* * *
Они приехали в тот самый день, когда выписывали Франтика. Тот с самого утра носился, как заводной, бегал к своей тёте Ирме, летал по палатам и вообще вёл себя, как дурак. Мари сидела у меня и подначивала Тодди, который потихоньку учился ходить. Хевирт сердито наблюдал за ним - у него ноги ещё только-только начали шевелиться.
И тут в палату влетел Франтик. С удивлёнными, перепуганными и восторженными глазами. Уже в новенькой пионерской форме, поверх которой был наброшен халат - развевавшийся, как плащ. Он чуть не кувыркнулся через мои ноги - я успел его подхватить, но зато ничего не успел сказать, потому что Франтик сам завопил:
- За тобой приехали!
Мы не сразу поняли, что он это кричит Хевирту. Тот и сам не сообразил, мельком посмотрел на Франтика, на вход, потом снова уставился на Тодди... и окаменел. Тяжело, словно на несмазанном шарнире, повернул голову - опять к дверям.
А в них как раз вошёл Науманн. Чуть посторонился, указал рукой, сухо, коротко сказал:
- Прошу.
Я дёрнул Франтика за плечо, и он плюхнулся рядом со мной, не сводя глаз с двери. С двери, в которую - один за другим - вошли двое.
Двое сторков. Мужчина лет... ну... лет сорока. И молодой парень - вдвое младше. В ярких парадных мундирах, таких ярких, что они виделись не бывшими пленными - а кто же они были, не специально же за Хевиртом прилетели со Сторкада? - а какими-нибудь важными инспекторами. На нас они даже не поглядели, словно в палате никого и не было; старший чуть поклонился Науманну, а младший, глядя на Хевирта, сделал какой-то жест левой рукой и пальцами - и тот (он сидел в постели, чуть приоткрыв рот, лоб был мокрый, и капля пота сползала по щеке) - быстро сделал тот же жест и вдруг зажмурился и спрятал лицо в сгиб локтя. А они подошли и встали рядом с кроватью, старший быстро, тихо заговорил, несколько раз коснулся - прямой ладонью - волос и видной щеки безудержно кивающего Хевирта.
Мы все смотрели на них. От Науманна до Мари, сжавшей мои новые пальцы - как в тисках. Мы смотрели и не могли понять того, что видели.
Это было... знаете... так странно...
...Я так понял, они были из его Рода, хотя и не близкая родня. Их отпустили из лагеря, сторков уже начали отпускать, была договорённость - они сразу, ещё на церемонии капитуляции, заявили, что освобождают всех наших, сколько у них есть (говорят, было около трёхсот пятидесяти тысяч, причём треть их Император выкупил у частных владельцев...). А наши потом в ответ сообщили, что тоже отпускают пленных - у нас было больше миллиона пленных и интернированных сторков. Конечно, много времени понадобится, чтобы все вернулись по домам - и наши, и их...
Эти двое как раз узнали, что в госпитале лежит мальчик-сторк, да ещё и своя кровь - и тут же приехали забрать. Я помнил по войне - они любой ценой старались уносить к себе не только раненых, но даже трупы своих не оставлять врагу. Мы, впрочем - тоже. И у нас и у них это получалось далеко не всегда... Сколько раз видел я - в грязи, снегу, пыли, лужах, траве, среди хламья и мусора городских боёв - тела в покорёженной броне, открытые рты, наполненные кровью, дождём; рты, оскаленные в небо; выцветшие, увядшие зелёные глаза. И всегда ощущал удовлетворение - это были убитые враги. Опасные враги. Даже те - а они попадались среди мертвецов часто - что были не старше или вовсе младше меня самого.
А сейчас мне казалось, что у всех у них было лицо Хевирта. Мёртвого Хевирта...
...Сторки начали говорить с Науманом, а мы смотрели друг на друга. Тодди - полусидя в кровати. Хевирт - почти так же. Франтик, приткнувшийся мне под бок. Мари, держащая меня за руку. И нам казалось, что на свете стоит тишина.
И на самом деле - взрослые постепенно начали замолкать, замечая, что мы все неподвижные и молчим.
А мы и правда молчали, молчали... Друг на друга не смотрели и молчали. Мне было как-то... скучно, что ли? Пусто, грустно... не знаю. Вязкая стояла такая тишина. Неловкая. Когда так - хочется, чтобы это поскорей кончилось, и в то же время сам боишься заговорить первым.
Эту тишину нарушил Науманн. Он всё-таки всё понимал, хоть и не воевал. Но это и не было военным делом. Скорей этой - психологией.
- Давайте выйдем, - сказал он, обращаясь к сторкам и к Мари. - Пусть они... сами. Без нас. Это недолго.
Сторки запереглядывались. Но тут Хевирт что-то произнёс, обращаясь к ним. Негромко, но решительно. Как будто приказывал. Я потом часто думал - может, и правда приказал? Мы ведь так и не узнали, кто он был в своём Роду, а у них, у сторков, там сложно всё... Но так или иначе - они оба вышли, только младший в дверях приостановился, полуобернулся и снова сделал какой-то жест.
И мы остались вчетвером в нашей палате.
Я думал, что сейчас увезут Хевирта, а потом уедет Франтик. А на днях, наверное, выпишут и меня, и мы с Мари улетим к тёте Тане, которая нас уже ждёт. Тодди останется один - хотя, наверное, к нему кого-то ещё положат, да и он тоже уже... скоро. А потом 24НТ вообще закроют, потому что детей с такими ранениями, как у нас, не станет. Ну... почти не станет, наверное. Если только случайно такое будет. И все госпиталя на побережье закроют, и тут снова будут, как до войны, детские лагеря.
Я сам этого не помнил. Я за всю жизнь ни разу не отдыхал в таком лагере, было просто некогда. Нам говорили, что тут были такие лагеря. Как в кино. Теперь опять будут, конечно, и наши дети будут в них отдыхать... а может, ещё и мы успеем. Разве четырнадцать лет - это так уж много, если мир?
- Я... - Хевирт словно бы забыл слова, с трудом поморщился. - Я...
Франтик подошёл к нему, аккуратно положил на живот шахматную доску. Толкнул её пальцем, сказал тихо:
- Вот... дарёное не дарят, я знаю, но это... Мишка бы разрешил.
- Спасибо, - просто сказал Хевирт. И развёл руками. - У меня нечего...
- И не надо ничего, - Франтик вздохнул, видимо, шахмат ему было всё-таки жалко.
- Я пришлю "Замок", - сказал Хевирт. - Тебе. Долго будет идти, да... но теперь время... оно у нас есть. Много. Ты адрес напиши.
- Ага, - Франтик улыбнулся широко. - Я ждать буду. А адрес вот тут прямо напишу, - он показал на корсет, всё ещё закрывавший ноги сторка.
Хевирт кивнул. Посмотрел на нас с Тодди и вдруг быстро заговорил - слова набегали друг на друга, как горячие волны. Я никогда не слышал у него такого голоса - даже в тот день, когда стало известно, что они проиграли войну, Хевирт говорил спокойней...
- Вы хорошие люди. Я не знал. Я не думал. Я не верил - даже когда сам увидел. Я думал - обман. Ловушка. Издевательство. Я думал - меня убьют. Я бы - убил. Раньше убил бы. Когда ты... - он посмотрел на Тодди, - ...нож - я даже... мне стало легко. Я думал: вот, всё, как надо. Сейчас он убьёт врага. Я - враг. Я был удивлён дальше... потом. Я не верил. Я злился: почему?! Почему вы такие?! Я... - он снова обвёл нас взглядом - всех, и нас с Тодди, и Франтика, замершего с ручкой в пальцах. - Я... я... - он сделал досадливый жест. - Я хотел... хочу дружить с вами. Но это нельзя. Мы всё равно - враги. И далеко. Мы больше не увидимся. Мне от этого - плохо.
Он замолчал, запалённо дыша и опустив глаза.
И тогда я отобрал у Франтика ручку. Подсел на кровать к сторку и строго сказал:
- Давайте-ка по старшинству. Вот мой адрес, Хевирт...
И начал писать.
Я тщательно выводил буквы, радуясь тому, что могу писать - и радуясь тому, что делаю. Это почему-то было очень правильно.
Именно в этот момент, тщательно выводя букву за буквой, я осознал полностью -
МЫ - ПОБЕДИЛИ.
БОГИ ДОБРА
Конник зломиць прыблудыв колонни.
Ён праломиць чужиньцив сталь, брат.
Бог Добра, Свеця Бог, воян-конник.
Скуголь, захрэбэцьник магнат-кат!..
...Конник вичносьци. Конник розплаты.
Солньця свецьлага добрый сын.
Пусць надмянно сверкаюць гарматы та латы -
Подавяцьця все.
Як один.
"Мать Урагана".
Это тяжёлый рассказ. Но он посвещается настоящим Людям. Может быть - даже где-то Богам. Тоже настоящим. Какими они - непременно будут...
Смотреть вдаль с балкона кафе было забавно. Размытый, не имевший чёткой привычной линии и при этом очень близкий горизонт как бы таял в золотисто-голубом мареве. Поверхность к этой неясной черте странно поднималась, и могло показаться, что деревья большого лесопарка, протянувшегося на семь километров вдоль берега Утиного Озера - потихоньку-полегоньку стремятся опрокинуться вершинами вниз.
Кафе называлось неизобретательно - "Утиное Озеро" же. Оно было государственным и только-только вернуло себе свою довоенную функцию - в войну тут, судя по всему, располагалась столовая для экипажей транзитных кораблей. На стене - над тем самым местом на балконе, которое статский советник Корнеев облюбовал для завтраков, обедов и ужинов - висело старое довоенное меню с большой подписью: "Воюй за то, чтобы это вернулось!" Меню было роскошным, некоторых блюд Корнеев не ел никогда, другие помнились очень смутно, из детства. Но даже за те четыре месяца, что жил и работал на СДТ, оно - новое меню - постепенно улучшалось. Передавала свои запасы сокращаемая огромная армия, пошли первые продукты с освобождённых и новых планет.
Сегодня в меню появился гусь по-фламандски с гарниром из риса. Корнеев ел с интересом, почти как древний гурман. Ему приходилось едать самое разное, в том числе - и условно съедобное, и приготовленное кто знает как, и приготовленное непонятно из чего, и просто голодать по многу дней... но что самое главное - он уже много лет ел наспех, даже если пища была обильной и хорошо приготовленной. Специфика профессии... Поэтому, если честно, он на самом деле наслаждался в первую очередь самой обстановкой кафе.
В обед в отличие от завтрака и ужина оно было полупустым. Даже не так - на 9/10 пустым, в основном люди обедают на рабочих местах. В принципе, Радомир Владимирович Корнеев мог поступать так же, в распоряжение Межимперской Комиссии Плутон была предоставлена в числе прочего большая столовая около пятого причала. Но "Утиное Озеро" располагалось недалеко от места работы МКП, и Корнеев не считал ненужной тратой времени пять минут пути. Тем более, что это вполне искупал отличный вид.
Даже забываешь, сидя здесь, что СДТ - Спутник Десятой Тысячи - летит в космосе недалеко от Плутона. И что не так уж далеко под ногами - бронеоболочка, за которой - вакуум...
...Когда-то - Человечество тогда здорово споткнулось на пороге Дальнего Космоса - вот такие вот "межпланетные острова", огромные спутники с искусственными "внутренними" гравитацией и солнцем, имевшие каждый население в 5-50 тысяч человек - многим казались чем-то вроде неплохого временного решения проблемы. Он сам тогда был совсем малышом, но всё-таки помнил не очень понятную, однако жаркую научную и общественную дискуссию о создании на основе Солнечной Системы так называемой "Сферы Дайсона"!
А потом звёзды открылись.
Да. Открылись...
...Англо-саксонский Спутник Десятой Тысячи (названный так в честь книги какого-то уже забытого древнего писателя главным строителем, эту книгу, по легенде, как раз очень любившим) когда-то населяло почти сорок тысяч человек. Он был форпостом Человечества - за орбитой Плутона. Потом - перевалочная база колонистов, потом - пограничная крепость... Такой статус он пока что сохранял и сейчас, но тут всё ещё жило почти десять тысяч обычных людей. В смысле, гражданских... впрочем, все они или недавно служили в армии - или до сих пор имели к ней отношение.
Наверное, скоро спутник опять поменяет назначение. Ходили слухи, что Десятую Тысячу просто хотят превратить в большую школу для космонавтов. Ну что ж - это самое разумное...
...У входа в кафе мирно горел четырьмя зелёными лампочками обтекаемый автомат по продаже мороженого. Кстати - ещё вчера он не работал. Корнеев вспомнил, что при входе машинально прочитал на панели целых четыре надписи (хотя вообще-то там было больше трёх десятков ячеек) -
-- Эскимо
-- Сливочное
-- Крем-брюле
-- Черничный лёд
- и подумал, что зря не взял мороженого себе. Почему-то застеснялся.
Ага. Вот эти не застесняются.
Кафе наполнилось сдержанным шумом. Его всегда производят собравшиеся в одном месте мальчишки, за которыми не следят взрослые и которые не увлечены чем-то, требующим тишины - это неизбежно и с этим можно только смириться. Тем более, что покупка мороженого - вещь важнейшая, особенно когда денег мало, а пайщиков много.
Пайщиков было, кстати, человек семь-восемь. Это тоже закон - трудно определить точно, сколько мальчишек собирается в одном месте, потому что они всё время передвигаются и путаются. Сдержанно позванивала в руках рослого темноволосого с рыжиной мальчишки лет 13-14 общая касса. Новенькие медные фартинги и полупенни. Кажется, пока был только один выпуск - Империи возвращались к национальным валютам от общих военных бонов, карточек и талонов... Пайщики были одеты в основном в перешитую и разукрашенную по их вкусу армейку, почти все - в зелёных галстуках скаутов, у троих на поясах - пистолеты, у остальных - многофункциональные ножи, у всех - школьные сумки, сделанные под офицерские рабочие. И обувь. Одни футбольные бутсы на всю компанию - они лежали в прозрачном пакете у мальчишки, который первым после сложных расчётов получил право на мороженое (как понял с интересом слушавший Корнеев - "пять раз лизнуть вот тут и откусить вот столько стаканчика, понял?!") и выбрался из терзавшей автомат плотной сопящей кучки. Там победно позванивало и щёлкало. Автомат обречённо гудел.
Счастливец, ответственно примерившись взглядом, честно лизнул (с дикой, почти кошачьей быстротой - ровно пять раз) и откусил, после чего обнаружил, что на него смотрят. И, облизывая уже губы и нос от мороженого (чтобы точно ничего не пропало), принялся бесцеремонно разглядывать Корнеева тоже. Статский советник смотрел в ответ - смотрел пристально, но бессознательно, так же неосознанно улыбаясь. В конце концов глаза мальчика чуть сощурились, губы разъехались в улыбке и он дружелюбно показал Корнееву язык. А потом помахал рукой и отскочил к товарищам, передал кому-то в нетерпеливо протянутую руку стаканчик... Но перед тем, как они всей стайкой (купили три порции, первая - сливочное, а ещё какого - не поймёшь) выскочили из кафе, на ходу деля мороженое - опять обернулся и снова помахал.
Ему лет десять. Наверное, жалеет, что война не продлилась ещё года три-четыре. Чтобы он мог пойти добровольцем.
Хвала небесам, война не продлилась эти три или четыре года. Беги, паренёк. Ешь мороженое, играй в войну, всегда побеждая врагов - и расти. А аппарат будет зажигать для тебя всё новые и новые лампочки - чудо каждый день. Только не забывай, только не смей забыть и не дай забыть, чем оплачено это зелёное мирное свечение...
...Как же это пел Борис? Он был священник - настоящий православный священник и ещё - пулемётчик того партизанского отряда, в который его, Радку Корнеева, ещё совсем юного врача, только-только после Лицея, сбросили на ту планету... В отряде было мало людей, в основном инструктора. И откуда-то взявшийся отец Борис. Из местной миссии, кажется - её сожгли в начале войны.
И молодой священник Лавров взял пулемёт.
А ещё у него была гитара. Как это всё-таки... а!
- Старая пластинка завелась на тридцать три оборота,
Песня про волшебника, сражённая врагами страна,
С нами Божья милость,
Божья милость, и Сова с пулеметом,
Начинаем!
Зло приходит к детям
Мы убьём его, да будет война!
Странная была песня. Странная, загадочная, немного смешная и суровая. Ещё там были строчки... вот эти: "Но пока мы бьемся, на планету не опустится тьма!"
Корнеев потом часто повторял их. Очень часто, когда не хватало сил и накатывало чёрное глухое отчаянье, смешанное с тупым ощущением своей беспомощности.
ЗЛО ПРИХОДИТ К ДЕТЯМ. МЫ УБЬЁМ ЕГО. ДА БУДЕТ ВОЙНА!
И только так.
Ему вдруг захотелось связаться с дочерью и с обоими сыновьями. Желание было сильным и почти испуганным. Да нет. Война кончилась. И они живы. И будут жить.
Зло убито. Да. ТО - убито. Их оно не коснётся. Никого не коснётся уже.
Но...
...Когда война приняла тяжёлый оборот, то где-то в Канаде вылезла на поверхность секта - человек... существ тридать - которая принялась вещать о том, что происходящее - кара Человечеству за его попытки достичь звёзд. Что было с сектой - он не помнил, но зато помнил другое: как нет-нет, да и думал - может, это и правда так? Может, и правда кто-то очень могущественный и непонятный не хочет, чтобы люди прорвались к звёздам? Может, все эти ужасающие бойни и колоссальные жертвы - наказание тем, кто не внял предупреждениям?
Он честно, как привык, оценивал эти мысли. И всякий раз понимал: нет. Случись ему пройти путь сначала - он бы пошёл тем же путём. Не боясь призраков и реальных бед. А звёзды... звёзды просто никому не даются даром. Трус откажется. Смелый дойдёт.
И они - дошли.
И всё-таки как тяжёл был этот путь...
...Часы показывали, что время перерыва ещё не кончилось, и далеко не кончилось. Кроме того, после перерыва разбирали дело Стригалёва (см.Приложение-2), и Корнеев подумал, что обойдутся и без него. Это было не малодушием - он хорошо изучил материалы дела. Именно потому и не собирался идти на заседание. Своё мнение он уже написал - и всё. Точка.
Будь его воля - он бы создал для такой вот мрази отдельный Трибунал. Чтобы она не оскверняла своим соседством и без того исстрадавшихся, истерзанных людей. Но уж больно мало её - это мрази. Возиться ещё...
... - Радка.
Он обернулся на голос - быстро. И так же быстро вскочил, хватая за предплечья плотного, наголо бритого человека, протянувшего к нему с широкой улыбкой сразу обе руки.
- Васёк! Ты?! Не может быть... - он тряхнул руки старого друга в совершенно бешеном темпе. - Но это правда ты... я падаю - лысый! Лысый и при параде!
- Бритый, - уточнил полковник Василий Иванович Пичаев, осторожно усаживаясь всем своим масивным, тяжёлым, но не обременённым ни граммом жира телом на кафешный стул. Покачался на нём сомнительно, хмыкнул. - А вообще у меня роскошная кудрявая шевелюра. С бла-ародной сединой. Женщины падают в аккуратные поленницы по обе стороны моего жизненного пути...
- Балабол, - Корнеев радостно улыбался. - Слушай, лысый, я и не знал, что и ты здесь!
- Так и я не знал, - развёл руками (из-под парадного мундира выглянули аккуратные манжеты форменной рубашки) Пичаев. - Смотрю - сидит кто-то прямой, как жердь и исполненный Важности и Значимости... думаю - ну, дурней на свете мн... то есть, люди - оне ж разные бывают, подошёл ближе, гляжу - мать моя космическая яшшырыца! Ты!