- Ты увязаешь. Всю жизнь лезешь во что-то липкое и барахтаешься. В делах, в мечтах, в мыслях. Они у тебя как смола - ненужные, бестолковые и опасные. Тебе нужно подумать немного и обойти, а ты упираешься и залипаешь сильнее. Капля смолы не проблема, если ее обойти сразу. Проблемой она становится, когда вместо того, чтобы обойти ненужную тебе смолу, ты влезаешь в нее и самозабвенно застреваешь. А всего-то и нужно, что…
Сделать шаг в сторону.
Я оттолкнулся от света, перемещая тело на шаг.
- А смысл?
- Это же червоточина. Прошел сквозь свет - попал на другой слой. Сделал шаг в сторону - попал в точку перехода, прыгнул в другую червоточину. Уж ты-то должен это знать и понимать.
- Я понимаю.
- Тогда чего ты мне мозги полощешь? - поинтересовался недовольный голос совсем другим тембром.
И наступила темнота.
- По-моему, он очухался. - Голос звучал где-то рядом и был до боли знакомым.
Я обернулся на звук. Ну точно. Борян стоял в десятке шагов и с интересом меня разглядывал.
Черты лица его были резкими, взгляд - острым. Сейчас, более чем когда-либо, Борис походил на русскую борзую, оправдывая свою кличку.
С другой стороны маячил Олежка.
- Привет, - я помахал им рукой.
- Салют, - отозвался Олег.
Борис молча кивнул.
- Борян, а ты здесь как?
- Каком кверху, - сердито ответил Борзый.
- Не очень-то вежливо с твоей стороны…
- Еще заходи, - привычно перебил Борис. - "Как я здесь", "как я здесь"? Паршиво.
Олег поцокал языком, с немым укором смотрел на Борзого. Тот явно злился, но я, хоть убей, не понимал почему.
- Я спрашиваю, как ты сюда попал?
- Ты чего, Серенький, совсем дурной? Как все. Умер.
- Как умер? - опешил я.
Вокруг царила тьма, в которой бледно высвечивались лишь две фигуры. Борзого и Олега. Все остальное поглотила шепчущая, живая темнота.
- В общем, быстро и не больно, - отозвался Борис.
- Его брат грохнул, - пояснил Олег.
- Не топчи клумбы, - мгновенно окрысился на него Борзый.
Брат?! Глеб Киселев? Я очень хорошо помнил Борькиного старшего брата. Даже в детстве, когда на старших смотрят снизу и раскрыв рот, Глеб казался странным. Когда детство кончилось, и все выросли, оценка на его счет у меня сформировалась вполне четкая: бесхребетный зануда, пресный, как прокипяченная вода.
Представить себе, что этот человек может кого-то убить, я не мог. Тем более, что он способен порешить собственного братца.
- Как?
Лицо Борзого заострилось еще сильнее, хотя казалось куда уж!
- Серый, ты другие слова знаешь?
- Ну не сам, конечно, - миролюбиво пояснил Олег. - На курок он не жал. Так, рядом стоял. Его спросили: "пристрелить твоего брата?" - а он не ответил, только глаза стыдливо опустил.
- Мне, знаешь ли, от этого не легче, - ввернул Борис.
- Как сказал классик: "Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей - в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных - они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство".
- Олежик, хлопни варежкой, - сердито попросил Борзый.
Бред какой-то. Все сказанное отдавало ересью, все происходящее тоже. Может, это предсмертная агония, и я тоже…
Я прислушался к ощущениям. Грудь не раздирало, горло не першило, ничего не болело. Слабость прошла. Почему? Ответ показался очевидным.
От этой мысли сделалось жутко. Мне давно уже казалось, что смерть меня не пугает, но сейчас вдруг выяснилось: это не так. Вероятно, страх отразился у меня на лице в полной мере. Во всяком случае, Борис его считал так, словно боязнь смерти была написана у меня на лбу большими буквами.
- Не дергайся, это мы умерли. Ты - нет.
- Почему же я тогда здесь?
Борзый дернул плечом:
- Случайно. Или специально. Это с какой стороны посмотреть.
- А где мы?
- Я тебя не узнаю, - подал голос Олег. - Ты сейчас вопросов задал больше, чем за все время, что я тебя знаю.
- И все дурацкие, - желчно поддержал Борис. - Ты что, маленький? Не знаешь, куда мертвые попадают?
До недавнего времени мне казалось, что мертвые натурально попадают в могилу, ментально - в человеческую память.
- А Звездочка где?
- Точно - дурак, - фыркнул Борзый. - Откуда здесь твоему трансвеститу взяться? Он же буддист.
Голова пошла кругом. Создалось впечатление, что я не умер, а схожу с ума. Или уже сошел. Или накурился какой-то дряни из той, которую любил при жизни пыхать Олег.
- Серый, что ты все к траве прикапываешься? Даю справку: каннабиноиды не галюциногенны.
Я посмотрел на Олега. Вслух не было не произнесено ни слова. Выходит, покойники мысли читают.
- Ну извини, - подтвердил мои опасения Борзый, - никто ж не виноват, что ты тупишь. Надо тебя как-то подстегивать, а то мы с тобой здесь долго проторчим. У нас времени в запасе много, а у тебя - не так чтобы очень. Так что давай, спроси главное. Мы ответим, и ты пойдешь.
В мыслях царил полный хаос. Какое "главное"? Куда я должен пойти? Чего от меня хотят мертвые друзья?
- Это не мы хотим, - вцепился в последнюю мысль Олег. - Это она.
- Червоточина, - ответил на незаданный вопрос Борис.
Червоточина? Локальная аномальная зона с измененными законами пространства и времени - кажется, так говорил немец. Дыра в Земле и атмосфере, оставленная отлетевшей частицей бога, бозоном Хиггса… Чего она может хотеть? Как она вообще чего-то может хотеть?
- Она же не живой организм. Она просто аномалия, которая может свести с ума. Которую можно использовать как телепорт. Но она всего лишь…
- Это потому, что у тебя и к червоточинам отношение утилитарное, как к бабам, - перебил Борис. - Но вопросы задавать ты, наконец, научился. Глядишь, и еще чему научишься.
Борис отвернулся. Он по-прежнему был непривычно раздражителен. Олег подошел ближе.
- Она редко обращает на кого-то внимание. Но ты ей примелькался. Она просила передать.
Градус сюрреализма зашкаливал.
- Червоточина?! Олежик, кто из нас бредит?
Олег пожал плечами:
- Точно не я. Я не могу. Я мертвый. Ладонь протяни.
Голос Олега прозвучал настолько требовательно, что рука сама собой потянулась к покойнику. Олег протянул свою - навстречу моей. "Сейчас схватит меня, - мелькнуло в голове, - и утащит за собой. Кто-то совсем недавно говорил, что нельзя ходить за покойником".
Олег усмехнулся - вероятно, моим мыслям. Не касаясь меня, он задержал сжатый кулак над протянутой кистью, разжал пальцы.
Что-то крохотное, теплое коснулось моей ладони. Я поднес предмет ближе к лицу, разглядел. Маленькую капельку золотистого янтаря венчало странное переплетение серебряных нитей. Сквозь эту паутинку был продернут тонкий кожаный шнурок достаточной длины, чтобы безделушку можно было носить на шее. Внутри окаменевшей века назад смолы застыла муха.
- Зачем это?
Я перевел взгляд на Олега. Свет, что выделял его из кромешной тьмы, погас, и мой покойный друг растворился в темноте. Секундой позже тоже самое произошло с Борисом.
- Подождите!
- Не кипиши, Серый, еще увидимся, - прошептала тьма голосом Борзого.
Кто-то хихикнул. Зашептали на разные голоса. Потянуло ветром. Возникло ощущение, что вокруг меня существует густо населенный мир, которого я просто не вижу. Словно его закрыли от меня плотной занавеской, или мне выкололи глаза.
Снова хихикнуло. Кто-то потянул за шнурок. Я рефлекторно стиснул пальцы.
Зачем мне дали этот янтарь? Это что-то значит?
Почему я снова видел Олега?
И Борьку… И правда ли, что он мертв? Или это моя разбушевавшаяся фантазия?
И зачем мне все это знать?
Потому что я человек. А человек любопытен. Потому что у любопытства есть и положительные стороны. Потому что, если б не любопытство, мы бы до сих пор бегали с каменными топорами.
- Господи, - произнес кто-то у меня в голове. - Дошло, наконец.
И я провалился во тьму без голосов, шепота и мыслей.
Сначала вернулась боль. Ныло плечо, саднило в груди, першило в горле.
"Если болит, значит живой", - шевельнулась вялая мысль. А следом, факт за фактом, как стреляные гильзы, стало отщелкивать осознание происходящего.
Я лежал на чем-то пружинистом, укрытый чем-то мягким. Было тепло. Пахло пылью. Сквозь сомкнутые веки в глаза бил солнечный свет.
Боль показалась не такой резкой, как раньше. Во всем теле ощущалась слабость справившегося с болезнью организма.
В голове все перепуталось. Последнее, что я помнил: мертвая Звездочка и вихри. И, по ощущениям, это произошло очень давно. Настолько, что боль утраты успела притупиться.
А дальше в памяти была муть. И осколки невнятных образов.
Я осторожно открыл глаза, огляделся.
Я лежал на старом диване под ветхим пледом. Диван когда-то имел веселенькую зеленую расцветку, плед был разлинован в красную клетку. Впрочем, яркие краски остались в прошлом. Теперь все вылиняло, потускнело и пропылилось. Былые цвета лишь угадывались.
У изголовья дивана, на котором я лежал, стоял кривоногий деревянный стул с гнутой спинкой и потрескавшимся лаком на фанерном сиденье. Вид он имел хлипкий, сидеть на таком я бы не рискнул. С другой стороны, этот предмет меблировки явно имел другое назначение и скорее исполнял роль стола.
Кроме дивана и стула, мебели в комнате не было, если не считать книжных стеллажей, что облепляли все стены от пола до потолка. Полки были заполнены книгами. Ветхие, плохо сохранившиеся корешки выстроились плотными рядами.
В стене за моей спиной зиял провал дверного проема. Створки не было. Может быть, специально сняли, а может, она просто не пережила спячки.
Напротив, вопреки ожиданиям, не было окна, сквозь которое бил слепящий солнечный свет. Там даже стены не существовало. Вместо нее все пространство заполняло знакомое золотистое сияние.
Такая хренька.
Я тихо чертыхнулся.
- О, очнулся, - раздался за спиной старческий тенорок.
Старичок вошел в комнату, остановился возле стула. Был он невысокий, сухощавый, с пронзительными живыми глазками и такой же живой мимикой. Острый подбородок еще сильнее заостряла аккуратно постриженная бородка клинышком.
Он выглядел так, будто сбежал из далекого прошлого. Не доанабиозного, а значительно более раннего.
Дополняли образ затертый бархатный пиджачок и шелковый шейный платок. Совершенно неподходящая одежка для проснувшегося мира.
- Вы кто?
Это прозвучало настолько бледно и сипло, что я сам не узнал своего голоса.
- Хорошенькое дельце! - проворчал старичок, разглядывая меня с живым интересом. - Вы, молодой человек, ввалились ко мне в дом едва живым, а теперь спрашиваете с меня так, как будто это я к вам вломился. Я хозяин этой квартиры.
- Меня зовут Сергей, - тихо представился я.
Говорить, не смотря ни на что, было тяжело.
- А меня Валерий Эфроимович.
- Вы еврей?
- А вы антисемит?
- Да вроде бы нет.
- Тогда не понимаю, почему вас это беспокоит. Вы были без сознания. Долго. Неделю. Вы горели, как Жанна д'Арк. Я вообще не думал, что вы выживете. Обморожения и воспаления в таком количестве как у вас выживанию не способствуют.
- Но я жив…
- Ну так я приложил к тому усилия. Знаете, лекарств сейчас не найдешь, но у меня есть чудесные травники и другие полезные книги. Народная медицина способна творить чудеса. Кстати, в кружечке отвар. Выпейте.
Кружка с мутным варевом, в котором плавали какие-то сушеные листья, стояла на стуле возле кровати. Рядом лежала столовая ложка. Вероятно, Валерий Эфроимович поил меня бессознательного этим отваром всю неделю.
Неужели я в самом деле провалялся в беспамятстве семь дней?
Я приподнялся на локте, потянулся за кружкой. Слабость была жуткая. Каждое движение давалось с трудом. Кружка показалась тяжелой, будто вместо отвара туда налили свинца.
На вкус варево оказалось довольно мерзким.
- Пейте-пейте, - подбодрил старичок. - Мы с этим отваром таки поставим вас на ноги.
Я послушно сделал еще несколько глотков, пока в рот вместо жидкости не полезла трава. Сплюнул и отставил кружку. Без сил рухнул на диван.
- Где я?
- В Ухте, - в рифму ответил Валерий Эфроимович.
- Хорошая шутка. А на самом деле?
- Какие шутки, молодой человек? Мой дом находится в городе. Этот город называется Ухта. И мне самому весьма печально, что не Нью-Йорк или какая-нибудь захудалая Аддис-Абеба. Отдыхайте, молодой человек. Вам нужно набираться сил. Мы потом с вами поговорим. И вот еще…
- Что?
Старичок запустил руку в карман пиджачка, выудил оттуда что-то маленькое и протянул мне. Я принял подарок. На раскрытой ладони осталась капля янтаря. На тонком кожаном шнурке, в серебряной оправе, с застывшей внутри мухой.
- Что это?
- Хорошенькое дельце. Не узнаете свой талисман? Этот янтарик был у вас в руке, когда вы выпали из света.
Неделю я провел в кровати. Валерий Эфроимович прыгал вокруг меня так, словно я был ему родным сыном. Кормил меня, таскал за мной ночной горшок. Готовил какие-то отвары, настои и притирания. Он оказался чудесным стариком, несмотря на ворчливость. Тонким, душевным и удивительно чутким.
Кроме того, он был не дурак поболтать. Не то стосковался по собеседникам в своем затворничестве, не то просто любил травить байки. Так или иначе, когда я не спал, мы говорили с ним постоянно.
В Ухту Валерий Эфроимович приехал за четверть века до анабиоза. Привела его сюда через полстраны несчастная любовь. Женщина, за которой он приехал, сбежала, а Валерий Эфроимович остался. Потосковал какое-то время, как водится. Потом плюнул и стал жить дальше.
Наверное, именно поэтому моя история его весьма и весьма взволновала. Хотя его волновало всё и интересовало многое.
Особенный ажиотаж возник вокруг немца.
- Вы говорите, что знаете того, кто это устроил? Молодой человек, вы могли бы стать состоятельным молодым человеком.
- Каким образом? - опешил я.
- Продав своего немца.
- Я не торгую людьми.
- Господи, да я же не серьезно. Или я так похож на торговца рабами и органами?
Я покачал головой. На работорговца и тем более кровавого потрошителя он, как мне казалось, не походил совсем.
- А у вас тут торгуют людьми?
- Ни боже мой, - замотал головой Валерий Эфроимович. - Просто стараниями нашей администрации Ухта приняла концепцию социально-экономического развития на длительный период, и анабиоз в 2016 году им испортил всю малину. После пробуждения наш глава, прости господи, рвал и метал когда сообразил, что происходит. И не удивительно: они ж бюджет толком освоить не успели, а тут хлоп и анабиоз на тридцать лет. Хорошенькое дельце. А как проснулись, там уже и освоенные и неосвоенные бюджеты превратились в ничто.
Я кивнул.
Еще бы. Экономика с политикой накрылись медным тазом. Все социально-экономические связи рухнули. Деньги без поддержки чем-то материальным превратились в то, чем, по сути, всегда и являлись - в бумагу. Городского главу можно было понять. Пройти через все круги ада, чтобы подписать эту программу, и не успеть воспользоваться ее плодами.
- А немец-то тут при чем?
- Как при чем? - не понял старичок и огладил бородку. - При том же. Городской глава пообещал крупные неприятности виновнику анабиоза и посулил золотые горы человеку, который этого виновника найдет и приведет к нему.
- Это шутка?
- Хотелось бы мне так думать, молодой человек. Но городской глава был серьезен как памятник Дюку Ришелье. Вы бывали в Одессе?
В Одессе я не бывал, но согласился, что городские власти спятили, профукав упущенные возможности и распил масштабного бюджета. Хотя спятили на пять с плюсом.
Узнав о том, что немец бессмертен, Валерий Эфроимович возликовал еще больше и принялся доказывать, что Вольфганга в самом деле можно было выгодно продать. В конце концов, что обиженные власти могут с ним сделать? Ну убьют. А умирать в мучениях Штаммбергеру не привыкать. Только обычно он это делает бесплатно, а тут можно было бы навариться.
Старик шутил, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Так что оставалось лишь порадоваться за немца, которого здесь не было.
Через неделю я в первый раз за долгое время поднялся на ноги и покинул библиотеку, в которой был заточен все это время. Думал, что покинул.
Немаленькая квартира Валерия Эфроимовича была уставлена книжными стеллажами практически полностью. Всякая лишняя мебель и вещи были выброшены отсюда в угоду полкам и книгам. Книги стояли корешок к корешку на стеллажах и полках. Книги лежали в коробках и просто стопками по углам. Ветхие, потрепанные временем, но все же сохранившиеся.
Здесь можно было найти все что угодно - от кулинарии до беллетристики, от святого писания до истории англо-бурской войны.
- Как это все пережило анабиоз? - искренне удивился я.
- В разных местах, - старик огладил бородку.
- То есть?
- Молодой человек, вы не хотите слышать сказанного? Эти книги в большинстве своем я собирал уже после пробуждения.
- Зачем? - Я поперхнулся и закашлялся.
- Такой же вопрос задал мне наш городской глава, когда я предложил ему создать библиотеку. Этот шлимазл сообщил, что у него нет электричества и людям нечего жрать, и теперь не время собирать макулатуру.
- Мне трудно с ним поспорить.
- А вы тоже шлимазл и ничего не смыслите. Но вы молодой, у вас есть время исправиться. Я вам расскажу. Это, - старичок обвел рукой бесконечные стеллажи, - не бумага с писульками, чтобы убить свободное время. Это знание.
- А знание - сила, - усмехнулся я, припоминая Митрофаныча.
Вот, кстати, кто нашел бы общий язык со старичком. И неважно, что Митрофаныч был деревенщиной, а Эфроимыч интеллигентом старой закалки. Они бы поняли друг друга.
- Напрасно вы иронизируете, молодой человек, - проворчал Валерий Эфроимович. - Я же не сказал, что люди должны голодать. Но человек, который думает только о собственном брюхе, глуп. Книги - это источник знания, это проводник морали и нравственности, это учебник. Любые книги, даже развлекательное чтиво, могут быть полезны.
Я подцепил из ближайшей кучи какую-то бульварную книжонку в мягкой обложке. Страницы пожелтели, обложка размякла, заскорузла и была оборвана на две трети. На остатках титула угадывалась фигура крепкого мужчины в очках, несущего на руках спящую или мертвую женщину.
Я усмехнулся и бросил книжку обратно.
- В качестве растопки для печи. Может быть. А так… какой толк от бредней бумагомарак начала тысячелетия? Ладно травник, или библия. Но это.