"Варлам… вот ведь наказание бог послал. Ну не лежит к нему душа, хоть ты тресни! А как младший командир хорош, ничего не скажешь. Вот и сейчас действовал в лучших сержантских традициях - убрал бестолкового подчиненного с глаз разгневанного начальства. Впрочем, не так уж и бестолков отрок Киприан, во всяком случае, никакой особой дуростью среди остальных отроков не отличается, однако так уж устроен человеческий организм - есть только два вида реакций на опасность. Первая - драться или убегать. При этом надпочечники впрыскивают в кровь адреналин, который возбуждает все и вся. Вторая - спрятаться и не привлекать к себе внимания. И тогда… м-да, не помню, но тоже что-то там вырабатывается и впрыскивается в кровь, отчего человек впадает в ступор. Киприан ни драться с сотником, ни убегать от него конечно же не мог, оттого и превратился в воплощенный тормоз. А вот Варлам… либо ему начальственный гнев вообще фиолетово, либо он возбудился - меня ни обругать, ни стукнуть, конечно, не осмелился и отыгрался на подчиненном, действуя при этом вполне осмысленно.
М-да, сколько в армии родилось анекдотов про старшин-сверхсрочников да про прапорщиков, как их порой ненавидят рядовые солдатики-срочники, какие клички у них - на флоте "сундук", в армии "кусок". Не без причин - пузатые завскладами этого вполне заслуживают, но вот строевые… Мужик, который понял службу "насквозь" и при этом одинаково не боится ни своего начальства, ни вражеского танка. Вот такой и должен командовать рядовыми. Как говорил маршал Жуков: "В армии два командира - я и сержант". Похоже, Варлам таким вот постепенно и становится. Тогда - в походе за болото - меня выручил, и на пинских причалах…"
* * *
Среди пропавших без вести во время угона ладей из Пинского речного порта был и Варлам. С него, по сути, все и началось. Отрок Прокопий, бежавший одним из последних, не заметил в темноте, что причальная линия прерывается и начинается необорудованный берег, упал и сломал ногу. Варлам услышал его вскрик, вернулся (!), нашел Прокопия в темноте (!) и попытался волочь того на себе, но втащить на причальный настил не смог. Не бросил раненого, хотя уже поднялся шум и вот-вот могли нагрянуть полочане. Подал свистом сигнал о помощи, старшина Дмитрий этот свист услышал, правильно понял и пришел на помощь с еще двумя отроками. Тут, правда, Варлам сплоховал - чуть не пристрелил Дмитрия, приняв в темноте за врага. Однако "чуть-чуть" не считается - темнота, нервы. Главное - не бросил товарища и защищал его, что называется, "до последнего".
Пока разбирались, кто свой, кто чужой, пока втаскивали Прокопия на причал, опоздали - последняя ладья уже отвалила от берега, а факелы полочан приближались сразу с двух сторон. Дмитрий принял решение уходить вплавь на другой берег Пины. Как тащить вплавь парня со сломанной ногой, Мишка, откровенно говоря, представлял себе плохо, но ребята справились. Утопили три шлема и один самострел, чудом не были замечены с первых лодок погони, но до противоположного берега добрались. Варлам, кстати, и шлем, и самострел сохранил. Там добрались до опушки леса, прикрутили к сломанной ноге Прокопия пару палок (спасибо урокам Юльки), и остались, трясясь от холода, дожидаться рассвета.
Утром соорудили носилки для Прокопия и двинулись в сторону Припяти. Сначала залезли в какое-то болото, потом, пытаясь это болото обойти, застряли в буреломе… голодные, замерзшие, сутки не спавшие, ослабевшие. В середине дня Дмитрий (ну нет цены парню!) умудрился подстрелить зайца. Накопали съедобных корешков (спасибо урокам Стерва), плюнули на осторожность и зажарили заячью тушку на костерке. Подсушили одежду, обогрелись, наглотались полусырого мяса с корешками и… уснули - что возьмешь с мальчишек после таких-то приключений?
Проснувшийся первым Дмитрий, уже в сумерках, растолкал остальных, но таскаться в темноте с носилками по незнакомому лесу поостереглись. Утром на разведку отправили Варлама (опять Варлам!). Наразведывал он, правду сказать, немного - посланные на поиски пропавших отроков люди Трески отловили младшего урядника, повязали, наградив в процессе парой тумаков, чтобы не рыпался (а рыпался Варлам очень активно), и только потом стали выяснять: кто таков, что здесь делает и где остальные? Дальнейшее уже было делом техники.
Пришлось Мишке благодарить Варлама перед строем, ставить его в пример другим, обнимать по-братски… Благодарности, разумеется, удостоились и другие отроки, спасавшие Прокопия, а особенно Дмитрий. Довелось поклониться и Треске с его охотниками - за выручку. Но только однажды Мишке, выражая благодарность, пришлось преодолевать себя - с Варламом. Сколько в этой неприязни было "заслугой" самого Варлама-Вторуши, а сколько проистекло от его матери и старшего брата, пожалуй, и не скажешь.
Листвяна, Первак…
Весть о смерти Первака незадолго до налета ляхов принес Осьма, приехавший по каким-то делам из Ратного. Так уж вышло, что при пересказывании Осьмой ратнинских новостей Мишка оказался рядом с матерью, и, когда на естественное женское восклицание Анны: "Как умер?!" - Осьма ответил: "Листвяна сама Бурея к нему позвала" - чуть не брякнул: "Точно! Не сын он ей был!" Сдержался, промолчал, но по материному взгляду, брошенному на него после крестного знамения и приличествующих моменту слов, понял: боярыне Анне пришла в голову та же мысль.
Что уж там понял из их переглядываний Осьма - муж бывалый и очень неглупый, - зависело от того, насколько он сумел разобраться в хитросплетениях внутренних отношений в семье Лисовинов. Впрочем, и само происшествие было из ряда вон выходящим. Да, Бурей не боялся своими руками прервать мучения безнадежно раненых. За это ему были благодарны, но и относились… даже и слов-то не подберешь для описания отношения ратнинцев к обозному старшине. Однако Бурей помогал односельчанам "уйти" только в походе. Применение его "искусства" в самом Ратном было редчайшим исключением, и никогда, ни при каких обстоятельствах - по просьбе матери больного или раненого! Но ведь невозможно же матери просить о таком для своего ребенка! Более того, даже если родственники обреченного обещали увести или где-то запереть его мать, Бурей все равно отказывался.
Юлька как-то, когда зашел об этом разговор, пояснила Мишке это обстоятельство кратко и недвусмысленно:
- У дядьки Серафима и так-то жизнь - не мед, не хватало ему еще и материнское проклятье на себя накликать!
А Листвяна САМА! Нет, не может мать так поступить с собственным сыном!
Да, Первак после ранения в заболотном хуторе превратился в "овощ" - глотал только жидкую пищу, оправлялся под себя, почти не шевелился, не говорил и смотрел на мир совершенно пустыми - без малейшего проблеска мысли - глазами. Да, лекарка Настена на все вопросы о возможности его выздоровления отвечала одной и той же фразой: "Молитесь. Бог милостив". Да, опытные люди, повидавшие на своем веку всякие ранения, говорили: "Не жилец". Но ведь сын! Кровиночка!
Мишка так и не произнес по поводу смерти Первака ни единого слова (хотя Осьма, похоже, чего-то от него ожидал), лишь поинтересовался, когда похороны, и, подозвав дежурного урядника, приказал, чтобы тот отыскал Варлама и велел тому ехать в Ратное.
На отпевании и похоронах Мишка, совершенно неожиданно для себя (мог бы и догадаться, если бы голова не была занята другим), оказался в роли главы родственников усопшего. Родней Лисовинов, что бы там ни болтали, семья Листвяны не являлась, взрослых мужчин в этой семье не имелось, Мишка же был командиром Первака, а у воинов это обстоятельство считалось не менее важным, чем кровная связь. Правда, сам Мишка зрелым мужем считаться не мог, и по идее рядом с ним, как во время суда над Роськой в Турове, должен был находиться кто-то из взрослых, но эта роль почему-то досталась не Корнею или Лавру, а старосте Аристарху.
"Сапоги всмятку, сорок бочек арестантов, бред сивой кобылы в похмельное утро после празднования дня независимости России от Советского Союза - Перунов потворник Туробой, кладущий поклоны в христианском храме. И отец Михаил - ни мур-мур. Хотя… староста же - должностное лицо, отвечающее за все невоенные стороны жизни села. Вот вам, сэр, блестящая иллюстрация "турбулентности" общественных отношений в переходный период. Будь сейчас один из периодов устойчивого развития или застоя - в Ратном не было бы либо церкви, либо Туробоя, а так… должность вполне заменяет иные критерии оценки личности. ТАМ в начале девяностых творилось то же самое - во властных структурах запросто могли сидеть в соседних кабинетах бывший партаппаратчик и бывший диссидент. И, что характерно, считалось, что оба борются с пережитками тоталитаризма и насаждают общечеловеческие ценности.
Однако, сэр Майкл, вам следовало бы не удивляться или злословить по поводу данного обстоятельства, а воспользоваться им!"
- Дядька Аристарх, - шепнул Мишка, улучив момент, - поглядеть бы на Листвяну повнимательнее. Что-то мне кажется, что…
- Молчи, - буркнул в ответ староста. - Сам знаю.
Мишка, сколько ни пялился на Листвяну, так и не смог понять ее чувства. Ключница не выла и не причитала в голос, не кидалась на гроб, не падала в обморок - держалась твердо, но глаза были красными, а лицо осунувшимся и как-то враз постаревшим. Так притворяться было невозможно, она действительно переживала. К тому же молилась она не то что искренне, а прямо-таки истово, будто ждала какого-то знака свыше, а это было уж и вовсе непонятным - чего просила вчерашняя язычница у христианского бога?
По дороге с кладбища Аристарх сам потянул Мишку за рукав, отводя в сторону.
- На поминки не пойду, пускай там Кирюха сам отдувается. Ты чего про Листвяну узнать хотел?
- Да… так получается… похоже, что Первак ей не сын был.
- Верно. Первак ей чужой, а раб божий Павел так и вовсе никто. Еще что?
- Но переживала-то она… - Мишка запнулся, затрудняясь описать свои ощущения. - Не притворялась Листвяна. Ни в церкви, ни на кладбище. Не убивалась, конечно, по покойнику, но люди-то себя на похоронах по-разному ведут…
- Молодой ты еще, едрен дрищ… не довелось тебе испытать такого. - Лицо Аристарха на секунду стало отсутствующим, словно он ушел в какие-то воспоминания. - Не с покойником она прощалась, а с целым куском жизни. Большим куском, важным. Не понять тебе… пока.
"Угу, не довелось. Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте, когда со стен Мариинского дворца обдирали текст указа о присвоении Ленинграду звания "Город-герой". Тоже кусок жизни уходил, да еще какой! Небось, если бы твое капище, где ты предков славишь, так же поганили, без трупов бы не обошлось! Впрочем, и у меня, сложись чуть иначе, как говорится, "рука бы не дрогнула и совесть не мучила бы". Не сложилось и… слава богу, что не сложилось. Но тебе, потворник, знать об этом незачем".
- Но таилась же, камень за пазухой держала…
- А то мы не видели… самый умный, едрен дрищ? А мы, старые пердуны, значит, ослепли совсем? Что ты вообще знаешь? - На удивление, в голосе Аристарха совсем не было злости - одна насмешка. - Это для тебя Кирюха дед, а кое для кого так и сейчас еще… - Староста, совершенно неожиданно, блудливо ухмыльнулся и гусарским жестом расправил усы. - Он изо всех сыновей Агея самым мягким да ласковым был… девки да молодки от него… гм, едрен дрищ… Не видал ты деда в молодости! А он и сейчас еще! Короче, взнуздана и оседлана Листвяна, что кобылка игривая, да так, что и сама этому рада. Будет ходить под седлом по ниточке! Так себе и мысли! И не дай тебе бог… Сам понимать должен, не дурак.
- Так что же, ей дед приказал Бурея к Перваку?..
- Нет, ты все-таки дурак! - досадливо констатировал Аристарх, но пилюлю все же решил подсластить: - Не от нехватки ума дурак, а от малолетства. Ничего он ей не приказывал! Просто сделал так, что ей САМОЙ захотелось прошлое от себя отринуть, а Первак - только часть ее прошлого, то, что на виду. Корнею же на это плевать с высокого дерева - он и так все видит и понимает.
Все, Михайла, как бы ты к вашей ключнице ни относился, впредь в дела между ней и Корнеем нос не совать! Уразумел?
- Так ведь…
- Я спрашиваю: уразумел?
- Да…
- Вот так, едрен дрищ, и матери то же самое накажи! И… и Лехе передай, а то полезет, понимаешь…
"Угу. Задернуть занавесочки и сидеть в купе, покачиваясь, как будто поезд едет. Знакомая песня. Ну уж нет! Ты-то, во благовремении, Богу душу отдашь… или что там тебе полагается, как потворнику Перунову, а мне с рожденным от Листвяны дядюшкой потом всю жизнь кувыркаться… Но политес соблюдать придется, блин, мало мне других забот…"
С поминками получилось как-то… мутно. Листвяна, конечно, не родня, но ключница-то не последний человек в усадьбе, да и некоторые "особенности" ее отношений с главой рода Лисовинов… И урядник Павел не просто умерший сын холопки, а "православный воин, принявший смерть от ран, полученных в бою". Короче, устраивать мероприятие только для холопов было как-то неудобно. Природным Лисовинам пришлось присутствовать.
Впрочем, Корней на поминках особо не задержался. Отсидел за столом приличествующее событию время, принял несколько чарок за упокой новопреставленного раба Божьего, нашел несколько добрых слов в адрес почившего и, игнорируя укоризненный взгляд отца Михаила, засобирался уходить, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Вместо прощания или извинений лишь напутствовал Мишку и Лавра словами: "Вы тут особенно-то не налегайте…"
Мишка тоже сильно не задержался, ибо "не пристало отроку" (в кои-то веки польза от возраста обнаружилась), движением головы велев выметаться из-за стола и Варламу-Вторуше (Третьяка-Тихона, по малолетству, за мужской стол не пригласили). Лавр же остался, даже и не скрывая своего твердого намерения надраться под благовидным предлогом. Уже уходя, Мишка, как говорится, "всеми фибрами души" почувствовал, что с уходом его и Корнея присутствующих отпустила некоторая скованность - чуть ли не вздохнули с облегчением.
"Это что же? Лавра и за боярина не почитают? Дожили, едрена-матрена!"
За женским же столом главенствовала тетка Татьяна (Анна-старшая приезжать на похороны не пожелала). Вот там никакого напряга, на первый взгляд, заметно не было - Татьяна "вписалась в коллектив", хлюпая носом и утирая глаза, тянула хором с остальными женщинами нечто поминально-заунывное и чуть ли не обнималась с Листвяной. Однако, если присмотреться…
Дарена - старшая сноха Славомира, в Куньем бывшая в роду большухой - сидела далеко от Татьяны, отнюдь не на почетном месте. То есть по сравнению с жизнью в Куньем городище все в женской иерархии встало с ног на голову - там Татьяна была почти никем, младшей незамужней золовкой, а потом и вовсе изгоем, в Ратном же Татьяна - жена наследника и, в отсутствие Анны, "первая леди" лисовиновской усадьбы. А Дарена, хоть и не холопка, но взята в род из милости, практически по капризу Корнея. Если же учесть, что таких "куньевских вдов", как Дарена, только помоложе, принято в род было немало, то вот вам и готовая оппозиция с уже готовым лидером.
"Мать с ключницей на ножах, а Татьяна, похоже, подружилась. Куньевские бабы, принятые в род, ни к Татьяне, ни к Листвяне никакой симпатии испытывать не могут… по-любому не должны бы, хотя кто их, баб, знает. Блин, неужели еще и с этим разбираться придется? Колонут ведь клан бабы, запросто могут… стоит только деду… гм, будем надеяться, еще не скоро, но когда Лавр останется старшим мужчиной… не справится, как пить дать не справится! Да и хрен бы с ним по большому счету - к тому времени Академия и без Ратного прожить сможет, но Демка с Кузькой! Их же обязательно во все эти разборки втянут.
Вот ведь ситуация! Ну как нас, едрена-матрена, в школе учили? Получалось, что есть отдельно отечественная история и отдельно история Европы, вроде бы между собой не связанные. Спросил как-то во время лекции у старшеклассников: "Что было в России во времена "Трех мушкетеров?"" - ответили: "Петр I", а на вопрос: "Что было в России во времена Тиля Уленшпигеля?" - и вовсе мертвое молчание. А когда рассказал, что Иван Грозный контрабандой поставлял оружие гёзам, слушали, будто я им новую серию Джеймса Бонда рассказываю. Шекспировские страсти, интриги, младшие сыновья, борющиеся за отцовское наследство, не выбирая средств, бабьи хитрости и пакости - это все там, на Западе! У нас же - тупые бородатые бояре выше средней упитанности, преющие в шубах да угнетающие крестьян - сонное царство. А тут вот, прямо в собственной семье, закручивается так, что и Шекспиру не снилось. И что прикажете делать? Ричарда III из себя изображать или принца Гамлета?"
Вопреки наказу Аристарха Мишка уловил момент, когда Листвяна поднялась из-за стола (то ли насовсем, то ли просто понадобилось ей зачем-то зайти в свою каморку), и направился следом за ней. Какой бы "железобетонной" бабой она ни была, процесс похорон и поминок должен был ее расслабить, и если как следует надавить… Михаилу Ратникову все и так понятно, а вот четырнадцатилетний мальчишка, своим умом доперший, что Первак не был Листвяне сыном, удержаться бы не смог - обязательно постарался бы уличить, разоблачить, обвинить и натворить еще массу глупостей. Вот такого мальчишку и следовало разыграть, попробовав под шумок выведать, что еще скрывает Листвяна, например, куда Первак увел семьи бунтовщиков.
Перед дверью задержался, "накручивая" себя соответствующим образом, - вполне могло быть, что Листвяна уединилась для чего-то, что постороннему глазу показывать незачем - беременная все же, но Мишка решил этим обстоятельством не смущаться - давить так давить. Рванул дверь на себя (не заперта!) и окинул помещение таким взглядом, будто ворвался куда-то во время штурма.
Не просторно и не богато - аккуратно застеленная спальная лавка, небольшой стол, два плетеных короба на полу у стены, над ними полка, какие-то вещи, висящие на вбитых в стену колышках, а над постелью на стене лук, два колчана и пояс с кинжалами - одним обычным, а другим большим, до размеров меча недотягивающим, но выглядящим очень серьезно.
Сама Листвяна сидела на постели, опустив голову, широко, по-мужски, расставив колени и опершись на них локтями. На вошедшего Мишку глянула так, будто именно его и ждала. Не вставая, сделала неопределенный жест ладонью и безразличным голосом предложила:
- Проходи, усадить, сам видишь, некуда, разве что…
- Семьи бунтовщиков Первак увел? - не дал ей договорить Мишка.
- Он, - легко согласилась Листвяна.
- Куда? К кому?
- Кто-то у него оставался… Кто, где - не ведаю.
"Блин, ну не умею я допрашивать, нет такого опыта!
Силу не применишь, а запугать… хрен такую запугаешь".
- Почему сразу не упредила?
- Холопкой была. - Листвяна слегка пожала плечами, словно удивляясь, что бояричу надо объяснять столь очевидные вещи.
- Была? А теперь что изменилось? - Мишка почувствовал, что спокойствие, даже некоторая флегматичность ключницы начинает приводить его в бешенство. - Боярыней заделаться возмечтала?
- Сплетен наслушался? А еще говорят, что разумник…
- Ну ты… - Мишка поймал себя на том, что примеривается, как бы врезать Листвяне кулаком.