Глизе 581-g. 14:14 с момента высадки
Им воспользовались.
Для каких-то своих, непонятных целей.
К нему присмотрелись, разглядели пристально, как под микроскопом, а потом, поняв, что он такое и с чем его едят, стали манипулировать. Обычный прием. Он сам отрабатывал его много раз. Но он же не лез в чужие мысли.
Последняя утверждение было фальшивым. Лез и неоднократно. И в мысли, и в душу. Если это было надо для дела. Пусть без щупалец, но…
Александр отбросил всякие размышления, хотел зашагать быстрее, но быстрее было трудно. Посмотрел на таймер. Судя по всему, топал уже верных полтора часа. И направление выдерживал. Но почему-то несчастная грунтовка все не появлялась. Неужели она все-таки свернула раньше и его путь с ней не пересекается?
Сколько еще ходить одному в чужих джунглях, на чужой планете?
Жутко хотелось есть и пить. Вода закончилась. Еды толком и не было. Что можно съесть в незнакомом лесу, он не знал и проверять съедобность местной растительности эмпирически не хотел. Организм был натренирован, мог обходиться без еды не один день. Так что была надежда найти людей и доступную им пищу раньше, чем начнутся голодные обмороки.
Бесконечные сумерки и ветер действовали на нервы. Но заставить вертеться планету с другой скоростью или по другой орбите он точно не мог, поэтому оставалось молча скрипеть зубами.
Существо назвало его спасителем, сыном неба. Что это могло означать? Чего вообще хотел Осьминог? Зачем тащил его к своим соплеменникам?
По большому счету, Александр совершил еще одну ошибку. Вместо того чтобы манипулировать и вытягивать нужные сведения, повел себя по-человечески. Поддался страху, закатил истерику. А еще на Богданова ругался. Сам-то хорош!
Это все стресс. Психологическая перегрузка при длительном перелете - уже стресс. От этого сходят с ума, лепят ошибки, приводящие к разгерметизации, убивают за скафандр. От этого приходят видения, являются люди, которых нет и быть не может на корабле. Космос калечит человеческую психику. Межпланетные перелеты, это вам не на орбите кувыркаться. Там можно хоть полгода висеть и не париться. Тоже стресс, но совсем другого рода.
А что в них надломилось после пространственного прыжка к Глизе, не знает вообще никто. Потому что никто никогда не прыгал. Больше других может предполагать Кадзусе. В распоряжение доктора попали живые люди после прыжка: можно обследовать, анализировать. Он и анализировал, как мог. Правда, не всегда получалось. Вот предположить, почему Погребняк безболезненно преодолел скачок, японец так и не смог.
На этот счет у Александра имелась своя теория. Может быть, ему было проще понять это, потому что, в отличие от доктора, он работал не с медицинскими картами, а с личными делами экипажа?
Так или иначе, ему все виделось очень просто. У каждого члена команды был свой скелет в шкафу. Что-то, что мешало жить, утяжеляло совесть, толкало на самокопания. А Погребняк был чист. Идеальная анкета, железные нервы, инструкция вместо моральных терзаний, отметающая саму необходимость терзаться. Там, где он действовал, как предписано, моральные нормы уже не работали. Цель оправдывала средство.
Погребняк поймал себя на том, что думает об этом в прошедшем времени. А о себе в третьем лице. Именно так. Инструкции кончились, обстоятельства изменились, понимание пропало, и он с ужасом осознал себя простым человеком с простыми человеческими слабостями и потребностями. А себя прежнего воспринимал как нечто чужеродное. Но признаваться в этом было страшно даже себе.
И все-таки, чего хотел Осьминог? Если Александр был так ему нужен, почему так просто отстал? Или головоногое существо обиделось?
Нет, это неверно. Нельзя его очеловечивать. Даже в мыслях нельзя. В этом ошибка. Нельзя проецировать на него свои страхи, симпатии, антипатии, желания, образ мыслей. Нельзя думать, что он, как человек. Он не может быть человеком. Надо искать, нащупывать общее, отталкиваться от того, что это общее есть. А он спроецировал на существо какие-то свои поведенческие модели и сбежал от них.
А Осьминог не побежал следом, хотя мог догнать и перегнать. Все-таки обиделся?
Сверху зашуршало. Зашелестело. Зашлепало. Погребняк не сразу понял, что просто пошел дождь. Крупные капли пробивались сквозь густые кроны, стекали вниз. Вскоре наверху зашумело так яростно, что Александр решил остановиться и переждать.
Уселся под дерево с кроной погуще. Вяло подумал о том, что вот она, чистая вода. Падает с неба. Бери и пей.
Крупные капли молотили по широким листьям, скапливались, сбегали ручьями с мясистых листовых пластин.
Александр отцепил флягу, приладил ее на подходящую ветку соседнего куста, так чтобы влага стекала не на землю, а в горловину. Вернулся под дерево и сел.
Это просто усталость. Нервный срыв. Надо собраться. Надо взять себя в руки.
Он поспешно облизнул губы. Поймал себя на том, что придуманный жест привязался невероятно, стал привычкой. Хотя сам-то знал, что это не его, это наносное, театр. И в этом лесу нет ни одного человека из тех, для кого этот спектакль был затеян. Тогда зачем? Или это уже на самом деле его жест? Но не меняется же он. В его возрасте уже не меняются.
Нет, это усталость.
Погребняк закрыл глаза, перед внутренним взором возникло давно забытое красное лицо прапорщика…
- …Соберись, тряпка! - рычал над головой прапор. - Здесь армия, сукины дети. Армии слюнтяи не нужны. Рраз-два! Рраз… спину прямее! В другой раз будете знать, как в самоволку дергать.
Погребняк держал дыхание и отжимался уже незнамо, в какой раз. Счет он потерял где-то в районе сотни.
Прапорщик не считал вовсе, только ругался и топтал самолюбие. Рядом пыхтел Серж, из-за которого они, собственно, и нарвались.
Руки дрожали. Каждый новый жим казался последним, но просто лечь на пол, признать свою слабость было нельзя. И, не смотря на рвущиеся мышцы, он продолжал двигаться в заданном ритме. Лучше надорваться, чем позволить прапору его унизить. Прапорщик это умел очень хорошо. В смысле, ломать личности.
В груди болезненно клокотало. Жилы, кажется, были на пределе.
Надо собраться, надо взять себя в руки. Ни о чем не думать, только двигаться. Выполнять задачу. Идти к цели. Все остальное не важно.
- Рраз-два! - надрывался прапор. - Спину держать, я сказал!
Александр кинул косой взгляд на Сержа. Они дружили с самого детства. После школы вместе решали, куда пойти. Александру было все равно. Серж раздумывал об армии. Его привлекала высокая зарплата и, конечно, форма. Лычки, шильдики, погоны, медальки - все это казалось атрибутом мужественности. И не только Сержу. Известно было, что на военных девчонки клюют лучше, чем на артистов. Еще бы, артист это известность и только. Артист изображает настоящего мужчину. А военный - сам по себе мужик. Конкуренцию им составляли разве что спейсмены, но дорога в астронавты Сержу была заказана, а в армию взяли.
Погребняк взглядов друга не разделял, но пошел за компанию. Какая разница, куда идти. Впереди жизнь длинная, она сама все решит.
Жизнь решила. Пока Александр с другом выбивали пыль из плаца, учились выживать и уничтожать, пока становились настоящими мужиками, подруга Сержа не стала дожидаться метаморфозы и нашла себе другого мужика, пусть и не совсем настоящего.
Для Сержа это стало ударом. Александр сочувствовал другу. Серж решил бежать домой и расстроить свадьбу своей половины.
В увольнение не отпустили. Тогда Серж решил действовать самостоятельно. Александр поддержал друга словом и делом. Сбежали.
На свадьбу попали к успешному ее завершению. Молодые улетели в путешествие, Серж плакал, потом надрался в стельку. Александр утешал, потом тащил пьяного товарища, хотя сам едва держался на ногах. На другой день оба протрезвели и унылые вернулись в часть.
Теперь вот отжимались.
- Рраз! - рычал прапорщик, будто умел считать только до одного, максимум до двух.
Серж сдался первым. Руки подломились, и он без сил шлепнулся на живот.
- Поднимайся, сученок. Здесь армия, армии не нужны слабаки.
Александр продолжал отжиматься не понятно на каком резерве. Жилы трещали. В ушах звучало привычное "рраз-два!", хотя прапорщик уже не командовал.
Серж попытался подняться, но не смог, лишь повернулся чуть на бок и как-то по-детски подтянул ноги к животу.
- Тряпка, - брезгливо бросил прапорщик, плюнул и, развернувшись на каблуках, вышел.
Только бросил через плечо:
- Погребняк, отставить отжиматься. Обоим неделя гауптвахты.
Александр подобрал под себя ноги, присел на корточки. С трудом поднялся. Серж лежал рядом, по щеке его размазался влажный ручеек. Под взглядом Александра он отвернулся, спрятал лицо, но не встал.
Потом была неделя гауптвахты и еще почти неделя ада. Прапорщик не упускал ни одной возможности, чтобы задеть, пнуть, ударить побольнее. Убивал морально. Делал это расчетливо, цинично. В этом он был профессионалом.
"Армии не нужны слюнтяи", - так говорил он. И не просто говорил, а свято в это верил, считая своей задачей убирать ненужных армии людей на ранних этапах.
На шестой день Серж сломался окончательно. Написал рапорт, собрал чемодан, послал прапора на три известных литеры, будучи уже гражданским лицом, и уехал.
Александр остался. Не захотел сломаться и не сломался. Спустя пару дней издевки со стороны прапорщика прекратились, все вернулось на круги своя. Все, если не считать нескольких потерь.
Погребняк потерял друга. Он готов был ради Сержа на все, поддерживал его в любых дурацких затеях. Следом за ним пришел сюда, вместе с ним и для него нарушил все писаные правила. На равных получал наказание. А Серж его бросил. Сломался, струсил и бросил. Предал. Александр понял это абсолютно точно и принял как-то отстраненно. Почему?
Возможно, потому что вторая потеря почувствовалась немного раньше. Он потерял себя. Потерял того юного Погребняка, который умел дружить и любить, который верил в простые искренние истины, на поверку оказавшиеся пустым звуком.
Тогда тоже был нервный срыв, опустошение. Потом он сказал себе: "Надо собраться, надо взять себя в руки". И все прошло.
Все стало проще и понятнее, когда ушли симпатии, а место морального аспекта занял устав, инструкции и поставленная задача. Прапор стал понятнее. Система стала понятнее. И то, что Серж в ней удержаться не мог, тоже было теперь ясно, как день.
В части он провел еще два года. Друзей больше не заводил. Приятелей тоже. Всем улыбался, ни с кем не делился ничем. Все свое существование подчинял поставленным задачам. Заработал погоны.
Затем его как-то дернули на ковер и познакомили с человеком из Агентства. И человек сделал Александру предложение из разряда тех, от которых не отказываются.
А дальше была карьера в Агентстве, серьезные задания, капитанские погоны, первая межзвездная экспедиция. Просто надо было один раз взять себя в руки…
…Дождь барабанил по незнакомым джунглям, шлепал по листьям, скапливался, стекал ручьями. Фляга набралась доверху, из нее уже текло через край. Пусть. Вставать было лень. Хотя… надо взять себя в руки.
Александр собрался подняться, но не успел. Сверху свесилось что-то большое, яркое, закачалось перед носом.
Понимание пришло не сразу. Яркое было каким-то плодом, похожим на небольшую дыню. Плод покачивался, обвитый знакомым щупальцем.
Погребняк повернул голову и посмотрел наверх. На стволе, чуть выше, сидел Осьминог. Отметив внимание к своей персоне, отвел назад два щупальца и щелкнул тихо, просительно.
Головоногий подсунул неизвестный плод под самый нос, словно предлагая угощаться. Александр молча принял "дыню". Щупальце вспорхнуло над головой, застыло в нерешительности.
"Нужен контакт", - почти услышал Александр, хотя прикосновения не было.
Надо взять себя в руки.
Он посмотрел в грустные глаза Осьминога и, не говоря ни слова, едва заметно кивнул. Щупальце благодарно скользнуло по волосам.
"Ешь. Это можно. Это насытить тело", - тут же возникли образы.
Александр повертел в руках плод.
- Как это едят-то хоть, - спросил беззлобно и сам порадовался тому, как ровно прозвучал голос.
Он был спокоен. И, кажется, впервые за много лет не играл.
Глизе 581-g. 23:21 с момента высадки
Когда дверь отворилась, на пороге показался уже знакомый Богданову офицер. Вообще, персонал замка, общавшийся с космонавтами, был не велик. Игорь знал в лицо почти всех. Офицера, который так и не представился, двух официантов, каждый раз жутко волновавшихся, когда кто-либо из землян обращался к ним, и солдат. Причем конвой всегда был один и тот же. И хотя люди в форме обычно похожи один на другого, Богданов не сомневался, их стерегли именно те парни, которые присутствовали при посадке и тряслись с ними в грузовике. Видимо, это делалось из соображений секретности.
- Доброе утро, - поздоровался офицер, как всегда спокойный и равнодушный. - Фюрер ждет капитана Игоря Богданова для беседы.
- Только меня? Я хотел бы взять с собой экипаж.
- Это неофициальная беседа. Прошу вас проследовать за мной.
И он вышел.
- Идите, потом расскажете. - Кадзусе спокойно лежал на нарах.
Игорь вышел за дверь, где попал в привычную компанию. Трое вооруженных солдат и офицер.
- Пойдемте.
Богданов сделал несколько шагов в сторону, но его придержали.
- Нет-нет, не туда. Сегодня мы пойдем другой дорогой.
Судя по всему, до этого они перемещались по официальной части замка. Сейчас Игоря повели через специальные коридоры, предназначенные, видимо, для прислуги. Или для каких-то других, особых целей.
Это была своего рода оборотная сторона замковых анфилад. Тут не было колонн и картин. Серые стены, камень под ногами. Но при этом элементы готического декора все же присутствовали и здесь. Потолки неизменно были стрельчатыми, стены делились на ровные промежутки полуколоннами. Только ниши для освещения тут были иными, без вездесущих витражей. Просто отверстия в стенах, из которых лился неровный, но яркий свет. Игорь заглянул в одну из таких дыр, увидел что-то вроде древней лампы накаливания и потом еще долго тер глаза, перед которыми плавали огненные гусеницы.
Пару раз им навстречу попадались люди, судя по одежде - прислуга. Они испуганно прижимались к стенам и опускали глаза. Один раз Игорь успел заметить на себе заинтересованный взгляд девушки в белом передничке. Богданов оглянулся и увидел, как она поспешно исчезает в боковом ответвлении коридора.
- Куда мы идем? И почему такими путями? - спросил Игорь у офицера.
- Это служебные помещения, - ответил тот, широко шагая. - Бывает, что через них пройти легче и быстрее, чем по официальным коридорам. Иногда мы пользуемся этими переходами, чтобы не тревожить высоких гостей замка.
- Сейчас как раз такой случай?
- Почти.
- Настоящий средневековый замок, - уже ни к кому не обращаясь, сказал Богданов. - Тайные коридоры, стража, темницы, только призраков не хватает.
Офицер посмотрел на него как-то странно, то ли призраки все же были, то ли еще чего… Мысль о привидениях посетила Игоря еще раз, когда из затемненного бокового коридора неслышно вынырнула фигура и остановилась перед конвоем.
- Герр Бруннер! - Голос был довольно приятный, даже музыкальный, однако в нем слышались такие нотки, от которых волосы невольно становились дыбом. - Куда же вы так торопитесь?
Офицер, а именно к нему обращался незнакомец, резко остановился. Его рука метнулась к кобуре.
Человек, увидев этот жест, миролюбиво развел руки в стороны.
- Я вас напугал?
Из-за спины незнакомца вышли двое в серебристой форме, той самой, которую Игорь видел мельком, когда их разводили по камерам. Солдаты, шедшие за Богдановым, тоже сделали шаг вперед. Игоря отодвинули к стене. Офицер молчал.
- Тише, тише, господа, - снова заговорил незнакомец. - Мы тут по делу.
- Мы тоже, - ответил офицер, которого, как оказалось, звали Бруннер.
- По какому же?
- Это дело касается только фюрера.
- А кого вы сопровождаете, герр Бруннер?
- Это дело касается только фюрера, герр Клейнерман.
- Кто вам сказал? Сам фюрер?
- Не ваше дело.
- Не забывайтесь, герр Бруннер. Я выше вас по званию. И, к тому же, старше.
- Мы работаем в разных ведомствах, герр Клейнерман. Дайте нам пройти. Я выполняю приказ.
Клейнерман подошел ближе, свет упал на его лицо. Игорь увидел немолодого человека, один глаз которого был закрыт черным платком. Из-под повязки змеился по лицу глубокий жутковатый шрам. Уцелевший глаз смотрел цепко, внимательно.
- Чей приказ? - Клейнерман повторил вопрос, не глядя на Бруннера. - Это фюрер приказал прятать этих людей от Великого Учителя?
- Не в моей компетенции - обсуждать приказы руководства. Это дело касается только великого фюрера. Не думаю, что он заинтересован в том, чтобы что-либо скрывать, - сухо ответил офицер.
- Вот это верно, герр Бруннер. - Клейнерман обернулся к нему. - Шила в мешке не утаишь.
- Позвольте нам пройти.
В коридоре позади Богданова затопали чьи-то сапоги.
Лицо Клейнермана осветилось улыбкой, которая вскоре угасла.
Игорь обернулся.
Позади него стояло еще пять солдат в черной форме и при оружии. Явно не их рассчитывал увидеть здесь мужик со шрамом. Он отошел назад и коротко отсалютовал Бруннеру.
- Хайль.
Офицер ответил тем же, и конвой пошел дальше. Теперь в усиленном режиме.
- Что это было? Кто это? - спросил Игорь.
- Это мелкое недоразумение, герр Богданов. Прошу вас не обращайте на него внимания. - Голос Бруннера звенел от волнения.
Вскоре они вышли из служебных переходов в большое помещение, более всего похожее на лазарет. Белые халаты, занавески, кровати. В больших шкафах с застекленными дверями - склянки, коробочки.
"Лаборатория, - сообразил Богданов. - Как бы опыты ставить не начали…"
Из-за белой занавеси вышел улыбающийся фюрер.
- Господин Богданов, добрый день. Простите, что заставил вас совершить такое длительное путешествие.
Бруннер вышел вперед и что-то шепнул Дитриху на ухо. Тот, не теряя улыбки, вздохнул.
- Спасибо.
И офицер, вскинув руку, удалился.
Фюрер подошел к Игорю вплотную, аккуратно взял его под руку.
- Знаете, господин Богданов, я хотел вам кое-что показать. Так сказать, поделиться нашими достижениями.
- Похвастаться? - принял фамильярную игру Игорь.
Дитрих Мюллер засмеялся.
- Ну, что-то в этом роде. Знаете, мой учитель говорил, что для того, чтобы расположить к себе человека, нужно что-то ему подарить. Дать, так сказать, в подарок. Я запомнил этот его совет и, знаете, могу совершенно точно вам сказать, что это работает. - Фюрер вел Богданова по проходу между пустыми больничными койками. - Но сначала, как это ни странно, я хочу попросить вас о небольшом одолжении.
- Вот тебе раз. - Игорь улыбнулся. - Еще ничего не дали, а уже одолжение.
- Ну, не бойтесь. Это не обременительно. Знаете, о чем мечтают все дети?
- О чем же?