В доме было жарко. Печь уже не горела, но протопили ее знатно. Помимо печи, в комнате обнаружился стол у окна, пара лавок, несколько табуретов и вешалка на стене у входной двери. Мебель была простая, но так, судя по светлым и темным прямоугольным пятнам на полу, было не всегда. Просто башковитый хозяин избавился от лишней рухляди. Выкинул все ненужное.
От прошлой жизни осталась лишь проводка, розетки, выключатели да абажур с пустыми патронами под потолком.
Еще больше разумного минимализма меня поразила чистота. Изба была вычищена. Ощущение того, что дом старый никуда не девалось, но в этом старом доме не осталось ни грязи, ни пыли - ничего, что напоминало бы о тридцати годах без уборки.
На столе стояла наполовину сгоревшая свеча. В красном углу аккуратно висели потемневшие иконы Божьей Матери и Николая Чудотворца.
В другом углу с потолка свисали гирлянды мелкого репчатого лука и сушеных грибов.
Яна почти перестала дрожать. Звездочка с интересом осматривалась в непривычной обстановке.
- Веришь? - кивнул я на иконы.
- Когда надо, бог есть, - просто ответил мужик.
Он повесил бушлат на вешалку и прошел к столу. Сел во главе, указал на пустые лавки.
- Садитесь.
Я принял приглашение. Звездочка последовала моему примеру. Яна чихнула. Хозяин поглядел на нее внимательно. Протянул руку, подхватил с подоконника мутный от времени граненый стакан и хлопнул им по столу.
- Там в углу, под рогожей, пизирёк, - обратился он к Яне. - Накапай себе. Для здоровья.
Яна послушна прошла в указанном направлении, откинула грубую ткань. На лице девушки проступило удивление. К столу она вернулась с огромной, литров на пять, бутылью. Внутри плескалось что-то мутное.
- Что это?
- Микстура, - усмехнулся в усы хозяин. Отобрал бутыль, наплескал в стакан на два пальца и протянул Яне. - Выдохни и пей.
Девушка с сомнением приняла стакан, но выдохнула и стоически сделала пару глотков. Закашлялась. Милое личико Яны перекосило так, что меня самого едва не передернуло.
- Как звать? - спросил мужик.
- Ее - Яна, меня - Сергей, - ответил я за двоих, потому что Янка после самогона говорить была явно не в состоянии.
Хозяин посмотрел на Звезду.
- А ты чего молчишь? Как звать?
Звездочка представилась полным именем. Я слышал его много раз, но ни запомнить, ни воспроизвести не мог. У хозяина с этим тоже возникли трудности. Он крякнул и повторил так, как услышал:
- Мяу-мяу, значит. Чудны дела твои, господи. Ну ладно. Чего, Серега, выпьешь для согреву?
Вопрос прозвучал скорее утверждением. Я покорно кивнул. В чужой монастырь со своим уставом лучше не соваться. Особенно, если в монастыре все по-доброму, а не как у Фарафонова.
Хозяин забрал у Яны стакан и снова наполнил его. На этот раз под край. Двинул ко мне.
- А меня Митрофанычем звать, - сообщил хозяин. - Давай, Серега, со знакомством.
Я поднял стакан, стараясь не расплескать, и обреченно выдохнул. Последний раз стакан залпом я выпивал курсе на четвертом института. На спор. Но тогда я был молодой, дурной, горячий, и в стакане была водка. А сейчас и дури поменьше, и усталости побольше. И что за горлодер Митрофаныч пьет - тоже одному богу ведомо.
"Горлодер" оказался на удивление мягким самогоном. Я осушил стакан, посмотрел на хозяина слезящимся глазом. Митрофаныч выволок откуда-то мелкую дичку и протянул мне. Я покачал головой и занюхал рукавом. Хозяин благосклонно хекнул:
- Могёшь. - Он с хрустом откусил половину яблока, что пихал мне на закуску. Поморщился, поделился: - Кисляк. Ну давай, рассказывай.
- С чего начать?
- Начни с начала, - предложил Митрофаныч.
…Меня рвало очень долго. Казалось, больше уже нечем, но спазмы не прекращались. Когда, наконец, отпустило и я смог оглядеться, легче не стало.
Нещадно палило солнце. Раскаленный воздух сушил глотку. За спиной была стена света, а вокруг - сплошная песчаная гладь.
И с чего я взял, что, пройдя сквозь сияние в тайском парке, мы попадем в Бангкок? Только потому, что из этого света пришел кто-то из Бангкока? Не очень логично. Но отсутствие логики было заметно теперь, когда сверху жарило ядовитое солнце, а кругом была мертвая пустыня.
- Сережа, - позвала Звездочка, которой проход через стену тоже вычистил все внутренности. - Мы где?
- В Катманде, - огрызнулся я.
Идти было некуда. Здесь не было ничего, кроме песка и солнца. Ни единой точки, за которую мог бы зацепиться глаз. До самого бесконечно далекого горизонта.
Пот заливал глаза. Солнце выжимало из организма лишнюю влагу.
Я прикинул наши запасы воды. Нет, далеко мы не уйдем. Здесь ловить нечего. Следовало признать: моя затея провалилась с громким треском.
- Давай назад, - я мотнул головой на переливающуюся золотистым свечением стену.
Звездочка посмотрела на меня.
- Læa khun? - добавила она, указывая на стену: - Сережа?
- И Сережа тоже, - устало кивнул я.
Звездочка косилась недоверчиво. Боится, что я ее брошу, что ли? Я тяжело вздохнул и первым вошел в стену. Свет сделался нестерпимым. Потом отступил. Я приготовился к новому приступу тошноты, но его не последовало.
Открыл глаза. Внутри похолодело. За спиной светилась стена света. Вокруг был песок. Жарило солнце. Мы не вернулись.
А ведь тот безумный тайский чувак, пришедший из места, где духи, говорил, что те, кто уходят в свет, назад не возвращаются.
Не возвращаются! Черт! И почему я такой умный и наблюдательный задним умом?
Я огляделся, чувствуя, как внутри поднимает хвост паника. Взгляд зацепился за крохотные фигурки, медленно двигающиеся по дальнему бархану.
- Сережа! - Звездочка тоже заметила их.
Караван! Верблюды, люди. Я с облегчением выдохнул и поспешил туда, где с обстоятельной неспешностью плыло сквозь пустыню наше спасение.
Бежать по песку было неудобно.
- Эй! Подождите! - заорал я, не надеясь, что меня поймут, просто чтобы привлечь внимание. - Мы здесь! Подождите нас!
Караван задрожал и с той же великолепной неспешностью растаял в воздухе.
Мираж. Я упал на обжигающий песок. Всё, крышка!
Подошла Звездочка, опустилась рядом на колени. Я повернулся.
- Надо-надо, - передразнил я ее зло. - Зачем ты за мной поперлась? Осталась бы там, была бы жива.
"Стоп, - резко оборвал я сам себя. - Прекратить истерику. Если есть вход, значит должен быть и выход. Надо только найти. Пусть даже для этого придется сутками ходить сквозь стену. Должен быть выход".
Я решительно поднялся и пошел обратно к свету.
- Идем, - позвал я Звезду, которая и без того шла следом.
Должен быть выход.
Именно тогда мне в голову пришла идея: нащупывать точки перехода, гуляя шаг за шагом по периметру стены.
Это потом, много времени спустя, я узнал, что червоточины чаще всего многослойны. Что за одной стеной, будет другая, а иногда и не одна. Как матрешки. Или круги на воде, расходящиеся от брошенного камешка.
А тогда я решил для себя две вещи. Во-первых, всегда есть выход. Во-вторых, всё, что внутри света - иллюзия. Игра воображения.
Я поверил в это.
Я повторял это, как молитву. Повторял, когда поймал тепловой удар. Твердил, когда кончилась вода. Когда перед глазами плыли круги, а губы растрескались в кровь. Когда уже не было сил сделать очередной шаг. Когда внутри бушевала паника, рвалась истерикой наружу. Когда казалось, что пустыня не выпустит нас уже никогда…
Тогда кто-то там наверху сжалился над нами, и мы перепрыгнули.
Нет, мы не вернулись в Таиланд. Мы попали в другое место. И там были люди, которые не хотели нам добра. А потом было еще много прыжков, мест и людей. Много жестокости и мало человечности. Но мы вырвались из лап песчаной смерти. И я на всю жизнь запомнил две вещи: всегда есть выход, и за светом все иллюзорно - реальна только точка перехода.
"На всю жизнь" закончилось сегодня, когда червоточина совсем не понарошку убила Вольфганга Штаммбергера…
Лопаты с трудом вгрызались в мерзлую землю. На непривычных к подобному труду ладонях вздулись пузыри. Несмотря на холодрыгу, я взмок от тяжелой работы. Отложил лопату, расстегнул куртку.
- Запахнись, не то простынешь.
Митрофаныч работал спокойно, размеренно и неторопливо. Как экскаватор. Я поначалу взял шустрый темп, но быстро выдохся. Приютивший нас селянин не торопился и силы рассчитывал. К тому времени, когда у меня вовсю ныли мышцы, и рубаха взмокла от пота, он, кажется, ничуть не устал и темпа не снизил. Махал лопатой, как заведенный.
Я послушно застегнулся и снова взял в руки орудие пролетариата. О содранных мозолях, саднящих ладонях и ноющих мышцах старался не думать.
Митрофанычу я рассказал все. Со дня пробуждения и до того момента, как постучал в его дверь. Он слушал внимательно и даже переживал. Честно сказать, я побаивался реакции на половые завихрения Звездочки, но Митрофаныч отнесся к ним с пониманием. "Несчастная баба", - сказал он.
После этой фразы у меня сложилось впечатление, что он чего-то недопонял, но конкретизировать я не стал. От греха подальше.
Лопатами мы махали вдвоем. Звездочку и Яну Митрофаныч оставил у себя. Велел им отдыхать, а меня, разомлевшего после стакана самогона на пустой желудок да с устатку, затащил в сарай, снарядил шанцевым инструментом и погнал через поле исполнять долг перед покойником.
- Хорош, - махнул Митрофаныч лопатой и выбрался из вырытой могилы.
Я последовал его примеру.
Немца завернули в рогожу. Мертвый Вольфганг оказался невероятно легким. Мы опустили старика в яму. И стали закидывать мерзлой землей свидетельство моего преступления.
Закапывать оказалось в разы легче. Вскоре над могилой вырос заиндевевший холмик.
- Покойся с миром, немчура, - благожелательно выдал Митрофаныч.
Я ничего не сказал. Мне бы хотелось поговорить со Штаммбергером, пусть даже и мертвым, но только без свидетелей. Без свидетелей не получалось.
Мы постояли молча над могильным холмиком с минуту.
- Идем, что ли? - спросил Митрофаныч, выждав время. И, не дожидаясь ответа, потопал через поле в обратную сторону.
Я зашагал следом.
Мысли о похороненном немце навевали тоску. Надо было переключиться.
- Что дальше будешь делать? - выдернул меня из объятий грусть-печали Митрофаныч.
- А что тут сделаешь?
- Ну, как… можно уйти, можно остаться.
- Где остаться?
- У нас. Место здесь хорошее, Серега. Ни убийств, ни грабежей, ни драк. Поселок покоя.
- Так не бывает.
- Бывает, - не согласился Митрофаныч. - Просто ты городом испорчен, потому и не веришь.
- Как будто по деревням меньше пьют и морды таранят.
- По-разному. Но когда все на виду, все друг друга знают, отношения между людьми иначе ладятся. А вообще, конечно, всё от людей зависит. Здесь хорошие люди живут.
Я остановился и опустил лопату, посмотрел на Митрофаныча.
- Знаешь, до спячки хорошие люди везде жили. А потом с ними чего-то не так стало. То ли не выспались, то ли не с той ноги встали, а только кругом все больше нехороших людей.
Митрофаныч пожал плечами:
- Так я и говорю, оставайтесь. Места на всех хватит. Пока у меня поживете, а там придумаем что-нибудь.
Я замялся, не понимая, в чем подвох. Хотя до сих пор никаких подвохов не было. Все было просто, честно и душевно. По-человечески как-то.
- Я не настаиваю, дело твое, - продолжил Митрофаныч. - Но ты подумай логически, куда вам идти? Немец твой помер. Дороги в Москву вы не знаете. Да и что там, в той Москве? А на дворе зима почти. Ноябрь идет вовсю.
- Как… ноябрь? - опешил я.
По моим прикидкам сейчас был конец сентября. Больше не получалось ни при каких обстоятельствах. То, что спячка кончилась в начале августа, я слышал от разных людей, дошедших до понимания этого разными путями. С момента пробуждения я календарь не вел, но примерно дни посчитывал. И больше двух месяцев с того времени, как я проснулся возле "Тиффани" посреди Паттайи, пройти не могло никак.
Но… ноябрь объяснял, почему после теплого Великого Новгорода мы оказались в неожиданно холодной Свердловской области. И ставил новый вопрос: как?!
- Ты не путаешь?
- Тут не спутаешь. У нас знатоки нашлись, все считают. По науке. И дату вычислили, когда проснулись. И сколько мы дрыхли подсчитали. И дням счет ведут. Сегодня четырнадцатое ноября. Ну, плюс-минус пара дней.
Не найдя приличных слов, я тихо выругался себе под нос.
- Вот я и говорю, не та погода, чтобы прыгать в неизвестность. А тут и жилье есть, и одежа, и запас по осени какой-никакой собрали. Коровки опять же. Молоко-мясо.
- Коровы-то откуда?
- Говорю ж, Коровий брод, - непонятно объяснил Митрофаныч. - Короче, не пропадем. Так что решай.
- И чем я буду обязан?
- Тю! Дурак ты, Серега. Это у вас в Москве все на деньги считается, потому и веры в тебе нет. Люди должны помогать друг другу просто так. Как в той сказке: "Делай добро и бросай его в воду". Сегодня ты поможешь, завтра - тебе. Это по-людски. А иначе человек человеку волк получается.
Все было как-то слишком гладко. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. С другой стороны, Митрофаныч не юлил, не давил и не шантажировал. И выглядел вполне искренним.
Да и прав он, как ни крути: по такой погоде не слишком-то попрыгаешь. Чтобы точку найти, порой может не один день понадобиться. А зимой в наших широтах на земле не заночуешь.
- Не знаю, что мои спутницы скажут.
- Бабское дело - мужика слушать, - отрезал Митрофаныч. - Хотел бы я демократии устраивать, спросил бы у них, а не у тебя. Ты мужик, твое решение.
Он посмотрел на меня, выжидая. И под его взглядом рухнули последние колебания.
- Мы останемся, - решил я.
- Вот и ладно, - кивнул Митрофаныч, будто ничего и не произошло. - Идем, Серега, перекусим и подумаем, как вас обустроить.
Новость о том, что мы остаемся в поселке, мои спутницы приняли по-разному. Звездочка спокойно, как само собой разумеющееся. Яна, напротив, напряглась. Ходила недовольная, смотрела исподлобья. На вопрос "что случилось?" бросила только тихое: "Ты же мне Москву обещал". Разумные доводы в пользу того, что идти в Москву сейчас не лучшее решение, особенного эффекта не возымели.
Янка надулась. Впрочем, мне было не до глупых обидок. Похлебав пахучего грибного супчика и махнув еще по полстакана "под супца", как выразился Митрофаныч, мы оставили моих спутниц на хозяйстве и отправились по соседним дворам.
Где-то Митрофаныч одалживался, где-то возвращал одолженное.
Все общение строилось на удивление миролюбиво, по-дружески. Я по инерции ждал подвоха, но его не было. Митрофаныч не врал. Коровий брод жил душа в душу. Здесь царила анархия в самом невероятном, в самом утопическом ее понимании. И мне это начинало нравиться.
Вскоре мы обзавелись досками и внушительным набором инструментов.
- Для чего это?
- Знамо для чего. Лежанки вам колотить будем, - поделился планами Митрофаныч.
Лежанки мы колотили полдня. У меня практики создания пусть даже примитивной мебели не было. Последнее, что я мастерил своими руками из дерева, - фанерная коробка. Но это было еще в седьмом классе на уроке труда. Потому к мебелестроению я подошел с опаской.
Митрофаныч страха не ведал. Более того, делал все с удовольствием и той же неспешностью, с какой копал могилу Штаммбергеру. Я долго приноравливался, вертелся на подхвате. Когда, наконец, понял конструктивные задумки Митрофаныча, решил ускорить процесс, но тут же получил нагоняй.
- Спешка нужна при ловле блох, - поведал мне хозяин. - Делать надо на совесть, а не кое-как. Усёк, тяп-ляпщик?
- Я не тяп-ляпщик, я кое-какер.
- Усё-ё-ёк, - довольно протянул Митрофаныч. - Молодчик.
Заскучать радушный хозяин не давал. Выслушав нашу историю, он без умолку травил теперь байки из жизни проснувшегося Коровьего брода.
Проснулись тут, как и везде, далеко не все. Первые дни было тяжело. Потом народ мало-помалу начал приходить в себя. Люди стали потихоньку организовываться. Все, что сохранилось после тридцатилетней спячки, как-то само собой негласно стало общим. Сперва хоронили общих покойников, потом принялись поднимать общее хозяйство.
Произошла миграция. Перспектива зимовки без электричества натолкнула людей на мысль, что деревянный дом с печкой лучше, чем современная коробка.
Вопрос отопления решался просто, как у классика: откуда дровишки - из лесу вестимо. Следом встал вопрос продовольственных запасов. Но и его за осень удалось решить. Грибов и ягод в лесу было множество. В Пышме - местной речке - расплодилась рыба. По бывшим огородам насобирали кое-какие одичавшие за тридцать лет, но вполне съедобные овощи. Натрясли дички с яблонь.
Прежде, до спячки, основным предприятием поселка была птицеферма. Она давала и рабочие места, и известные продукты. За тридцать лет от нее не осталось, увы, ничего, кроме теплых воспоминаний.
Зато каким-то боком местным жителям удалось собрать целое стадо коров, закономерно ставшее гордостью проснувшегося поселка.
Еще местные вели календарь, а кроме того - собрали радиоприемник и слушали эфир.
- Внимание, говорит Москва, - усмехнулся я.
- Если бы, - отмахнулся Митрофаныч. - Молчит Москва. И Екатеринбург молчит. Никого нет в эфире. Я сразу сказал: везде такая жопа. Иначе бы власти давно объявились. Ванька не верил. Теперь вот ты подтвердил, что везде так. Выходит, моя правда.
- А Ванька кто?
- А он радио и собрал. Радист наш.
- Как же приемник без электричества работает?
- Так и работает. Знаешь, что такое динамо-машина?
Что такое динамо-машина я себе представлял весьма смутно. Примерно так же, как патефон или автомобиль с паровым двигателем. То есть, в кино видел, в жизни не сталкивался. О чем честно сказал Митрофанычу.
- Город - зло, - поведал на это хозяин.
К тому времени, как закончили с лежанками, солнце скатилось к закату. Мы как раз затаскивали в дом второй свежесколоченный предмет меблировки, когда за кустами показалась темная макушка, и на двор выскочил парень лет девятнадцати.
- Привет, дядя Кирилл.
- Здорова, Тёмка, - кивнул Митрофаныч. - Чего надо?
- Да батя за дровами послал, а одному скучно. Думал, может, вам надо?
- Надо, - согласился Митрофаныч. - Только дел еще во. - Он полоснул себе ребром ладони по горлу, кивнул на меня: - Вон Серегу возьми. - Повернулся ко мне: - Сходишь? А я пока покашеварю, заодно барышень твоих к кухне прилажу.
Я пожал плечами:
- Давай топор.
Щепки бодро летели в стороны. Мы резво рубили в два топора, стараясь успеть до темноты, и звонкое тюканье эхом разносилось среди сосен.
Все же странно устроен этот мир. Вот, к примеру, Фарафонов заставлял работать из-под палки. Мотивировал это тем, что человек туп, ленив и сам делать ничего не станет. Не знаю, были ли люди, которых он превратил в рабов тупыми и ленивыми, но себя я таким точно не считал, а работать на Фару и его светлое будущее мне категорически не хотелось.