Звезда, не разгадав моей затеи, вцепилась в край куртки. Я ухватился за противоположный конец здоровой рукой.
- Крути, - попросил я Звезду.
Та, наконец, сообразила, поспешно принялась выкручивать куртку, отжимая воду. Вольфганг тем временем выудил откуда-то раскладной швейцарский нож и без зазрения совести шинковал на длинные лоскуты мою рубаху.
Все-таки решил меня перевязывать. Упрямый, зараза.
Штаммбергер перехватил мой взгляд, пояснил:
- Время ест. Тут и там время идти по-другой. Иначе. Не одинаков. Аномалия. Поэтому здесь тепло, лето. Поэтому у нас ест время. Не надо торопится. Надо перевязыват.
Я вскинул руки, давая понять, что сдаюсь, больше не спорю, и позволил немцу на пару со Звездой перебинтовать мне конечность. Мотать бинты не умели ни тот ни другой. Хотя уж ученый, по идее, какие-то азы первой медпомощи должен был знать.
Обзаведясь неудобной убогой повязкой, я отжал штаны, надел их и куртку на голое тело. Вылил воду из ботинок, обулся. Стало как будто немного суше и теплее.
"Толку-то?" - одернул сам себя.
До следующего слоя все равно высохнуть не успею. А возвращаться в зиму хоть в мокром, хоть во влажном - не велика разница.
Адреналин постепенно сходил на нет. Теперь во всем теле чувствовалась усталость. Ныла и подергивала перебинтованная рука. Хотелось лечь и заснуть. Желательно прямо здесь, на летнем берегу реки. Хотя на лежаке в доме Митрофаныча, предварительно тяпнув полстакана самогона, тоже было бы неплохо.
Мечты.
Сделав над собой усилие, я расправил плечи и повернулся к немцу:
- Куда дальше?
- Туда, - кивнул вперед Штаммбергер. - Еще один слой. А там точка переход. Надо поторопится. Скоро здесь случиться догонятели.
Я кивнул, и мы пошли.
Иногда у меня возникало ощущение, что немец в своей прошлой жизни, то есть до того, как мы с Митрофанычем его схоронили, говорил по-русски немного лучше. Впрочем, он и сейчас был понятен, а прочее неважно.
Несмотря на отсутствие снега, Вольфганг шел медленно. Подгонять было бесполезно. Старик выглядел хуже, чем утром с похмелья. Кожа растрескалась до крови, местами пошла струпьями. Не знаю, как выглядят прокаженные, но в моем представлении Штаммбергер сейчас напоминал одного из них, и временами казалось, что от него, как в дурной чернушной комедии или глупом американском мультфильме, начнут прямо на ходу отваливаться части тела.
Новая стена появилась раньше, чем могла бы. Высохнуть до перехода на второй слой я не успел. Да и не мог успеть. Даже на теле, на солнцепеке по летней полуденной жаре, куртка с джинсами и за час не высохнут. А у нас не было ни солнцепека, ни часа в запасе.
И без того уже случилось слишком много удачи.
Мы уже добрались до стены, когда в червоточину вошли преследователи. Они были далеко, но увидели нас практически сразу.
Сзади донеслись ставшие привычными крики. Давненько их слышно не было. Хорошо хоть без пальбы обошлось. Пока.
Я обернулся. Предчувствия не обманули: фарафоновские, преодолев брод, по одному выходили на берег. И кричали они именно потому, что увидели нас. Среди тех, что вышли первыми, был и сам Фара. Последним появился Толян, подгоняющий Яну стволом ТОЗа в спину.
- Бистро! - с неожиданной твердостью приказал немец, выводя меня из внезапного оцепенения.
Да уж, самое время ускориться. На ходу закрывая глаза, я быстро зашагал к сияющей перед нами стене.
О том, что попал на второй слой, я догадался раньше, чем свет потерял силу. Просто резко стало очень холодно. Видимо, поблажки от госпожи удачи на сегодня закончились.
Под ногами снова заскрипел снег. Я не стал останавливаться, шагал, пока сияние не перестало жечь сетчатку сквозь сомкнутые веки. Затем открыл глаза. Солнца не было. Звезд и луны тоже.
Освещение здесь напоминало неоновое мерцание в ночном клубе, с той лишь разницей, что в клубе оно моргало в закрытом помещении и под бодро долбящий музон, а здесь было заснеженное поле и никаких звуков, помимо природных.
Укрытое снегом поле было огромным и, на удивление, совсем не заросло. По его краю тянулась черная стена леса. Вдалеке, у границы с лесом, торчала обветшалая водонапорная башня.
Штаммбергер кивнул в ее сторону.
- Туда. К башне, - произнес он сипло и неожиданно повалился на снег.
- Сережа! - вскрикнула Звезда.
Но я уже и сам бросился к Вольфгангу.
Немца гнуло дугой, на сизых губах проступила пена. Глаза закатились, так что видно было только покрытые сеткой лопнувших сосудов белки. Жуткое зрелище.
О том, чтобы он передвигался самостоятельно, теперь не могло быть и речи.
Дьявол! Как же всё не вовремя.
Я опустился рядом с немцем на колени. Не совсем понимая, что и зачем делаю, подхватил его скованное судорогами тело под мышки, приподнял.
Штаммбергер обмяк так же внезапно, как и скрючился до того. Тело немца легко перегнулось, но глаза по-прежнему оставались закаченными, а с похожих на дождевых червей губ падала желтыми клочьями пена.
- Вольфганг!
Я похлопал немца по щекам.
- Ну же!
Внутри нарастало отчаяние. Пощечины с каждым разом выходили все сильнее. Когда от очередного шлепка голову старика сильно мотнуло в сторону, Звездочка перехватила мое запястье.
- Сережа, не надо.
- Что не надо?
Тонкие пальцы моей тайской спутницы давили на запястье. Я попытался выдернуть руку, но хватка у трансвестита была отнюдь не девчачья. Нормальная такая мужская хватка.
- Отпусти, - попросил я, расслабляя руку.
Звезда тотчас повиновалась.
Немец хрипел. По подбородку ползли клочья пены. В странном мерцающем свете он выглядел особенно дико.
Чертыхаясь, я поднялся, подхватил тело Вольфганга на руки и взвалил на плечо. Старик оказался тяжелее, чем мне запомнилось в прошлый раз.
Ладно, хорошо хоть идти по прямой и на открытом пространстве. Вот если б мне пришлось его по узкой винтовой лестнице тащить, было б значительно хуже.
Быстро идти все равно не получилось. Звезду трясло от холода. Я, напротив, уже ничего не чувствовал, но тело, перекинутое через плечо и весящее не один десяток килограммов, явно темпа не добавляло.
Водонапорная башня приближалась тяжело, враскачку. Очень скоро рядом с ней стал виден свет. Еще немного, и он налился, засветился золотистыми искорками, будто оживая.
На плече захрипел Штаммбергер.
- Погодите, старина, только не помирайте, - бормотал я себе под нос, как заклинание.
Звезда вырвалась вперед. До башни она добралась первой.
- Куда теперь?
- Вперед, - мотнул я головой в сторону света.
- Найн, - просипело из-за плеча.
Я остановился в полутора десятках шагов от сияния и опустил ученого на землю. На этом силы кончились.
- Надо подниматься, - едва слышно прошелестел немец.
- Куда?
- Наверх. На башня. Там ест переход.
Башня стояла рядом с нами. Старая, облезшая. Потерявшая цвет от солнца, дождей, грязи и пыли. По ее серой стене вверх змеилась проржавевшая металлическая лестница с хлипкими перильцами, взбиралась на бак и огибала такими же ржавыми перилами крышу.
- Там ест переход, - повторил Штаммбергер, указывая пальцем в мерцающее неоном небо.
- Вы их все, что ли, знаете?
- Найн. Мы не знать все. Только изучать. Только некоторый знать. Надо наверх. Бистро. Но только по один.
По одному? Одного взгляда на Вольфганга было достаточно, чтобы понять: один он на башню не взберется никак.
- Я вас подниму.
Старик мотнул головой.
- Лестница старый. Не выдерживать. Только по один. Поднимайте себя. Я сам себя поднимать. После.
Мы переглянулись со Звездочкой. Я кивнул на лестницу. Тайская спутница смиренно побрела к башне. Продрогшая, измученная, загнанная. Надо было оставить ее в Таиланде. Привязать к памятнику утопшей императрицы, так чтоб отвязалась, но часа через два. Ей-богу, для нее это было бы лучше.
Звезда уцепилась руками за ступеньку, что находилась на уровне глаз, поставила ногу на нижнюю и проворно, словно матрос по вантам, стала карабкаться наверх.
Лестница угрожающе скрипела и дрожала. Вниз от каждого движения Звездочки летели ошметки ржавчины. Прав был Вольфганг, двоих эта ерунда не выдержит. Под одним-то может развалиться в любой момент.
Звездочка тем временем добралась почти до самого верха. Я неотрывно следил за ее мерцающим в странном неоновом свете передвижением. Из-за освещения казалось, что она двигается рывками. Или вовсе телепортируется со ступени на ступень.
Метра за полтора до огороженной площадки на крыше бака, тайская подруга замерла. Лестница ощутимо содрогнулась. На секунду показалось, что она сейчас отвалится. Оторвется от стены и рухнет вниз.
Балансируя на ржавой конструкции, Звездочка словно ждала чего-то. Потом резко дернулась и в несколько ловких точных движений оказалась на крыше. Мелькнула между прутьями перил, помахала сверху рукой.
Я повернулся к старику. Тот глядел на меня. Глядел так, что сразу было ясно: теперь моя очередь, и спорить нет смысла.
- Бистро, - сипло поторопил Штаммбергер.
- А вы?
- Я за вами. Надо собраться силы.
Спорить я не стал. Поднялся, подошел к основанию водонапорки. Ржавая лестница обожгла ладони холодом.
"Все-таки я сегодня сдохну, - пришло некстати в голову. - Или Фарафонов пристрелит, или замерзну, или загнусь от какого-нибудь воспаления легких".
На морозе в мокрой одежде бегать вредно. И после таких пробежек, если хочешь жить, надо куда-то, где тепло и сухо. А я среди зимы. Без крыши над головой, без очага. Даже без возможности переодеться.
Перехватывая руки и переставляя ноги, я принялся карабкаться по ржавой лестнице. Поцарапанное плечо ныло и тянуло.
Вот что такое дом. Возможность согреться, переодеться, отлежаться, зализать раны. Место, где я могу чувствовать себя защищенным. Вот куда я все время бегу и чего ищу.
"Идиот, - одернул я сам себя, - нашел время и место для откровений".
Конструкция, которую язык не поворачивался назвать лестницей, скрипела и скрежетала. Чем выше я поднимался, тем сильнее штормило. Не то ветер здесь был сильнее, не то крепеж у основания лучше сохранился, но мотало наверху серьезно.
От мерцающего неонового света и мелькающих ржавых ступеней начало подташнивать, хотя я никогда не жаловался на укачивание и прочие морские болезни. В глазах рябило, начала кружиться голова. Я замер, выравнивая дыхание, собираясь с силами.
Муть отступила. Головокружение сменилось слабостью. Холодный ветер пробирал до костей.
Только бы не грохнуться. Если сорвусь, облегчу Фарафонову жизнь. Ему не только ловить, но и убивать меня не придется.
Взвешивая и рассчитывая каждое движение, ступенька за ступенькой я преодолел последние метры.
Лестницу резко мотнуло в сторону. Я замер, удерживая равновесие, хотя первым желанием было без оглядки рвануть вперед, на крышу бака.
Ржавая конструкция качнулась в обратную сторону. Верхний крепеж лестницы почти совсем сгнил. Если ниже она была хоть как-то закреплена, то здесь держалась на одном изъеденным коррозией болте и проржавевших, уходящих наверх перилах.
Я очень медленно перенес вес и взялся за край верхней площадки. Почувствовал, как меня хватают за руку, тянут вверх. Вцепился, подтянулся на здоровой руке. Вскарабкался на холодное, ржавое железо, перевел дыхание. Почти физически почувствовал, как примерзаю к крыше бака.
- Сережа, хорошо? - мяукнул над головой заботливый голос Звездочки.
- Нормально, - хрипло выдавил я. - Только очень холодно.
С ближнего края водонапорной башни просматривалось все поле, мерцающее в дрожащем неоновом свете. И граница слоя, из-за которой должны были вот-вот явиться люди Фары.
У дальнего края крыши высилась, наливаясь тяжелым золотом, слепящая стена света. Видимо, именно здесь находится точка перехода, о которой говорил немец. Надо бы скорее уходить, а то мы с такой подсветкой за спиной - мишень круче, чем в тире.
Я доковылял до перил, наклонился и помахал Штаммбергеру:
- Вольфганг, скорее.
В первое мгновение показалось, что ученый меня не услышал и не увидел. В груди похолодело от страха. Может, он там уже мертвый? Сидит в этом неоновом мерцании. Или ему стало плохо, он потерял сознание. А мы здесь, наверху, и не можем помочь. Надо спуститься…
- Вольфганг!
Немец молча вскинул руку, давая понять, что услышал. Застыл на несколько секунд. Затем чудовищным усилием воли воздел себя на ноги, шатаясь, подошел к лестнице и механическими движениями начал подтягивать тело и переставлять ноги.
Даже с такого расстояния и при скудном освещении было видно, как тяжело ему дается каждая новая ступень.
Могучий старик! Другие в таком состоянии строчат завещания и закатывают истерики близким родственникам, а этот…
Штаммбергер запнулся. Нога соскользнула со ступени. Лестницу качнуло в сторону.
Сглазил!
Время будто застыло. В неоновом мерцании я словно покадрово видел, как срывается Вольфганг.
Скрежетнуло. Лестницу мотнуло в обратную сторону. Немец повис на руках, выдавил явно нецензурную тираду, из которой я разобрал только несколько раз повторяющееся "scheißen", и медленно подтянулся.
Испытать облегчения мне не удалось. Не успел.
- Сережа!
Звезда показывала на другую сторону поля, через которое со стороны мутного далекого света шли девять вооруженных мужчин и подгоняемая чуть ли не пинками девушка.
Я метнулся к лестнице. Штаммбергер поднимался, но очень медленно. Потрескавшееся лицо его напряглось. Глаза наполнились невыносимой мукой. Скулы свело судорогой. Старик поднимался, выкладывался по полной, но до верха было еще далеко, а сил у него уже не было.
- Вольфганг!
Ученый запрокинул голову и глянул на меня мертвым взглядом.
Да он же не успеет. И понял это уже давно. Лезет, сопротивляется из какого-то природного, непонятного мне упорства. Наверное, именно это упорство и отличает чертовых ученых от никчемных манагеров, торгующих тачками.
Не раздумывая, я подобрался к краю, перевернулся, готовясь скинуть ногу, спуститься, помочь.
- Найн, - резко каркнул снизу немец, заставляя вернуться на место. - Нельзя.
- Вольфганг! - я закусил губу, пытаясь найти какое-то решение.
Решения не было.
- Вы идти. Буду вас догоняйт. Только идти. Объязательно идти и не остановится. Ни при каком обстоятельстве.
- Мы подождем здесь, - ответил я твердо.
Штаммбергер снова выругался. Искореженное болью и болезнью лицо его в неровном мигающем свете выглядело жуткой посмертной маской, снятой с нечеловеческого существа.
Лестница скрежетала, вибрировала и гудела. Вот бы Фарафонов со своей кодлой полез сюда и всей компанией вместе с этой ржавой дрянью научился летать! Сколько бы проблем разом разрешилось: им бы ловить никого не надо было, нам бы бегать больше не пришлось.
- Khīnk!
Грохнул выстрел. Звякнуло, выбивая ржавчину из бака водонапорки. Я выматерился и пригнулся.
- Быстрее, Штаммбергер! Быстрее, мать вашу за ногу!
Немец подтянулся. Громыхнул второй выстрел.
Вольфганг вздрогнул, откинулся назад. Завис на несколько секунд в нелепой позе, словно переигрывающий актер в дурном кино. Сорвался и полетел спиной вниз. С мягким хлопком грянулся о землю.
Лестница еще вибрировала, растревоженная резким рывком, но по-прежнему держалась. Даже верхняя часть, что болталась на одном болте и ржавых перилах.
- Один готов! - радостно сообщил жизнеутверждающий голос.
Посмотреть бы на тебя, стрелок Ворошиловский. Я подполз к краю и приподнялся на локте. Увидеть ничего не успел. Тут же захлопали ружья, задребезжала картечь, высекая искры и ржу из потрепанного временем бока водонапорного бака.
Поспешно вжавшись в металлическую крышу, я отполз в сторону. Звезда лежала рядом. Кивком она указала мне на золотистое сияние, до которого было всего ничего - крыша водонапорки.
- Туда?
- Нет, нельзя. Немец сказал только идти, быстро и не останавливаться. Проползти не выйдет. А встать нам не дадут.
Звездочка, будто пытаясь проверить мои слова, подняла голову и тут же распласталась по крыше. Ружейные хлопки не заставили себя ждать.
- Козел, тупая задница! - обиженно крикнула Звездочка и добавила еще пару слов по-тайски.
Выстрелы стихли. Кто-то обидно расхохотался. Радуются сволочи, загнали в угол, веселятся.
Снизу металлически заскрежетало. Я придвинулся к краю. На первых ступенях лестницы в мерцающем свете болтался один из людей Фарафонова и довольно споро лез наверх.
"Обложили меня, обложили", - в который раз за сегодняшний день зазвучала в голове строчка старой песни.
А вот хрен вам, раз так. Будет ни нашим ни вашим.
Я повернулся на живот, развернулся ногами к лестнице, свесил правую ногу и со всей дури, насколько позволяло неудобное положение, вмазал по верхней ступени. Противник, что лез наверх, находился еще далеко на закрепленной части лестницы, и моя выходка ему не сильно мешала. Ну да и расчет был совсем не на это.
Я ударил еще раз. В ногу отдало болью. Дергало и ныло в поцарапанном предплечье, которое теперь тоже было напряжено.
Чертова лестница. Когда по ней лезли, она выглядела совсем хлипкой. Казалось, чуть шелохнешься и развалится. А на поверку несчастный ржавый болт, что едва держал верхнюю секцию, оказался невышибаемым.
Меня заметили снизу. Видно, вплотную к башне подобрался не только лазутчик, болтающийся на лестнице. Раздался выстрел. Мимо. Я съежился и снова с силой саданул ногой.
Опять грохнуло. И опять мимо. Снизу поспешно защелкало. Видно, у того, кто прикрывал лазутчика, была двустволка, которой теперь закономерно требовалась перезарядка. Хорошо.
Морщась и кусая губы в кровь от боли, я со всей силы лупил ногой по лестнице. Еще и еще.
Ну же, свинота! Давай! Ты же ржавела тридцать лет. И до того еще хрен знает сколько. Ты же разваливалась!
Давай!
Словно услышав мои молитвы, ржавый болт, последний, что удерживал верхнюю секцию, надломился. Шляпка со звонким щелчком отлетела в сторону. Лестница под тяжестью поднявшегося уже значительно выше середины водонапорной башни фарафоновского прихвостня оторвалась от стены и отклонилась назад. Зависла на натянутых ржавых перилах.
Я резко подтянулся, вывернулся, возвращая тело полностью на крышу бака.
Мужик на лестнице засуетился, задергался на месте. Глупо и бессмысленно. Испуганно. Это и решило его судьбу.
Ржавая конструкция оторвалась, выдирая с мясом кусок перил, изогнулась. Преследователь не удержался и с криком полетел следом за мертвым Вольфгангом.
- Вот так, суки, - процедил я сквозь зубы. - Один-один.
Лестницу вывернуло уродливой петлей. Верхний ее край, прилегающий к стене, заканчивался метрах в трех от края крыши. Выше теперь подняться было нельзя.
Вот теперь повоюем.
Помню, в детстве все любили фильм про Д'Артаньяна и трех мушкетеров. Лупились на палках, как на шпагах, и фальшиво пели, не понимая оригинальных слов и перефразируя: "Пара-пара-порадуемся на своем веку красавице Икупку, счастливому клинку".