто забыл. Тодди спит, ты ушёл... а я... я ему просто сказку ту пересказывал... А он слушал... Знаешь, он немного по-русски понимает! И говорит... немного. Только смешно.
Ну ещё бы, подумал я. У них многие понимают русский. Даже учат. Перепугали мы их здорово, как ни крути. И, насколько мне известно, наших раненых они не содержат в своих госпиталях... Но сказать это Франтику я не мог - и не хотел. Да и не было у меня на сторка по имени Хевирт никакого зла, вот вы как хотите. Вместо этого...
- Франтишек, - тихо сказал я. - Когда мы выздоровеем и кончится война... поехали ко мне? Жить. Ты, я и Мари. Я вечером тёте Тане визитировал, она обрадовалась, говорит, что по мне очень скучает... и тебе будет рада. Очень-очень.
И тут Франтик... заплакал. Тихо, радостно. Тёрся носом о моё плечо, чтобы стереть слёзы, хлюпал и даже тихонько подвывал. Я обмер. А он, кажется, ничего и не замечал, только ревел и шептал:
- Спасибо, ты знаешь, такое спасибо... я бы обязательно... я бы с тобой... только меня тётя Ирма зовёт, из столовой которая - у неё никого не осталось, и она чешка, говорит, мы в наши места полетим, она хочет с Земли улететь... Она уже и согласие написала и передала... и я подписал... Ты знаешь, на свете столько-столько хороших людей... и ты к нам прилетай, ты обязательно к нам... ой! Ты обиделся?! - он пружинкой распрямился над моим плечом, в голосе был ужас. - Ты чего... молчишь?!
- Франтик... - с трудом сказал я. - Фратик, ты плачешь. У тебя слёзы текут.
Он замер. Тихо сказал "ой" и взялся за лицо. Я рыкнул на него, но он не убирал рук и снова плакал, только на секунду и унялся...
Почти тут же, как по волшебству, появился Науманн и увёл ревущего Франтика с собой. Я ждал-ждал их обратно - но так и не дождался. Уснул. А когда проснулся - было утро, и Франтик сидел на своей постели, скрестив ноги - и рассматривал, держа на коленях, небольшую, но красивую шахматную коробку. Рядом валялись небрежно и поспешно разбросанные клочки упаковки.
Он сразу почувствовал, что я уже не сплю - и быстро вскинул голову. Весело улыбнулся и нерешительно сказал:
- Доброе утро.
У него были зеленовато-серые глаза. Удивлённые, словно Франтик никак не мог перестать поражаться тому, что вокруг. И осторожные немножко - он ведь никогда раньше не видел ни меня, ни вообще кого-то из нас.
- Доброе, - искренне согласился я.
* * *
Науманн сказал правду.
Биопротезы не руки, конечно. Во-первых, ты всегда помнишь, что они - не руки. Во-вторых, есть ощущение... ну, как бы... что руки эти-не руки немного затекли. Чуть-чуть. И в третьих - если рукой ты просто что-то берёшь и всё, даже без мыслей - то с протезом надо подумать, что хочешь делать. И тогда рука это делает.
Но, понимаете ли, если ты несколько месяцев жил без рук вообще - тут уж не до привередства, подумал я, рассеянно крутя в пальцах только что "взятого" у Франтика чёрного конька. Победить мне, впрочем, всё равно не светило - Франтик, оказывается, играл, как взрослый мастер. Я не знаю, откуда Мишка про это узнал и где добыл старинный набор, в котором фигурки были сделаны в виде древних воинов. Но вот узнал. И Франтик теперь буквально замучил всех, кого мог, таскаясь со своей доской по госпиталю. По-моему, у него никто так и не выиграл ни разу.
Тодди, полусидя на своей кровати, сопел - делал гимнастику для ног. Ноги у него ни черта ещё не двигались, но пальцы начали шевелиться. Шахматами он не интересовался в принципе - я подозреваю, что этот принцип на него нашёл после первой игры, когда Франтик поставил ему трёхходовой мат... А Хевирта в очередной раз уволокли на процедуры. У него дела тоже шли на лад - освободили руки, и он уже разлил по постели и полу два стакана, пытаясь начать пить самостоятельно. Но стаканы для него были пока что явно тяжелы. А вот фигурки в шахматах он переставлял сам. Игра ему очень понравилась - я так понял, что на Сторкаде есть какая-то похожая. Название - "Высокий замок" - мы поняли, а вот объяснить правила Хевирт так и не смог - не хватало слов пока. Хотя вообще мы разговаривали часто. Только не про войну... Потому что на войне мы были враги, а я например от этого устал. Лучше слушать, как Хевирт рассказывает про своего накьятт по кличке - нет, по имени, на "кличку" Хевирт обижался - Белое Крыло и про то, как однажды сбросил большой пакет с мусором во двор вредному учителю истории. Ну, или вспоминать, как недавно я опробовал на Мари свои новые руки. Она была совершенно не против, только потом сказал: мол, это был чисто научный эксперимент и она пострадала ради знания. Я спросил, так ли уж сильно она пострадала, Мари подумала и сообщила, что не очень и, пожалуй, вынесет ещё несколько испытаний...
...Только теперь я понял, что Франтик уже какое-то время пытается от нас с Тодди добиться ответа на очень важный вопрос: что будет с Хевиртом, когда он выздоровеет. Я тряхнул головой и поставил конька на постель.
- Его ведь в лагерь отправят? - Франтик посмотрел на нас с испугом и округлил глаза и рот. Мы промолчали. Что мы сказать-то могли? Тодди только буркнул, не прекращая упражнений - наоборот, словно бы сильней на них сосредотачиваясь:
- Плохо там, в лагере...
- Да ладно, - возразил я - больше чтобы успокоить Франтика. - Ну посидит... там же не старинная тюрьма, и там такие же, как он... Скоро закончится война, вернут его домой.
- Ага, посидит, - Франтик шмыгнул носом. - Ага, не тюрьма... А если попадётся кто, у кого сторки... - он покосился на Тодди. Тот хмуро промолчал. А я подумал, что всякое бывает. И если Пятый форт ещё можно как-то понять - недаром даже судить никого не стали! - то ведь есть ещё, например, Рокфилд...
- Ходи наконец, - сердито сказал я Франтику.
* * *
Хевирт не попал в лагерь.
Это случилось через два дня после того нашего разговора, утром, рано. Нас разбудил какой-то жуткий рёв, и, пока мы соображали, что к чему, в двери всунулся какой-то парень, посмотрел совершенно ненормальными, пьяными какими-то глазами, проорал: "Чужие капитулировали!" - и исчез...
...Я тот день почти не помню, хоть убейте. Я понимаю, что это глупо звучит, но - не помню почти ничего. Только почему-то заполошно и нестрашно мечущиеся в вечернем звёздном небе мощные разноцветные лучи прожекторов с военной базы неподалёку. А нет - ещё то, что я тоже был как будто пьяный. (А может - и не как будто, из посёлка в горах приехала здоровенная цистерна с молодым вином, и его разливали во дворе корпуса из шланга - под общие шум и хохот; я не помню, пил я или нет, честное слово) И ещё удивление. Я столько думал про победу и про мир, а теперь, когда мы победили и был мир, я не знал, что и как будет дальше. Ведь когда я родился - война шла уже почти десять лет. Я рос, а она шла. Шла, шла... и вдруг кончилась? А как же?!.
Наверное, где-то в душе я был уверен, что война будет всегда...
...Только к вечеру мы вспомнили, что Хевирт весь день молчал. И до нас какими-то тупыми рывками подоходило, что это мы победили. Мы. А он - проиграл.
И почему-то стало - вы не поверите - неудобно. Мы молча собрались ближе к их с Тодди по-прежнему сдвинутым постелям. Хевирт смотрел на нас - злым, неприязненным взглядом. Мы - молчали, но потом Франтик растерянно начал:
- Ну чего... - и замолчал. Зато сторка прорвало!
- Я не верю, - рубил он слова. - Мы не могли. Это враньё.
- Да как же враньё, - возразил Франтик. - И вообще что ты - ты же домой теперь...
- Мы не могли проиграть! - вскрикнул Хевирт. И слабо стукнул по одеялу кулаками. Смешно так стукнул, только нам было не смешно. У него блестели глаза. - Не могли капитулировать! Сторки не капитулируют! Нас предали! Я знаю! - глаза его загорелись, и это был страшноватый огонёк. - Союзники... рабы... нас предали! Предали! Трусы! - теперь он выплёвывал русские слова, как пули. - Будь прокляты! - и сорвался на свой язык, но было ясно - это тоже ругань, проклятья.
Мы не знали, что сказать. Только Франтик вдруг зло, непохоже на себя, выпалил:
- Вы начали эту войну! Вы...
Он тут же осекся, лицо стало жалобным. А Хевирт... замолчал. Закрыл глаза - веки у него дрожали - и замолчал. И мы с Франтиком ещё постояли, а потом тихонько пошли к своим постелям. И тогда Хевирт громко, тоскливо сказал:
- Я хочу домой!
А Тодди наклонился к нему и ответил:
- Скоро поедешь.