- Угу, - кивнул я, спокойствие девушки неожиданно передалось и мне. - Лечение, как при Царе Горохе. Если больной помирает, поверните его на бок - авось, выживет.
Яна потрепала меня по волосам.
- Какая разница. Главное, действует.
Я поглядел на немца. Судороги прекратились. Штаммбергер лежал теперь спокойно, взгляд его стал осмысленным. Я подхватил старика под мышки и помог сесть. Тот благодарно кивнул. Вялой рукой утер лицо. Под носом остался кровавый развод.
Немец уперся в землю, тщетно пытаясь подняться.
- Мне нужен немножко помощь. - Он протянул мне руку.
Я подхватил старика, поднял, подивившись насколько легким оказалось старческое тело, поставил на ноги. Поддержал. Вольфганг кивнул, давая понять, что все нормально. Но стоило мне его отпустить, как ноги немца снова стали подламываться. Я поспешил подставить руку, удержал.
- Вольфганг, вы сможете идти?
- Пробовать.
Я подставил плечо. Немец уперся в него ладонью, повис. Я обхватил старика за торс. Так мы сделали несколько шагов. Мне они дались куда проще, чем немцу.
- Ничего, - кивнул я спутницам. - Можем идти.
И, закрыв глаза, шагнул в стену. Шажок. Еще один шажок. Свет наливался, слепил сквозь сомкнутые веки.
Еще один шажок. Непомерно маленький. Надо бы ускориться, очередного резонанса, флуктуации, или что там было, мы можем и не пережить. В прошлый раз мои спутники выдернули меня из света втроем. Сейчас немец не боец и висит у меня на шее. Если меня от долгого нахождения внутри границы снова заколбасит, не факт, что Янка со Звездой смогут нас выволочить.
Шаг, еще шаг.
Немец зашелся в приступе кашля.
Шаг. Свет стал отступать.
Хорошо. Я сделал еще с десяток осторожных трудных шажков и открыл глаза.
Над головой среди бела дня, заполняя все небо, переливалось северное сияние. Воздух дрожал и плавился. Я поежился. Хорошо, если только этим сюрпризы и ограничатся. В любом случае, это только иллюзия. Всё неправда. Реален только переход. Остальное - галлюцинации, видения.
- Вау, - оценила галлюцинацию вышедшая из света Звездочка.
Штаммбергер практически висел на мне. Сил у старика больше не было. Он забулькал и сплюнул кровью.
- Чем вы больны, Вольфганг? У вас рак? Может быть, есть какое-то лекарство?
- Найн. - Похожие на сизых червей губы немца впервые расползлись в грустном подобии улыбки. - Это не рак. Лекарстфа нет. Это есть смерть. Смерть не лечится. Надо мало вправо.
Я и сам уже видел, что надо брать правее. Там светилась еще прозрачная, но четко различимая седьмая стена. Видимо, мы приближались к сердцу червоточины, раз стены находились так близко друг от друга.
- Может быть, стоит передохнуть?
- Идти, - категорично сказал немец.
И, оттолкнувшись от меня, сделал нетвердый шаг. Покачнулся. Я уже испугался, что старик снова грохнется, но он удержался на ногах и, шатаясь, поплелся к следующей стене.
Я поспешил за ним, стараясь держаться рядом на тот случай, если он снова решит завалиться. Штаммбергера мотало из стороны в сторону, но шел он сам и падать, кажется, не собирался.
Когда до стены света оставалось шагов пятнадцать, немец остановился и повернулся ко мне.
Смотреть на него было жутко. Кожа покрылась сеткой полопавшихся сосудов и обвисла, белки глаз покраснели. Лицо осунулось.
- Фсё. Дальше идти вы. Идти прямо здесь. Я не есть идти.
В груди ёкнуло.
- Как это не идете? Там дальше Москва?
Немец покачал головой.
- Нет Москау. Другой место.
- Как другое? Ты же Москву обещал. Мы тебя вытащили, чтоб ты нас до Москвы довел.
- Да. Я сказать, как вы идти. Я, как это… дать объяснений.
"Один из них тебе врет", - шепнул в голове голос Олега.
Я надвинулся на немца. Навис над щуплым стариком.
- Сережа, - в один голос попытались остановить меня Звезда и Яна.
- Ты не объясняй, ты веди.
- Мне туда нелзя, - покачал головой немец. - Я сказать как. И вы идти.
Во всем этом чувствовалась какая-то подстава. Не чувствовалась, была!
- Тебе, значит, нельзя? А нам можно? Что там такое за этой стеной, что ты решил нас туда запихать?
- Вы не понимайт, - устало выдохнул немец. - Меня убьет седьмой слой.
- А нас не убьет?
Штаммбергер мотнул головой.
Я не понимал, почему старик решил нас кинуть, и на чьей стороне он сейчас играл, но то, что нас разводят, было очевидно. Немец пытался избавиться от нас. Зачем? Или решил вернуться в кремль? Может, у него какие-то дела с Фарой? А может, какие-то свои дела? В любом случае, не для того его сюда тащили, чтобы он бросил нас, не доведя до цели.
- Никого здесь не убьет, - процедил я сквозь зубы и обвел рукой окружающий пейзаж и северное сияние над головой. - Этого всего нет. Это иллюзия. Как ты там говорил? Вибрации-флуктуации? Резонанс? Вот этот резонанс и есть. Глючит нас. Это все не по-настоящему. По-настоящему только люди.
- Вы не понимайт. Софсем, - гаркнул вдруг немец, но тут же закашлялся и принялся отхаркивать кровавые сгустки.
- Посмотри на него, - мягко вмешалась Яна, - он ведь едва живой. Может, это правда?
- Это бред, Яночка. Мы через такое количество этих стенок прошли, которое ты себе представить не можешь, и никто не умер. А он все время умирает, ты сама говорила.
- Да бог с ним. Если его на хребте тащить, все равно далеко не уйдем. Пусть расскажет куда идти, или схему начертит, и уходит куда хочет.
Я чертыхнулся. Умничка-Яна, кажется, поссорилась со своей умной головкой. А вдруг как старый пердун вернется к Фаре, или просто случайно попадет к нему в руки и нарисует еще одну схему? К чему тогда все это?
Где-то далеко раздался радостный вскрик. Я обернулся. Вспомнишь дерьмо, вот и оно. За предыдущей стеной, на пятом слое, угадывались человеческие фигуры. Много. И, судя по воплям, нас сквозь свет тоже было худо-бедно видно.
Вот и нагнали. Шустро. Видать, большой человек Фарафонов очень разозлился.
- Некогда схемы чертить, - рыкнул я и сгреб немца в охапку. - За мной.
Штаммбергер дернулся, попытался вывернуться, но сил бороться со мной у старика не было. Я взвалил вяло сопротивляющегося немца на плечо и ринулся к свету. Яна и Звездочка сами догонят.
- Вы не понимайт, - бормотал старик мне в ухо. - Не понимайт. Это серьезно.
Преследователи приближались к границе шестого слоя. Я знал, что чем ближе они к границе, тем хуже нас видят. Совсем не видят. Главное - успеть перескочить до того, как они перейдут на шестой. Главное - успеть, чтобы Фара или его люди не срисовали точку перехода.
- Серьезно, серьезно, старик, - ответил я, закрывая глаза.
Свет обступил со всех сторон. Вольфганг на плече изогнулся, будто ему переломили хребет, и заорал дико и страшно. Глаза, что ли, не успел закрыть? Ничего, стена слепит, но ненадолго.
Сзади послышалось сбитое дыхание Яны. Свет отступил резче, чем обычно. Замутило. Сильно. Давно такого не было. Я сделал еще несколько шагов по инерции и остановился, тяжело дыша, готовый вывернуться наизнанку.
Перепрыгнули.
Я вдохнул морозный воздух, огляделся. Светало. За спиной, из света, выступал лес. Передо мной раскинулось заросшее бурьяном и прихваченное заморозками поле. Где-то далеко впереди темнели силуэты домов.
Я оглянулся. Звездочка хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Яна сидела рядом на корточках, ее рвало. Нормальная реакция для первого раза.
Я перехватил затихшего немца, поставил его на ноги и содрогнулся.
Штаммбергер выглядел не просто жутко, он напоминал высушенную мумию из египетского зала Пушкинского музея. Кожа обтянула череп, волос почти не осталось: на макушке торчали реденькие седые клочья. Глаза ввалились и глядели из темных провалов глазниц так, словно на меня смотрела сама смерть.
Немец тихо захрипел, словно прошелестел легкий осенний ветер.
- Вольфганг! - голос помимо воли прозвучал испуганно.
Этого не могло быть. Все, что было там, за светом, было ненастоящим. Это иллюзия, галлюцинация. Она не способна убить. Даже самая жуткая галлюцинация. Не способна! Я повторял это два месяца. Как мантру. Как "отче наш". Я верил в это, я жил этой верой и не свихнулся только потому, что знал: это не по-настоящему.
Но немец у меня на руках был настоящий. И он умирал. По-настоящему! Потому что мы были не в червоточине.
- Вольфганг! - заорал я. - Этого не может быть. Мать твою!
Я опустил немца на подернутую инеем стылую землю.
- Яна!
Яна ответила характерным звуком очищающегося желудка. Рядом присела на корточки Звездочка.
Толку от нее… Она же ничего не может сделать. И Яна не может. И я не могу. Самоуверенный, упертый идиот…
- Этого не может быть, не может. Вольфганг, не умирайте. Не смейте умирать!
Ведь он предупреждал. А я… я же убил его. Но ведь я не убийца. Это же бред. Этого не может быть.
- Этого не может быть.
Немец уже не пытался говорить. В глазах его стояла непереносимая боль. Челюсти свело судорогой. Старик умирал в мучениях. Одному богу было известно, что он сейчас чувствует.
- Кххххахх… - Штаммбергер разжал челюсти и обмяк.
Глаза старика стеклянно смотрели в серое утреннее небо. Я провел рукой по лицу ученого, опуская веки. "Вечный немец" - глупая шутка. Ничто не вечно под луной. Вот только я не думал, что своими руками лишу его жизни.
Я не убийца.
Я не хотел его убивать.
Я не хотел его смерти.
Я даже орать на него не хотел. Так получилось, что сорвался. Но я не хотел зла.
Этого не могло быть. Ведь реален только переход. Все остальное игра воображения. Игра…
Я поднялся. С трудом выстроенные законы моего нового мира, законы, которые я почитал за основу с того самого момента, когда мы прошли через свет в тайском парке возле могилы потонувшей супруги императора, рухнули, как карточный домик. Рассыпались в пепел.
Собравшиеся в груди боль, страх и непонимание рванули наружу. Я отчаянно, по-звериному взвыл и зашагал через поле, не разбирая дороги.
Я не хотел.
Я не убийца.
Это иллюзия.
Игра воображения.
Игра…
Силы кончились, я рухнул на колени и завыл. Хотелось плакать, но слез не было. Только грудь раздирало изнутри от боли и страшного понимания. Это не игра.
Игры кончились.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
…В тот вечер мы бухали у Бориса. Гудели на троих. Поначалу еще мелькал Глеб - Борькин старший братец, - но, оценив наш настрой, он очень быстро ретировался. Есть люди, которые вписываются в любую компанию. А случается, что человек ну никак не вписывается. Глеб на наших пьянках не задерживался никогда, но мне, в общем, было пофиг. Да и Борзый не расстраивался. Без старшего брательника и его вечного псевдоинтеллигентского вида гульбанить Борьке было явно комфортнее.
Пили долго, смотрели какой-то футбол, трещали на разные темы. Не помню с чего, но почему-то понесло на откровения. Может, из-за футбола? Да, наверное. Олежка начал ныть, что спорт испоганился и потерял всякий смысл.
- Если раньше соревнования были международными, то сейчас соревнуются кошельки, - гундосил он. - Вот какого банана в нашей сборной делает негр? Он что, русский?
- Может, русский, - пожал плечами я.
- Сразу видно: футболом ты мало интересуешься, - упрекнул Олежка. - Этот русский в Камеруне родился. Он по-русски говорит через переводчика. И как он может отстаивать честь нашей страны на чемпионате?
- Тебе, что ли, негры не нравятся? - подал голос Борзый.
Он явно уже был пьян. Вальяжно раскинулся в кресле и потягивал коньяк под ломтик сыра.
- Нравятся, - разулыбался Олег. - Особенно негритянки.
- А у тебя была? - заинтересовался Борис.
- Конечно.
- Когда?
- В сауне, - поспешно ответил Олежик, пряча глаза. Из чего можно было сделать вывод: либо негритянки у него все-таки не было, либо было так, что лучше б не сложилось.
Борзый это тоже просек с полтычка. Фыркнул:
- Не топчи клумбы.
- Да я не о том, - поспешил уйти от щекотливой темы Олег. - Неправильно это.
- Негритянок в сауне жарить? - оживился Борзый. - Конечно, неправильно. Бабы в бане вообще не нужны. Они градус понижают.
Олег сделал страдальческое лицо и с молчаливым укором посмотрел на Бориса. В глазах читалось: дурак, я же не об этом. Мне стало его жалко.
- Да, - поддержал я, - хреново здесь всё. Прогнило что-то в нашей Рашке. Валить отсюда надо. Поднять баблосиков и валить.
Борис снова фыркнул:
- Куда ты собрался?
- Да хоть в тот же Таиланд. Олег говорит, там все дешево, и круглый год тепло. Море, обезьяны-крокодилы, бананы-маракуйи.
- И кому ты там нужен, патриот банановый? Что ты там делать будешь?
- Жить в свое удовольствие, - разозлился я. - А здесь я кому нужен? Здесь мне чего делать? Здесь ловить по-любасу нечего.
- Тому, кто ноет о том, что здесь ловить нечего, а где-то там все будет в шоколаде - тому, на самом деле, нигде ловить нечего. Хочешь, что б было плюшево, меняй что-то в себе.
- Тебе легко говорить, - окрысился я. - У тебя все хорошо. Бизнес, и вообще…
Борзый сощерился, оправдывая свое погоняло, подался вперед и неожиданно резко выпалил:
- Мне хорошо. У меня бизнес. А еще мама - училка, брат - неудачник и полное отсутствие папашки. И когда он присутствовал, его фамилия не Рокфеллер была. И никто мне не помогал. А у меня, Серенький, "все хорошо, бизнес, и вообще". Угадай почему?
- Повезло, - огрызнулся я. - Один хрен - здесь оставаться тупо.
- Да вали! Никто не держит. Я погляжу, как ты через полгода взвоешь и начнешь тосковать по родным березкам и зиме.
- Вот уж ни разу!
Я надулся и отвернулся. А чего он, в самом деле - по мечте сапожищами грязными?
Борзый молча играл желваками. Олежка с досадой переводил взгляд с него на меня и обратно.
- Ребят, ну чего вы, а? А поехали в Таиланд!
Борян встал с кресла, подхватил со стола бутылку и плеснул себе коньяка на два пальца.
- А поехали!
- И чего ты там делать будешь? - не удержался я от ехидства.
- Придумаю, - небрежно отозвался Борзый. - Я ж туда не на ПМЖ, как всякие маракуйи, которым родина жмет, а так… отдохнуть на пару недель.
- Так чего, едем? - обрадовался Олег.
И мы поехали. Вернее, собрались ехать. Но сначала у меня обнаружился просроченный загранпаспорт, потом Олег не мог отбрехаться от жены…
Когда мы, наконец, собрались и оплатили путевки, у Борзого в самый последний момент все обломилось из-за подписания какого-то дурацкого контракта. В итоге, мы полетели вдвоем.
Несмотря ни на что, Таиланд мне понравился. Я даже подумал, что хорошо было бы, в самом деле, свалить сюда из эРэФии. Здесь реально хотелось жить.
Как обещала реклама - мечты сбываются. Я проспал тридцать лет и проснулся в этой чудесной стране без возможности вернуться. Кажется, я должен был бы быть счастлив, но особенной порадоваться не получилось.
Очень скоро вспомнился тот разговор с Боряном. Пришло понимание, что Борзый был прав: я здесь чужой. Не в своей тарелке, никому не нужен. Но понимание это пришло слишком поздно.
Такая хренька…
- Сережа, - голос Звездочки звучал тихо с сочувствием и пониманием. Так говорят русские женщины, а не тайские трансвеститы. В моем случае все вышло наоборот. Тайский трансвестит пришел утешить, а русская женщина выворачивалась наизнанку там, где я ее оставил.
Я поднялся. Поежился. Адреналин потихоньку уходил, возвращались обычные ощущения. Стало холодно.
- Надо идти. - Голос мой прозвучал настолько бесцветно, что я сам его не узнал.
- Куда?
Я мотнул головой в сторону поля. Там, за высоким высохшим и заиндевевшим бурьяном, были дома. Раз есть дома, значит, есть люди. Должны быть.
- Надо лопату попросить и похоронить немца.
Звездочка кивнула, соглашаясь. Хорошо хоть не спорит. Я зашагал через поле к далеким домам.
- Сережа, - окликнула Звезда.
- Ну что еще?
- Яна, - напомнила моя тайская спутница.
Черт! Я почувствовал, как начинают гореть уши. Забыть про любимую женщину было верхом свинства.
Яна сидела там же, у светящейся стены. Она сильно побледнела, лицо приобрело зеленоватый оттенок. Девушку больше не рвало, но потряхивало. Не то от холода, не то от пережитого стресса.
На нас она не посмотрела, даже когда мы подошли вплотную. Взгляд девушки был прикован к телу немца.
- Он умер? - спросила Яна едва слышно, не отводя глаз от мертвого Штаммбергера.
- Умер.
- А говорили, что он не умирает, - всхлипнула Яна.
- Все умирают, - отрезал я. На место разрывающей грудь боли, страхов, противоречий и угрызений совести пришла ледяная апатия. - Идем.
Я помог Яне подняться и повел к деревне или поселку. Пес его знает, что там было за полем.
Звездочка шлёндрала следом. Куртёшку застегнула под самый нос. Я ее понимал: похолодало дико. Похоже, мы перепрыгнули куда-то севернее. Яна, несмотря на то, что я ее обнимал, ежилась и подрагивала.
Дома за полем выглядели темными и ветхими. Для меня, москвича, не дома даже, а домишки, избёнки. Типичные для российской деревни. Эх ты ж Русь моя обветшалая, кособокая.
Огни не горели. Дыма видно тоже не было. Деревня, или поселок - я в них не разбираюсь, - выглядела брошенной, безжизненной.
Я подошел к ближайшей хате, постучал в дверь, ни на что особенно не надеясь. Ответила тишина. Мертвая деревня?
В тишине, добавляя жизни, заскрипели половицы. Я постучал снова. Внутри закхекали, прочищая горло. Судя по тембру - мужчина. Впрочем, долго гадать не пришлось: не прошло и полминуты, как дверь отворилась. Легко, без звука. Хотя, оценив обшарпанность дома, я ожидал услышать дикий скрип.
На пороге стоял мужик лет пятидесяти. С простой рожей, на которой внешняя суровость скрывала внутреннее добродушие. Суровости добавляли нестриженные усы и борода. Крепкий. В простых штанах, рубахе и накинутом на плечи посеревшем армейском бушлате. Еще советском, с пятиконечными звездами на пуговицах.
- Здравствуйте.
- И тебе не хворать, - кивнул мужик.
- Мы не местные, - начал я.
- Я заметил, - усмехнулся мужик. - Местные ко мне без стука заходят. И потом, я здесь всех знаю, а твоя фотография мне незнакома. Откуда будете?
- Издалека. А это что за место?
- Коровий брод, - просто ответил мужик.
Видимо, непонимание отразилось у меня на физиономии в полной мере.
- Свердловская область, городской округ Асбест, поселок Белокаменный, - официально отчеканил хозяин.
Свердловская область? Вот тебе и перенеслись севернее.
- Так ты-то откуда будешь? - повторил вопрос мужик.
- Долгая история.
Он отступил в сторону, открывая проход.
- Заходи, расскажешь.
Я замялся, посиделки в мои планы вроде бы не входили. С другой стороны, куда нам теперь спешить? Да и Штаммбергеру торопиться уже некуда.
- Давай швидше, а то девки твои совсем околеют.
Я решительно вошел внутрь.