Он запил покашливание пузырящейся водой из мигом запотевшего бокала и довольно фыркнул, как вынырнувший из реки гиппопотам – только что брызги во все стороны не полетели.
– Помнишь, я сказал тебе, что теперь я твой должник? – спросил Блинчик серьезно, не обращая внимания на Раша. – Помнишь, я сказал тебе – проси, что хочешь? Я не выдумывал. Ты спас меня дважды, Сергеев. У нас общее прошлое. Если бы у меня был брат, я не уверен, что он бы сделал для меня больше. Я хочу, чтобы мы работали вместе. Я думаю, что могу тебе доверять.
Сергеев молчал, глядя в глаза Блинову.
– Я не тороплю тебя, – сказал Блинов. – И не хочу рассказывать тебе подробности – меньше знаешь, крепче спишь! Я не собираюсь рыться в твоем прошлом – ведь это бесполезно, да?
Михаил пожал плечами. Сказать действительно было нечего.
– Если ты примешь наше предложение, послезавтра ты вылетишь в Лондон. У тебя будет полный карт-бланш: важен не процесс – только результат, а он будет чисто "бизнесовый" – подписанный контракт, отправленный груз, пришедшие на счет деньги. Тебе даже не придется вести переговоры, не придется касаться пером бумаги. Там для этого есть наши люди – с другим гражданством и другой титульной национальностью. Вернешься ты в Киев уже богатым человеком.
– Не думай, Сергеев, – сказал Рашид, скаля мелкие белые зубки, – это не будет прогулкой. В таких делах переговоры ведутся не за столом. Даром деньги нигде не платятся.
– Я тебя не тороплю, – Блинов привстал, разливая по рюмкам водку. – Подумай. Если нет – забыли. И все. Я все равно тебе благодарен, Умка. Давайте по семь грамм, ребята! За дружбу!
Больше к делам в беседе они не возвращались.
Глава 5
Вечер едва не кончился цыганами, выездом на воду на яхте Блинова, для управления которой, на счастье, был нужен капитан, и сауной с приглашенными проститутками.
Раш сломался первым – сказались тяжелый перелет и чуть меньший, в сравнении с Блинчиком, вес. Он уснул в кресле, запрокинув голову и распахнув в храпе рот, от чего все три подбородка разгладились и стал виден золотой мост. Сергеев чувствовал, что медленно проваливается в тяжелейшее опьянение, от которого уже не спасет ни горячий борщ, ни жирное баранье жаркое.
Выпивать с Блиновым было тяжелым занятием, впору спецкурс организовывать, только курсантов жалко. Комсомольская закалка сказывалась, что ли, но Владимир Анатольевич, дойдя до полной потери связи с реальностью, завис в этом состоянии, как между небом и землей, – очередные "семь грамм" уже ни на что не влияли.
Чем все кончилось – Сергеев помнил смутно.
Он ехал на заднем диване своей "тойоты", за рулем сидел незнакомый водитель, а рядом с ним почему-то Васильевич. Он то и дело поглядывал через плечо на растекшегося по сиденью Сергеева.
Неодобрительный взгляд соседки, выгуливающей у подъезда флегматичную чау-чау. Гулкая лестница, по которой почти нес его начальник охраны. Плотникова, помогающая ему дойти до кровати.
Утро добрым действительно не бывает! Голова не болела, она просто отсутствовала. Даже хорошая, дорогая водка – совершенно безжалостный противник.
Солнце, просочившееся через занавески, светило неестественно ярким, режущим глаза светом. Пересохший язык с трудом помещался во рту. Желудок бурлил.
Сергеев открыл один глаз, определил, что он лежит в собственной спальне, без брюк и носков, но в рубашке, и, выпив залпом бутылку "эвиана", заботливо оставленную Викой на прикроватной тумбочке, выключился еще часа на два.
Солнце, наверное, уже стояло высоко. В квартире было нежарко – работал кондиционер, но на лбу все равно выступила противная липкая испарина. Ощущение болезненной беспомощности было настолько сильным, что Сергееву захотелось спрятать голову под подушку. Но надо было вставать. На часах, стоявших в гостиной, которые виднелись (если, конечно, навести "резкость") через приоткрытую дверь спальни, было уже четверть одиннадцатого.
Встать оказалось трудней, чем решиться это сделать. Мозг плавал в какой-то маслянистой жидкости, плескавшейся внутри черепной коробки. Спальня колыхалась перед глазами. Михаил добрел до кухни, нашел в холодильнике томатный сок, яйца и начал лечиться.
Кровь убитых помидоров, два яйца, перец, соль – все перемешать и выпить залпом. При этом главное, чтобы не стошнило. Иначе придется повторять. Смесь прокатилась по пищеводу, шлепнулась в измученный желудок, вызывая спазмы, которые Сергеев мужественно подавил.
Это же какой могучий организм надо иметь, чтобы пару раз в неделю пить так, как получилось вчера! Рядом с пьющим Блиновым Арнольд Шварценеггер с его виски и сигарой просто ребенок и должен курить в гостиной, пока взрослые общаются.
Михаил закрыл за собой дверцу душевой кабинки и включил холодную воду. Спросонья и с перепоя она действительно казалась ему прохладной, хотя такой уже месяц как не была. Он застонал от удовольствия, подставив лицо и лоб под плотные, как щетина сапожной щетки, струи, бьющие из душа.
Во сколько вчера закончился этот кошмар? Вроде бы и не очень поздно. До полуночи, это точно. Но… Сколько времени было на часах, он вспомнить не мог, от чего расстроился еще сильнее. Срочно подобрать медикаменты. Сорбенты, по крайней мере. Еще пара дней в таком темпе, и собственная печень будет мирно лежать у него на коленях.
Он переключил воду на горячую и обдал себя почти что кипятком. Потом опять холодная. После пятого раза к коже начала возвращаться чувствительность – по груди и плечам побежали красные пятна.
Две таблетки шипучего аспирина, две капсулы ношпы и стакан апельсинового сока. Целая джезва кофе – средство экстренной реанимации.
Сергеев вернулся в ванную и побрился, уже не рискуя перерезать себе горло безопасной бритвой.
Заставить себя съесть завтрак было свыше его сил.
Сосед по дому, вышедший из квартиры этажом ниже, поправил узел дорогого галстука, поздоровался и сочувствующе покачал головой. Сергеев вызывающе двинул бровью и надел темные очки.
Уже на паркинге сосед все же не удержался и сказал вполголоса:
– Я бы на вашем месте сегодня за руль не садился.
– Спасибо, – отозвался Михаил покорно. – Я, наверное, так и сделаю.
"Тойота" стояла на своем обычном месте. Двери были закрыты. Значит, Васильевич расспросил сторожа, куда ставить машину. И, скорее всего, ему же оставил ключи.
Ключи действительно оказались у сторожа.
А пакет с бумагами и видеокассетой на заднем сиденье, как и обещал Антивирус.
Али-Бабе на вид было лет тридцать пять, а то и меньше. Сейчас, когда черты лица его заострились от потери крови и болевого шока, это стало особенно заметно. Но Михаил знал, что это не так – Али-Баба был немногим младше его.
Сергеев никогда специально не интересовался его возрастом – повода не было и интереса особого тоже. Но по всему выходило, что не мог знакомец Сергеева быть настолько молод – выглядел здорово оттого, что генетика хороша, и только. Его образ жизни называть здоровым не стал бы даже безнадежный оптимист.
Когда Костя Истомин их познакомил, подбородок Али-Бабы украшала бородка а-ля Усама бен Ладен и белая чалма так и просилась к нему на голову, хотя одет Али-Баба был вполне по-светски и вел себя соответственно.
Было в нем что-то от богатого студента престижной медресе и смотрелся он в "Камелоте", как бы это сказать помягче, чужеродно. Наверно, так же выглядел бы православный священник, по ошибке попавший в стрип-бар.
Когда они ехали на встречу, сидя на заднем диване служебной "ауди" Истомина, Костя кратко ввел Сергеева в курс дела.
– На самом деле он этнический албанец, хотя тщательно это скрывает. Получил образование в Саудовской Аравии. Работал, если так можно сказать, в Афгане. Попортил много крови нашим друзьям-америкосам. Мои источники считают, что он имел отношение ко всем крупным терактам в Кабуле и Пешаваре за последние пять лет. Взрывник. По слухам, может слепить бомбу из спичек и туалетной бумаги. По гражданской специальности – журналист. Прирожденный коммерсант. Наладил поставки оружия талибам в обмен на наркотики. Наркотики транспортировал морем, завозил через Мексику в Штаты, а на вырученные деньги покупал оружие у нас и китайцев. Был очень богат. Около года назад его судно, груженное переносными зенитными комплексами и ракетами "воздух-воздух", по наводке англичан взяли в Стамбуле.
– Это точно? – переспросил Сергеев.
Истомин пожал плечами.
– Англичане сами его грузили. А туркам информацию про груз почему-то слили израильтяне. Цепочка прослеживается, не находишь? Но и это еще не все… Почти одновременно с этим набитый под завязку наркотой транспортник, который Али-Баба арендовал, ребята из DEA посадили с помощью двух истребителей на южной границе Техаса. Никаких доказательств его непосредственного участия, естественно, не нашлось. Он, вообще, человек-невидимка. А груз конфисковали. Два удара подряд выдержит не всякий. Он выдержал, хоть пощипали его изрядно. Так что если раньше он был сказочно богат, то теперь просто богат. Несколько раз интересовался Ничьей Землей. Мне вопросы задавал.
– Вы общаетесь непосредственно? – поинтересовался Сергеев.
Истомин посмотрел на Михаила со скрытой иронией и кивнул.
Ничего удивительного в том, что один из руководителей нынешней Конторы общается с международным террористом, не было. Работа Константина Олеговича не давала ему возможности быть брезгливым. Друзей он еще условно мог выбирать, но только для души, а на душу времени практически не оставалось. Общался же Истомин все больше по службе с людьми разными: от не очень приятных до крайне малоприятных.
Откровенно говоря, Сергеев не пришел бы в ужас и узнав, что Истомин не говорит ему всей правды. Например, того, что Али-Баба на самом деле закончил Университет имени Патриса Лумумбы, взрастивший немало революционных лидеров с бандитскими замашками. И прошел обучение в том же лагере в Крымской степи, где когда-то постигал азы своей будущей работы сам Сергеев. Хотя… Этнический албанец…
При режиме Энвера Ходжи в Албании умели растить суперменов и без советского участия. Впрочем, кто берется утверждать, что он действительно албанец? Уж не Истомин, точно. И не сам Сергеев. Египтянин, ливанец, марокканец… Кто угодно! Сергеев столько раз сам таскал на лице разные маски и копировал акценты, что вполне мог сбиться со счета. Кто угодно может оказаться кем угодно – золотое правило, о котором нельзя забывать.
– Естественно, – Истомин говорил устало, словно сотый раз объяснял прописные истины непонятливому ребенку. – Он достался мне по наследству. Сам понимаешь, что он столько лет работает на нас…
Истомин опять страдальчески поднял брови, словно пробуя мысль, которую собрался произнести, на вкус.
– …а может быть, и не только на нас, что передать его кому-нибудь из молодежи… Сам небось помнишь тех двух ротмистров, которые встречали тебя в первый твой приезд. Ну тогда, у бабушки…
– Да уж, – согласился Сергеев, вглядываясь в мелькавшие за окном "ауди" огни Садового кольца. – Смена у тебя знатная подрастает. Можно сказать, передашь Россию в надежные руки.
– Ну ты не особо драматизируй, – возразил Константин Олегович, слегка обидевшись. – Не все так плохо.
– Куда уж хуже, – сказал Сергеев, понизив тон, – Костя, ты хоть себя не обманывай. Контора не хиреет. Она уже захирела. Вас, стариков, кормят и поят от пуза – это да! Дорогие компьютеры, техника, машины, вот…
Он повел рукой, показывая на окружающую их по-немецки сдержанную роскошь.
– Так ты, Костя, и не забывай, кем был ваш государь-император в прежней своей жизни. Он к твоей профессии крепкий респект имеет. Но активных операций Россия через вашу Контору уже давно не ведет…
Истомин рассмеялся.
– Удивил. Честно скажу, Умка, даже рассмешил! Ну когда это Россия не вела активных операций через нашу Контору?
– Ты недослушал!
– Фигню говоришь! – сказал Истомин уже резче. – Полная херня! Дослушать – дослушаю… Но…
– Костя, – мягко сказал Сергеев, – мы же друг друга много лет знаем. Любви между нами нет, но уважение и честность относительная есть. Зачем нам врать? Мы же с тобой друг другу люди крайне полезные, и оба знаем: отодвинули Контору. Давно отодвинули. Растягали ребят по углам, как собаки косточки. Теперь служат – кто где… Ты бы мне хрен Али-Бабу сегодня сдавал, если бы еще вел свои игры. Такая корова нужна самому. Но ведь сдаешь? Сдаешь, как пионеры макулатуру, на вес для премии…
Константин Олегович молчал, глядя перед собой.
– Сдаешь, потому что делать тебе с таким сокровищем нечего. Сколько может спать агент? Нас учили, что бесконечно долго. Сомневаюсь. Хотя… Может быть, когда-то так и было. Но мир так стремительно меняется. Вчерашние друзья становятся сегодняшними врагами. Враги – друзьями. А Али-Баба как вел, так и ведет свою собственную игру, и ты прекрасно об этом знаешь. Но он твой агент. Твой козырной туз, который ты никому не можешь передать. И жалко, и страшно, Костя. И совсем не хочется остаться лежать под жалкими остатками былого величия, правда, Истомин?
– Не хочется.
– Ты считал, сколько ребят из твоей группы осталось в живых?
– А ты, Умка? Считал?
– Значит, оба считали, – ухмыльнулся Сергеев. – Из моих – тридцать процентов. Каждый третий. В 2005-м нас было в два раза больше. А у тебя?
– Я чуть старше, – сказал Истомин. – У меня в живых осталось четверо из двадцати.
– Нас давно можно не принимать в расчет. У Александра Александровича есть свои люди. Зачем ему доверять чужим? У него своя Контора, свои советники, свой круг. А прокормить тех из нас, кто все-таки выжил, стоит недорого. Россия – страна богатая.
Они замолчали.
Время катилось к полуночи. Новый Арбат был, как обычно, полон народа. Роскошные машины замерли у обочин, ожидая своих хозяев, нырнувших в казино, ночные клубы и ресторации. Свет тысячеваттных фонарей и цветных реклам превращал ночь в день.
Лимузин Истомина плыл в редеющем потоке автомобилей по направлению к Тверской. Сергеев опять почувствовал острый приступ мизантропии. Выбирая между сытостью и демократией – Россия выбрала сытость. Раньше бы Сергеев пренебрежительно фыркнул, а теперь имел возможность поразмыслить о правильности выбора.
В "Камелоте" было еще тихо. Настоящее веселье начнется чуть позже, часа в три, когда в ресторан подъедет подкрепиться уставшая от плясок и игрищ публика. В кабинках туалетов будут блевать с перепоя, заниматься сексом и выяснять семейные отношения. Официанты, одетые в костюмы средневековой прислуги, забегают по залу, как тараканы по кухне, разнося изысканные блюда, шампанское и коньяки по тысяче долларов за бутылку.
На столешницах в умывальных комнатах появятся разводы кокаиновой пыли – и это несмотря на то, что государь издал указ, карающий смертью за употребление, хранение и продажу наркотиков. Но даже государевым опричникам из жандармерии понятно, что применить его в Люберцах – это одно, а в центре Москвы – совсем другое. Поэтому к утру повиснет в воздухе явственный запах травки, а состоящие на довольстве во втором управлении секьюрити будут делать вид, что их это не касается.
Стилизованный под Темные века "Камелот" уже пережил пик своей популярности и готовился к забвению через полгода-год. Но кухня была по-прежнему хороша, к тому же тут подавали лучшую в Москве баранину в гранатовом соусе, перед которой склонный к чревоугодию Истомин просто не мог устоять.
Али-Баба сидел в одной из кабинок на невысоком подиуме, в конце зала. Грамотно сидел, как отметил Сергеев: неподалеку от входа в кухню, в мало освещенной зоне, лицом к дверям.
– Вот он, – сказал Истомин тихо, двигаясь через зал. – Ждет. Не удивляйся. Он весьма светский человек, когда общается со светскими людьми. Прихлебывает вино, ест свинину. В конце концов, он, по слухам, убил столько неверных, что после смерти будет пить с Аллахом чай в любом случае.
Гроза неверных оказался хрупким и моложавым человеком, с козлиной бородкой и в дорогущем на вид летнем костюме.
"Если он албанец, то я якут, – подумал Сергеев, пожимая протянутую руку. – Араб. Средиземноморский араб. Забавно. Зачем Истомину врать? Это же так бросается в глаза!"
Али-Баба был смуглокож, тонок в кости, с живыми, похожими на черных, лоснящихся жуков, глазами и гладкими, зачесанными назад волосами, в которых посверкивали паутинки седины. И профиль у него был вполне семитский. Он не производил впечатления опасного человека, а значит, учитывая характеристику, которую ему дал Истомин, был по-настоящему опасен.
"Так вот он, Константин Олегович, твой страховой полис, – подумал Сергеев, устраиваясь за столом поудобнее, – твой кошелек, твой основной капитал. На Карлоса Санчеса мало похож, разве что цветом волос. Все-то ты понял, господин Истомин, гораздо раньше, чем я рассмотрел со своего болота. И теперь не Контора меня знакомит с агентом, а лично ты. И не Контора будет иметь от этого выгоду, а лично ты. И не Али-Баба – твой агент, а, как мне ни печально это признавать, ты – его".
Али-Баба выглядел гостем на чужом празднике. Сергеев не сомневался, что при желании араб может слиться с пейзажем и сделаться, как хамелеон, совершенно незаметным – что здесь, что в толпе футбольных фанатов, что в главном зале Московской синагоги. Но сейчас необходимости в этом не было. И за столиком в мрачновато оформленном зале "Камелота" сидел типичный "ботаник", забредший сюда, в клевое тусовочное место, по ошибке.
– Ну, – сказал Истомин, – давайте приступать. Со своей стороны, при переговорах я могу ручаться за обоих. За обе стороны, то есть…
– Если вы позволите, – выговорил Али-Баба по-русски, старательно, но с жутким акцентом, – я буду говорить на английском.
– Как угодно, на ваше усмотрение, – откликнулся Сергеев, автоматически переходя на язык бывшего стратегического противника. – It’s up to you!
– Вот и хорошо, – обрадовался Али-Баба и заговорил бегло и грамотно на превосходном British. – В принципе, у меня вопросов несколько. Первое. Господин Истомин сказал мне, что вы хорошо знаете территорию Ничьей Земли.
– Наверное, да, – откликнулся Михаил. – Хотя говорить так было бы неразумно с моей стороны. Самонадеянно, я бы сказал. Никто не знает территорию Зоны достаточно хорошо. Я не исключение. Возможно, что знаю ее чуть лучше, чем другие.
Истомин хмыкнул и щелкнул зажигалкой, прикуривая.
– Костя сказал мне, что вы живете там с самого начала? – спросил Али-Баба.
– Да. Почти.
– Вы ввозите через границу медикаменты, оборудование?
– Да.
– Чем платите?
– Деньгами. – Сергеев пожал плечами. – А чем еще можно платить?
– Если я спрошу вас, откуда деньги?
– Я вам отвечу – в Зоне их много. Надо только знать, где они лежат, и уметь взять.
Али-Баба кивнул.
– Вы переправляете товар контрабандой?
– Нет! Официально ввожу! Вы, вообще, представляете, о чем говорите? Ничья Земля – это тысячи километров границ, колючей проволоки, контрольно-следовых полос, десятки тысяч датчиков движения и температуры, автоматические пулеметы, пограничники, регулярные войска, миротворцы, бандитские формирования. И с каждым годом граница охраняется все лучше, возить грузы все труднее и труднее.
– Но вы же везете? Значит, есть окно?