В Тверь состав двигался тяжело, часто останавливался, бойцы проверяли пути, искали мины, ремонтировали взорванные рельсы; на Полянах проводились зачистки, разводились костры. Теперь же, "налегке", как выразился Олегыч, мы неслись по уже хоженым "тропам". Но на душе у меня вовсе не было покоя. Еще бы! Отряд погиб, миссия провалена. Куда я еду? Зачем? С головой - прямо в пасть дракона?
Созвездия выстроились на почерневшем небе. Показалась луна, выщербленная и растрескавшаяся древняя монета.
Джунгли кончились. Кончилась и железная дорога, вдруг уткнувшись в темную стену, безнадежно плотную: ни двери, ни калитки. Но я-то знал: поезд приблизится, и перед ним распахнутся ворота. Так всегда бывает.
Московская резервация… Что ждет меня там? ОСОБЬ, сырой подвал, допросы, выворачивающие душу наизнанку, пытки и, апофеоз, - позорная казнь? А еще там меня ждет Марина. И потому я пойду туда, а, если придется, поползу, по снежной корке, сдирая колени до костей. Марина!
Часть третья Возрожденцы
1. Кремль - 2
Кажется, это произошло со мной, когда я учился в школе. В обычной школе на станции Родинка.
Пожалуй, произошло - это сильно сказано для подростковой чепухи, но тогда я, наверное, не знал об этом.
Меня предала любимая учительница.
Ее звали Алиса Аркадьевна, она преподавала химию. Помимо сказочного имени у учительницы был слегка вздернутый нос в задорных веснушках и голубые глаза, придававшие ее лицу милое, как будто удивленное выражение.
Предательство Алисы Аркадьевны уложилось в краткий временной промежуток между весной и летом - между цветением сирени и сбором огурцов с грядок.
Началось оно в мае, когда состоялась олимпиада по химии. Я оказался единственным участником от нашей школы. На гербовых бланках я решил несколько задач, не показавшихся мне сложными.
"Сказали, что результат пришлют летом. По почте, - сообщила мне Алиса Аркадьевна. - Надеюсь, ты победишь".
Она красива даже в свитере и похожей на колокол юбке: в мае изредка бывали еще холодные ветры.
Летом, со второго июля по третье августа, в школе - практика. Нужно было работать на пришкольном участке, поливать кабачки, собирать личинки с капусты, полоть морковь. Иногда возникали ссоры и драки разморенных на жаре школяров.
Овощи, ягоды и фрукты, выращенные своими руками, поступали в школьную столовку, и краснолицый Юрка-поваренок весь год варил сливовый компот и щи из квашеной капусты.
Я не ходил в столовку не потому, что мне не нравилась Юркина стряпня.
В столовке заправляла банда Сани - "монаха", второгодника из многодетной неблагополучной семьи, и легче легкого там схлопотать ложкой по лбу, а то и получить стакан компота за шиворот.
Я не ходил в столовку и потому считал, что я вправе не ходить и на практику.
Тем более что посещение практики было не обязательным, - достаточно не придти в первый день, второго июля, не отметиться в журнале, и все лето - свободно.
Второго июля я был дома. На чердаке нашел стопку журналов, перевязанную бечевой, и, спустившись, рассматривал их на полу. В журнале "Работница" на обложке - Высоцкий с гитарой, в журнале "Юность", - роман Берджеса "Заводной апельсин"…
В дверь позвонили.
Это была Света Коршунова, моя одноклассница.
- Андрей, - сказала она. - Тебя Алиса Аркадьевна в школу вызывает.
- Зачем?
- Она сказала, пришло письмо с результатами олимпиады.
Всю дорогу до школы я бежал, и перед дверью учительской остановился, запыхавшись. Постучал.
- Войдите, - голос Алисы Аркадьевны.
Учительница была одна. Она окинула меня насмешливым взглядом, подметив, как тяжело вздымается моя грудная клетка.
- Островцев, - сказала она. - Почему ты не посещаешь практику?
Я молчал, пытаясь унять биение сердца.
- Это нехорошо, Андрей. Твои товарищи работают, а ты отдыхаешь. В столовую - то ходишь.
Она смотрела на меня своими добрыми глазами. Я опустил голову.
- Распишись.
Алиса Аркадьевна протянула мне журнал практики. Я поставил закорючку напротив своей фамилии, одним росчерком отняв у себя лето.
Но мне не лета было жалко.
Выйдя из учительской, я побрел по школе, ничего не замечая вокруг себя. Конь, осаженный на всем скаку.
Алиса Аркадьевна могла бы просто вызвать меня - я пришел бы, никуда не делся. Почему она предпочла ложь?
"Почему она предпочла ложь?"
Я застонал, а быть может, мне показалось, что застонал. В висках словно засели две пчелки, по одной в правом и левом. Они жужжали, настойчиво и звонко, пытаясь вырваться наружу.
Вырваться наружу…
Но они находятся в моей голове, и если вырвутся наружу, то в моем черепе образуются две дырки, и я сдохну к чертовой матери.
Схватившись за голову, я сел. Перед моими глазами на мгновение возникла черная дыра, но мало - помалу боль в висках стихла.
Низкий сырой свод подземелья. Кап! - сорвалась и расплющилась на земляном полу капля. Тусклая лампочка освещала пространство, перегороженное металлической решеткой. По ту сторону решетки - двое. Баба с фонарем и мужик.
- Марина?
- Я не Марина, - отозвался женский голос. Хриплый, простуженный.
- МАРИНА!
Арина! Рина! Ина! А!
Проклятое эхо!
- Настоящий дикий, - пробормотал мужик. - Но не нужно кричать. Мы пришли, чтоб отвести тебя к ней.
Я встал. Оказывается, когда на лоб мне упала холодная капля, я лежал на постели - на соломенном сыром тюфяке. Что это значит?
Почему я не в Джунглях? Где моя заточка?
И тут, наконец, включилась память. Я дотронулся рукой до шеи, нащупал крошечный бугорок. След шприца. Шприца, который мне в шею вонзила Марина. Где она, что с ней? Я должен знать, - мне жизненно необходимо посмотреть ей в глаза.
Я кинулся к решетке, ухватился за прутья, покрытые чешуйками ржавчины, что есть силы, затряс решетку.
- Не трать силы, Андрей, - миролюбиво сказал мужик. - Мы пришли, чтоб освободить тебя. Решетка - это ерунда, мера предосторожности.
Баба кивнула.
Она была невысокая; вытянутое по лошадиному лицо покрыто густой сетью морщин, глаза печальные, глубоко запавшие, как у старухи, либо как у трупа; жидкие светлые волосы некрасиво висят вдоль шеи. Как я мог спутать ее с Мариной?
Мужик рослый - в низком пространстве помещения вынужден пригибаться, чтоб голова не упиралась в потолок. Седые длинные волосы обрамляют одутловатое лицо, на правом глазу, переходя на щеку, багровый нарост. Левый глаз цвета вороньего крыла смотрит с любопытством. На мужике черный кожаный плащ до пят, на поясе - кобура. На груди - блестящий значок "Работник парковки № 56".
- Кто вы такие?
- Марина расскажет тебе, - пообещала женщина. - А меня зовут Букашка.
- Я Киркоров, - глухо отозвался одноглазый.
"Зайка моя, я твой зайчик!", - возникло в памяти. К чему это?
- Выпустите меня.
- Хорошо, Андрей, - мягко сказал Киркоров. - Но, чтобы выпустить тебя, мы обязаны сковать тебе руки вот этим.
Он потряс в воздухе наручниками.
Кто эти люди и что может связывать их с Мариной? Запах сырости стал запахом опасности.
- Попробуй только приблизиться, - пригрозил я. - Шею сверну.
- Ну вот, - искренне огорчился Киркоров. - Букашка, прочти ему.
Женщина откашлялась.
- Предчувствую тебя. Года проходят мимо -
Все в облике одном предчувствую тебя.
Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,
И молча жду, - тоскуя и любя.
- Стой! - крикнул я. - Я согласен.
- Вот и ладушки, - усмехнулся Киркоров. - Тогда повернись и сложи руки за спиной запястье к запястью.
Я выполнил указание. Передо мной встали Джунгли, железнодорожная будка, костер, и Марина - ее задумчивые глаза и ровный голос, читающий стихотворение бывших.
Прикосновение металла неприятно. Наручники защелкнулись. Я повернулся лицом к решетке. Киркоров откинул полу плаща. На поясе у него помимо кобуры висела связка ключей.
- Бука, светани.
Киркоров зазвенел ключами. С потолка капала вода.
Я скоро увижу Марину. Щенячья радость в душе сменилась холодом, таким же, как холод наручников на запястьях. Что она сделала со мной? Я был игроком, возможно, лучшим в Джунглях, я оберегал Теплую Птицу, и вдруг… Я здесь, за решеткой, с этими странными людьми, и виновата во всем Она. Скорее увидеть ее - я должен знать, что истинно: то, что происходит со мной сейчас, либо то, что случилось в доме, затерянном в Джунглях.
- Наконец - то.
Киркоров нашел ключ, вставил в замок. Ржавый скрип был сигналом свободы. Как только решетка распахнулась, я бросился вперед, точно бык, - отчаянно и обреченно. Длинная нога Киркорова преградила мне путь, я потерял равновесие и полетел на пол, носом - в щербатый камень.
- Ты, ублюдок, - зашипел Киркоров, склоняясь надо мной. - Еще одна такая выходка, и я вышибу тебе мозги к е… ной матери.
Единственный глаз этого человека полыхал такой яростью, что сомнений не было, - да, вышибет.
- Поднимайся.
Букашка помогла мне встать на ноги.
- Эх, Андрей, - голос Киркорова снова стал миролюбивым. - На твоем месте я радовался бы: в этих застенках томились цари и генсеки.
Букашка рассмеялась:
- Брешешь, Киркоров.
Ее смех мне понравился. Хороший смех.
- Почему вру? - возмутился одноглазый. - Я слыхал, что здесь сгноили Ленина.
- Ленин помер на даче с золотыми перилами. И не от того, что его сгноили, а потому, что впал в младенчество.
- Он из младенчества и не выходил. Тем более - на даче мог быть двойник Ленина.
- Ты бы это ленинцам сказал….
Я слушал странный диалог, мало что понимая, и думал: не рвануть ли вверх по коридору, пока на меня никто не смотрит.
- Ладно, хватит, - точно прочтя мои мысли, жестко сказал Киркоров. - Ты вечно споришь, Букашка. Иди вперед, освещай дорогу. Андрей - за ней.
Женщина пожала плечами и, бросая перед собой луч фонаря, пошла по коридору. Я двинулся вслед. Тяжелые ботинки Киркорова застучали по каменному полу за моей спиной.
Коридор был узкий, извилистый. Никаких ответвлений, либо дверей, - кишка, оканчивающаяся камерой, какую я только что покинул. Точно нора кролика, только не теплая и сухая, а сырая и мертвая, типичная человеческая нора…
На другой стороне кишки - противоположность камере - светлая зала. Как это по-человечески! Из света - во тьму за какое-то мгновение…
От электрического света я ослеп на мгновение.
Длинный стол из красного дерева, окруженный черными креслами. На дальней стене - герб: золотой двуглавый орел. Посреди стола на листе металла полыхает костер.
- Снегирь, гаси свет. Генератор посадишь, - крикнул кто - то.
Во главе стола, прямо под двуглавым орлом, в кресле с высокой спинкой сидел подросток. Мальчик лет четырнадцати. Я никогда не видел в Джунглях детей и с изумлением уставился на него.
Но тут погасло электричество. Пока мои глаза привыкали к тусклому свету костра, Киркоров сообщил:
- Учитель, мы привели дикого.
- Я же просил не называть меня учителем, Киркоров, - голос мальчика был не по-детски хриплым. - И, тем более, не нужно называть диким нашего гостя. Присаживайся, Андрей.
Он показал рукой на ближайшее ко мне кресло. Я уже не удивлялся: здесь, похоже, все знали мое имя.
- Снимите с меня наручники, - сказал я, глядя в глаза мальчика, в которых отражался огонь костра. Он спокойно выдержал мой взгляд и кивнул Киркорову.
- Сними.
Киркоров заколебался.
Мальчик повторил приказание. Вздохнув, одноглазый подчинился. Потирая запястья, я примостился у стола.
- Меня зовут Христо, - представился мальчик.
В свете костра у меня появилась возможность как следует его рассмотреть. Теперь Христо не казался мне мальчиком. Эти глаза: усталые, равнодушные, холодно-мудрые… Передо мной сидел пожилой мужчина, неведомой силой вставленный в тело мальчика.
- Что это за место? - спросил я.
Христо широко, по-мальчишески, улыбнулся. У него не было ни единого зуба - плоские изжеванные десны.
- Этот подземный бункер называется Кремль - 2. Отсюда власти бывших намеревались управлять страной в случае Дня Гнева. Но… не успели спрятаться. Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, кто не спрятался, я не виноват.
Христо засмеялся. За моей спиной захохотал Киркоров, которому вторила Букашка.
- Ясно. Но я - то здесь причем? И… где Марина?
- Ты прав, Андрей, - сказал Христо. - Без Марины мы не должны ничего обсуждать с тобой. Букашка, позови всех.
Букашка подошла к темному пролому в стене. Я догадался, что раньше это была шахта лифта, курсирующего от первого Кремля ко второму, подземному. Что скажешь, вымысла бывшим не занимать…
- Все к учителю. Учитель зовет!
Глухое эхо потащило слова сквозь землю наверх.
- Букашка, - поморщился Христо. - Я же просил…
Марина села напротив меня. Улыбнулась. На ней - серый комбинезон, на лоб надвинута белая шапочка, из - под которой торчат пряди рыжих волос. Зеленые глаза светятся теплом. Тихая радость стала расти в моем сердце, но снаружи это никак не проявилось, во всяком случае, я так полагал. Сцепив пальцы, я исподлобья смотрел на Марину.
- Все в сборе, - удовлетворенно сказал Христо. - Познакомься, Андрей. Это Снегирь.
Над столом приподнялся широкоплечий краснолицый детина с окладистой бородой.
- Кисть потерял по пьяной лавочке.
- Спасибо за пояснение, Христо, - пробасил Снегирь и салютовал мне обрубком правой руки.
- Вовочка.
Мне улыбнулся щербатым ртом старичок с подвижными глазами. Морщинистое личико его обрамляли седые, похожие на паутину, волоски, каким-то чудом держащиеся на висках. Макушка Вовочки была блестящая и ровная, как яйцо, окунутое в масло, и в ней отражалось пламя костра.
- С Киркоровым и Букашкой ты уже знаком. Ну и с Мариной, конечно.
- Кто вы такие? - спросил я, обращаясь к Христо.
- В первую очередь, мы просто люди, - ответил тот, задумчиво глядя на огонь. - Во вторую, - мы возрожденцы.
- Возрожденцы?
- Да.
- Что это значит?
- Андрей, это трудно, почти невозможно объяснить тому, кто не знает всполохов.
- Он знает, - произнесла Марина.
- Да, - кивнул Христо. - И потому ты здесь, Андрей. Марина, кажется, уже говорила с тобой на эту тему?
- Нет, - соврал я, с удовольствием увидев, как лицо девушки краснеет.
- Ну что ж, - спокойно продолжил Христо. - Тогда я скажу тебе. Мы все видим всполохи, тот, кто утверждает, что не видит их, - лжет. Это проблески истины, отголоски прошедшей грозы. День Гнева одолел человека, однако ему не удалось до конца истребить память. Память бессмертна, как бы кому-то не хотелось обратного.
- Мне хотелось бы.
- Понимаю, Андрей. Я сам поначалу боялся всполохов, и не желал быть тем, чей образ предлагала мне память. Христо Ивайловым, сыном советника болгарского посольства, избалованным мальчиком, больше всего в жизни любящим ночные клубы, девочек и таблетки экстази. Или вот, Вовочка… Всполохи больше всех донимают его. В мире бывших он был важной шишкой, настолько важной, что мог бы предотвратить День Гнева. Во всяком случае, ему так кажется. Я прав, Вовочка?
- Прав, - отозвался старик. - Страх помешал мне…
- Ну, не расстраивайся, - мягко сказал Христо.
- А я не хотел быть Олегом Снегиревым, - произнес Снегирь. - Коррумпированным полицейским, за взятку пропустившим на футбольный матч террористку.
- Вот именно, - кивнул Христо. - А Киркоров не хотел петь глупые песни и носить блестящие одежды.
- Упаси Бог, - ужаснулся Киркоров.
- Букашка не желала быть Ольгой Букашиной, секретарем приемной комиссии, а Марина…
- Нет, Христо.
Марина резко выпрямилась, глядя на учителя вспыхнувшими глазами.
- Хорошо, - спохватился Христо. - Так вот…
- Если вы так страшитесь прошлого, - перебил я, посмотрев на Марину, - то какого же дьявола вы намерены возрождать?
Лицо Христо засияло:
- Ты не ошиблась, Марина. Похоже, он как раз тот, кто нам нужен.
Можно подумать, что вы нужны мне.
- Мы намерены возродить человека, Андрей. Не мир, в котором он жил, ибо тот мир был ужасен. Мир похоти и злобы, мир тела, бесконечной погони за комфортом и совершенного забвения души. День Гнева был неизбежен и необходим, как дождь в снедаемом зноем городе. Но человек не заслужил столь глубокого падения. Человек, при наличии воды, умывается так же легко, как пачкается. Мы хотим дать человеку воду и построить новый мир с умытым человеком.
Тихий голос Христо сливался с шумом костра. Мне казалось, что со мной говорит ожившее пламя.
- Новый чистый человек построит мир света. Мир без политики, денег, религии, без всего того, что повлекло либо могло повлечь День Гнева.
Я расскажу тебе небольшую историю, Андрей.
В мире бывших была война - одна из бесконечной вереницы. Осажденный город медленно умирал, но в нем боролась за жизнь хрупкая девушка. Ее соседи по лестничной клетке погибли от бомбежек, холода и голода, и ей казалось, что она совершенно одна в огромном доме. Пережить один день - это была цель, сопоставимая с полетом на Марс.
У девушки осталось всего одно полено, прочное и красивое с виду: кора ровная, жесткая, древесина янтарная, обещающая тепло. Но когда, собрав остатки сил, девушка ударила по нему топором, полено разлетелось на мягкие ошметки, так как было оно совершенно трухлявое.
Девушка легла в холодную постель и стала ждать смерть, как вдруг до нее донесся детский плач. Ей показалось, что она ослышалась. Но плач повторился. Где-то наверху плакал ребенок.
И она встала и пошла, несмотря на боль и отчаяние.
В квартире на верхней площадке была настежь открыта дверь и на пороге, вытянувшись, лежала мертвая женщина. Почувствовав приближение смерти, она пыталась позвать кого-то, но ей не хватило сил.
Перешагнув через мертвую, девушка вошла в квартиру и увидела стоящую на кровати девочку.
- Мама? - спросила та, дрожа от холода.
- Мама, - согласилась девушка. - Но зачем ты стоишь? Чтобы согреться, нужно лечь, накрыться с головой одеялом…
Но девочка продолжала стоять. Тогда девушка подошла к ней, обняла, стала согревать собственным дыханием. Накрывшись одеялом и старой шинелью, крепко прижавшись друг к другу, они смогли пережить ту страшную ночь.
Христо умолк, глядя на костер. Языки пламени бросали на стены причудливые тени. Я вдруг вспомнил стопку журналов, найденную на чердаке школьником Островцевым. Среди прочих там был журнал "Огонек", а в нем, - репродукции картин. И в память школьнику Островцеву, а значит и в мою, больше других запала "Тайная вечеря". Сын Божий - в окружении учеников, уже знающий о собственной судьбе, и о том, кто предаст его.
- Христо, но что с ними случилось потом?
- Я не знаю, Букашка.
- В чем смысл этой истории? - спросил я.