"Как там у Демьяна? Хотя Арсений, конечно, присмотрит, глупостей натворить не даст… А может быть, полочане в Припять и не вылезут, уйдут к Пинску? Погодите, сэр, какая-то у вас только что мысль интересная мелькнула… очень, между прочим, показательная. Да! Вы обратили внимание, как ваши собеседники отреагировали на ваш пассаж "У татей, хоть простых, хоть княжьих, ухватка всегда одинаковая?" Вот именно! Никак не отреагировали - восприняли как само собой разумеющееся! Каково? Сказано "княжьи тати", а народ безмолвствует! Вам, сэр Майкл, это ничего не напоминает? Ага! Совершенно справедливо, позволю себе заметить, - напоминает, практически копирует, ТАМОШНЕЕ отношение населения к ментам от так: девятьсот лет разницы и… никакой разницы! Простите великодушно за невольный каламбур. Но тогда… получается, что "адмирал Дрэйк" Ваньку валяет - все ему известно и понятно… Хотя нет. То, что систему может победить только другая система, ему и в голову не приходит… как ТАМ - отмахаться от ментов можно фээсбэшной или депутатской ксивой или чем-то подобным - знаком принадлежности к другой системе, не менее сильной. Что ж, тогда дальнейший разговор понятен, никуда вы не денетесь, "сэр Фрэнсис Дрэйк с отверстием в интимном месте"".
- А как вы думаете, не тяготится ли князь своей зависимостью от мнения дружины? - спросил Мишка сразу всех собеседников, ни к кому конкретно не обращаясь. - Вроде бы полновластный правитель, землей повелевает, суд и расправу чинит и… все прочее, что князьям надлежит, но всегда приходится ему помнить, что дружина может сказать: "Без нас решил - без нас и верши". А по любому важному делу - пир устраивай да мнение дружины выслушивай. И постоянно от людей своих слышать: "Дай, дай, дай!" Дай злата, дай власти, дай безнаказанности, дай гордыню потешить, и чем больше даешь, тем больше хотят…
- Ой, бедняжка! Нам чего теперь, дырка сзаду, поплакать над тяжкой княжьей долей?
- Плакать ни к чему, а вот подумать было бы полезно! - не принял Мишка язвительной тональности, раскрутившейся по ходу препирательств между Егором и Семеном. - Вспомнить, к примеру, что ты делаешь, когда у тебя ладья или насад при погрузке излишне на один борт кренится?
- Тьфу, балаболка! Ладья-то тут при чем, дырка сзаду…
- А все-таки, что делаешь?
- Чего, чего… груз перекладываю, чтобы…
- Чтобы, значит, противовес был?
- Нет, дырка сзаду! Чтобы за борт груз выпал! - Похоже, "адмирал Дрэйк" начал дозревать до аргументации типа "сам дурак". - Что ты дурь-то всякую…
- А что может стать противовесом, если дружина ладью княжьей власти на один борт кренит?
- Э?..
- Наша тысяча, - негромко, но очень весомо и неожиданно для собеседников вставил Треска. - Которая из сотен слагаться будет.
"Сэр, вы это слышали? НАША! Ай да мэтр Треска! То-то он род оседлал - политику сдержек и противовесов на интуитивном уровне сечет!"
- И этот туда же! - Семен шлепнул ладонью по доскам кормового настила. - Нам только и дела, что княжьи заботы разбирать, дырка сзаду! Своих собственных нам мало уже! Вы каким местом думаете-то?..
- Да уж, вестимо, не тем, в котором дырка! - не дал Семену договорить Мишка. - А чем мы, по-твоему, сейчас занимаемся? Набег на Туровские земли отбиваем! Как раз то, что должен был бы сам князь с дружиной делать. Но он же с братьями в Степь ушел.
- Ну и что?
Семен Дырка, несомненно, уже все понял и сопротивлялся только из упрямства, а может быть, просто хотел, изображая горячность, выжать из Мишки побольше информации, но разговор-то велся не только для него, а и для Трески, хотя и тот тоже, надо понимать, прекрасно видел, к чему клонят Мишка и Егор.
- Ну и то! - немного повысил голос Мишка. - Коли дружина спросит Вячеслава Владимировича Туровского: "Кто ты без нас?", - он может смело отвечать: "Князь!", - ибо есть у него, кроме служилой дружины, земская - от земли Погорынской. Нет! - Мишка выставил ладонь в сторону собравшегося что-то сказать Семена. - Без ополчения, с одной только дружиной князь прожить не может - это значит, что его земля не приняла, "путь указать" могут, или другой князь со стола сгонит. Но у нас-то не просто ополчение получится, а ПОЛК Погорынский! Кованая рать, ни умением, ни оружием, ни доспехом служилой дружине не уступающая. Да еще пешцы. - Мишка ткнул указательным пальцем в сторону Трески. - Да еще и ладейная рать. - Указательный палец уставился на Семена Дырку. - А с этим у князя Вячеслава и вовсе кисло - нету у него ладейной рати, на купеческих ладьях дружину возит, если нужда приходит.
Насчет последнего пункта Мишка вовсе не был уверен в своей правоте, но собеседники-то были информированы еще хуже, так что особого риска не предвиделось.
- А коли есть у князя противовес дружине, власть его этим только укрепляется. Сразу же слабеют руки, которые его то и дело за полы хватают и свободно шагать не дают, ибо появилась этим рукам замена.
- Вот так-то, други любезные. - Егор пристально глянул поочередно на Семена и Треску. - И обижать нас в таком разе князь своим людям не даст - нужны мы ему. Любовь и согласие с нами князю требуются. Одна беда - с чего ему быть уверенным в нашей верности? А ну как вознамеримся ему "путь указать"? Одно дело - сейчас мы Туровские земли защитим, а другое дело - как бы не сказали: "Без тебя отбились, так зачем ты нам?"
- И что? - Вот теперь в голосе Семена зазвучала искренняя заинтересованность, а не желание раззадорить собеседника. - Как князя в том уверить?
- Да очень просто! - Егор ухмыльнулся и пожал плечами. - Показать, что воевода Корней Агеич держит тысячу Погорынскую под своей рукой твердо - без своевольства и пререканий. Воевода, который князем Вячеславом обласкан и златой гривной пожалован. Мол, ныне мы ту гривну отработали - земли твои от напасти защитили, а будешь с нами и далее по-доброму, отслужим не единожды и сторицей.
"Ничего себе! "Без своевольства и пререканий!" И это звучит из уст сочувствовавшего бунтовщикам десятника, которому лорд Корней полбороды секирой отмахнул! Блин, что с людьми карьерные перспективы делают!"
- Так что думали мы посмотреть, получатся ли у нас две сотни для Погорынской тысячи - Огневская и… - Егор вопросительно глянул на Треску.
- Уньцевская! - отозвался на невысказанный вопрос дрегович.
- Да, Огневская и Уньцевская. Но, не выходит… пока. Сказать воеводе с уверенностью мы ничего не можем, а коли нет уверенности… так и вовсе ничего нет. Вот так.
- Это почему же? - возмутился Семен. - Да что вы знаете, чтобы так вот судить?
- Знаем, Семен Варсонофьич, знаем, - отозвался Мишка. - Кабы не знали, не стоять бы сейчас Ратному на своем месте, да и вообще не быть. Ты не подумай чего плохого, мы к тебе со всем уважением. Ты и ладейщик изрядный, и не робкого десятка - не смылся же от Пинска на первой же ладье, до конца там был. Да и в бою себя выказал, хоть и ранен был… но мало этого. Не обижайся, но мало.
- Чего ж вам еще-то? Ну я прям не знаю… дырка сзаду! Ты что, смеешься?
Ответить было что. Мишка собрался процитировать Великую волхву - об умении сохранять достоинство в любых обстоятельствах, привести в пример Треску - в трудный час принял на себя ответственность за род, не торгуясь и не спрашивая, какая ему от этого выгода… да много еще можно было бы сказать. Мишка уже набрал в грудь воздуха, но с берега вдруг донесся крик Роськи:
- Минька!!! Ми-и-инь!!! Митька нашелся!!!
Вот тут его не смог бы удержать на месте не только предостерегающий взгляд Егора, но даже и попытка все троих собеседников хватать руками. Мишка сиганул на берег прямо с кормового помоста, упал, не удержавшись на ногах, поднялся и кинулся навстречу крестнику, продолжавшему орать, словно находился на другом берегу Припяти:
- Митька!!! Нашелся!!! Живо-ой!!!
Часть вторая
РОЖДЕНИЕ КОМАНДИРА
ГЛАВА 1
Сентябрь 1125 года. Полесье
Лес… Нет, это было не просто пространство, покрытое растительностью, это был ЛЕС - огромное, подавляюще могучее живое существо, мудрое какой-то своей, непостижимой для человеческого разума мудростью, беспощадное своими, им же порожденными и им же соблюдаемыми законами, спокойно-равнодушное отсутствием кого-либо или чего-либо, способного сколь-нибудь заметно поколебать или изменить предписанное его законами течение событий. Что ему было до нескольких десятков людей, воображающих, что они идут через лес, а на самом деле поглощенных ЛЕСОМ без всякой гарантии того, что когда-нибудь они будут им отпущены? Не смогут понять и подчиниться его законам - никогда и никуда из чащи не выйдут, а поймут и подчинятся - может быть, и выйдут, а может быть, и нет. ЛЕСУ для того, чтобы сбылось либо первое, либо второе, даже не потребуется обращать внимание на еще одну кучку людишек, затерявшуюся на его просторах, - все свершится само, в потоке событий, который перетекал из бесконечности в бесконечность до появления людей и который будет так же перетекать после их исчезновения.
"Вот так, сэр Майкл, и можете теперь засунуть себе в любое место по вашему выбору снисходительное презрение к невежественным предкам, в первобытной дикости своей обожествлявших явления природы. Туда же, кстати сказать, можете засунуть и ваши высокоумные рассуждения об адекватности христианства имеющим место историческим тенденциям. Что здесь делать христианскому богу? Рассказывать ЛЕСУ о том, что он создан в один из шести дней сотворения мира? Это ему-то, существовавшему за миллионы лет до появления богов, ибо без человека их не существует? Даже не смешно, сэр. Пугать ураганом, потопом, пожаром? Ну вот вам последствия очень и очень неслабого пожара. На какие мысли наводит?"
Мишка обвел взглядом раскинувшееся до самого горизонта пространство пожарища. Недавнего - прошло не больше пары лет. Пни непривычной формы, обугленные стволы, по большей части лежащие на земле, но иногда сохранившие вертикальное положение… Все уже почти скрыто молодой порослью, и как-то само собой появляется убеждение, что это вовсе не место трагедии, порожденной "буйством огненной стихии", а росчисть. Не человеческая - под пашню и посев, а естественная, такая, какая в общем-то и должна появляться в процессе обновления, порождающем бессмертие через смерть - через смену поколений.
"На философствование потянуло, сэр? Не смущайтесь - нормальная реакция интеллекта на осознание собственной ничтожности в беспредельности бытия. Вот так задумаешься, проанализируешь, сделаешь выводы, пусть даже и самые идиотские, глядишь, и ты уже не тварь дрожащая, а мудрый, все понимающий сторонний наблюдатель - вроде бы и полегчало. Как говорится, "если вы не можете изменить ситуацию - измените свое отношение к ней". А еще: "если насилие неизбежно - расслабьтесь и…" гм… да, получение удовольствия в предложенных обстоятельствах как-то того… сомнительно".
Младшая дружина Погорынского войска под водительством сотника Михаила и десятника Старшей дружины Егора шла через полесские чащобы в сторону Городненских земель. Мишке и его отрокам не довелось принять участие в снятии осады с города Пинска. Вместо этого волей воеводы Погорынского Корнея Лисовина они были отправлены почти "туда, не знаю куда", чтобы добыть "то, не знаю что". "Почти", потому что место назначения было все-таки известно, если не Мишке с Егором, то хотя бы проводникам, ведшим их через лес, а добыча… добыча, конечно, была, но взять ее имеющимися силами представлялось делом совершенно невозможным.
* * *
Корней со своим войском прибыл к Пинску в оговоренные сроки, но зол он при этом был так… Мишка своего деда в подобном состоянии еще никогда не видел - на щеках (даже под бородой заметно) ходят желваки, в глазах совершенно очевидное желание кого-нибудь убить, но - ни крика, ни ругани, ни придирок, распоряжается короткими рублеными фразами, других выслушивает, с трудом сдерживаясь, чтобы не отмахнуться от всякой ерунды, с которой к нему лезут… На совместный доклад Мишки и Егора Корней не отозвался ни хулой, ни похвалой - просто принял к сведению и приказал готовиться к дальнему походу по суше.
Причины такого состояния воеводы разъяснил Лука Говорун, тоже пребывавший отнюдь не в радужном настроении, а потому изъяснявшийся на редкость кратко и без отклонений от главной темы. Первая неприятность случилась почти сразу после переправы на левый берег Припяти - полесское боярство главенство воеводы Корнея над собой не признало. В общем-то ничего удивительного в этом не было - кто такой для них воевода Погорынский, если они уже давно привыкли иметь дело не с Туровом, а с Пинском, да не с князем (что с Туровским, что с Пинским), а с посадником великого князя Киевского.
Хуже было другое - объединенной дружины полесского боярства (уже исполчившегося ввиду угрозы от полоцкого войска) погорынцы даже не увидели. Просто явились к Корнею двое бояр с наглыми рожами и заявили, что раз уж он упустил ляхов с добычей на своем берегу, то теперь ими займутся те, по чьим землям злодеи уходят. Корнею же предложили отправляться к осажденному Пинску, пообещав догнать его по дороге, после того как разберутся с ляхами.
Корней попытался было объясниться с "коллегами" по-доброму, но надолго его не хватило, и разговор закончился руганью и хватанием за рукояти мечей, что, по всей видимости, полесских бояр вполне устроило - не придется ни с кем делиться отбитой у ляхов добычей. С тем и расстались: Корней - в ярости, бояре - довольные собой. Побушевав некоторое время, Корней плюнул и прервал переправу своих людей через Припять. Удобной дороги к Пинску по левому берегу все равно не было - сплошные болота да чащобы. Как и откуда сюда - к устью Ясельды - выбрались полесские бояре со своими дружинами, было совершенно непонятно, но они пребывали на своей земле, где знали каждую тропку.
Ляхи, надо понимать, собирались идти вовсе не к Пинску, а подниматься вверх по Ясельде, а потом, при полном попустительстве князя Городненского, через переволок в Нарев. А по Нареву они уже совершенно спокойно сплавлялись в свои земли. Впрочем, все это было лишь предположениями - совсем уж без отвлечения от основной темы Лука Говорун обойтись не мог.
После того как Корней немного поостыл и собрал на совет десятников, коллективным разумом решено было все же оставить на левом берегу Припяти давидгородских охочих людей во главе с Алексеем. Раз уж они в полном составе переправились, то пусть и проследят, что у полешан получится. Ну не могло у полесских бояр быть много народу - места здесь были совсем слабо заселенные. Ляхи же, сумевшие уйти с добычей за Припять, были отнюдь не мальчиками для битья, да и князь Городненский со своей дружиной где-то здесь мог обретаться. В общем, единственной надеждой на удачу для полешан было застать ляхов при погрузке добычи на ладьи, что могли ждать тех на Ясельде. А может быть, они и вовсе собирались, дождавшись, когда ладьи уйдут, отбить только стадо и ту часть полона, которая пойдет берегом Ясельды.
Так это было или не так, выяснить не удалось. Не пожелавшие принять помощь погорынцев бояре схлестнулись с противником до того, как тот добрался до ожидавших его ладей. То ли сами погорячились, то ли в засаду угодили - бог весть. Когда Алексей с сотней охочих людей прибыл на "место действия", ляхи и городненцы уже прижали "горячих полесских парней" к болоту и приступили к заключительному акту драмы - добиванию деморализованного и дезорганизованного противника. Были ли к тому времени еще живы те двое с наглыми рожами, неизвестно, но если и были, то выбор им предстоял небогатый - либо быть убитым, либо утонуть в трясине. Ну не любят люди, независимо от национальной или конфессиональной принадлежности, когда у них пытаются отнять доставшуюся с такими трудами и опасностями добычу! Нервничают, в драку лезут, могут и убить ненароком. Или вполне преднамеренно.
Алексей со своими людьми в побоище, очертя голову, кидаться не стал и выручать полесских союзников не торопился. Дождался нужного времени, выбрал нужное место и врезал так, что от полного разгрома противника спасли только резвость да сгустившиеся сумерки. Вроде бы и победа: враг обращен в бегство, поле боя осталось за туровцами, заприпятские наглецы посрамлены, но спасены, хотя и не все - заметно меньше половины. Но победа победе рознь.
Сначала преследовать ляхов и городненцев было нельзя из-за наступившей темноты, потом, на следующий день, потому, что охочие люди занялись мародерством на поле боя, предварительно поскандалив с полесским воинством, тоже пожелавшим помародерничать. Не позволили - скажите, мол, спасибо, что живы остались, а о том, что Христос велел делиться, раньше думать надо было, когда все себе захапать вознамерились. Скандал, с разной степенью интенсивности (порой чуть до оружия не доходило) возобновлялся и затихал на протяжении почти всего дня - у полешан среди убитых оказалось довольно много родственников, и смотреть, как давидгородские "добровольцы" обирают их трупы, было нестерпимо.
Потом хоронили убитых - своих и чужих в одной братской могиле: христиане все-таки. И опять скандалы - кто-то из полешан захотел увезти тела погибших родственников домой. Потом, на ночь глядя, уже никуда не пошли, снова заночевали. Наутро новый скандал - подавленные всем произошедшим полешане вознамерились расползтись по домам и под Пинск идти не желали ни в какую.
Алексей от всего этого совершенно озверел: идти в погоню за ляхами и городненцами - время упущено, надо торопиться на соединение с Корнеем, а тут еще спасенные наглецы кочевряжатся. Приказал окружить выживших полешан (опять прижали тех к болоту) и разъяснил, что уходить могут только раненые, а те, кто уцелел, но к Пинску идти не желают - мертвецы. Если же кто-то из них считает себя живым, то от этого приятного заблуждения их быстренько избавят добросердечные и милосердные туровские воины. "Заблуждающиеся" вняли и прониклись, а Алексей лично проверил всех раненых, выискивая симулянтов. Двоих нашел и тут же прикончил под одобрительные реплики своих подчиненных.
Обнаружил и одного из владельцев наглых рож, наносивших визит воеводе Корнею, и огорчился чуть не до слез из-за того, что тому даже морду набить было нельзя. И так чуть жив: ребра поломаны, одного уха нет, а плечо под тем ухом распухло так, что даже непонятно, целы ли там кости.
А потом Алексей проявил самовольство, да такое, что, в изложении Луки, Корнея это взбесило чуть ли не больше, чем то, что упустили ляхов. Он, прямо-таки как князь, устроил пир на месте победного сражения! Насчет выпить-закусить было не очень богато (все по-походному), но на том пиру Рудный воевода принялся одаривать из добычи понравившихся ему воинов, как полесских, так и давидгородских! И добился-таки своего - около полутора десятков справных воинов (знал, кого выбрать!) попросились под руку Алексея, признав его своим боярином и составив собой его боярскую дружину.