Глотая слезы, она стала вспоминать. Двухэтажный дом на Васильевском острове, – здесь прошло ее детство. Мать и отец – улыбаются ей, многочисленные братья – все уж возмужали!.. Милые кузены и кузины – с ними она видится, когда гостит в Данциге. Как странно! – она гостит в родном городе, а живет в чужой стране… Далось же ей это морское путешествие – будь оно проклято! Куда ее понесло? Что она забыла в Ницце зимой?! Густой туман над уснувшим морем… Сиренный гудок парохода; они одни во всем мире, и нет за туманом ничего. Пожилой стюард со старомодными бакенбардами: не угодно ли мадемуазель погреться в кают-компании?
Потом падение… Сокрушительный удар! Пароход содрогается от киля до верхушек мачт. Заваливается на бок. Все кричат, и она кричит. Никто ничего не понимает и не может ничего объяснить! Куда делось море?!
Потом дребезжащий глас: "Покориться! Покориться!! Покориться!!!"
Мир голода и страданий принял ее в свое лоно. Мир кошмарных чудовищ и убийц открыл ей двери.
За что, господи?!
И опять она проснулась, и снова крик сорвался с растрескавшихся губ.
5
Беда! Беда!!!
Чуткие ноздри раздувались, словно кузнечные мехи.
Беда! Отовсюду – беда!
А они с сударыней-барыней застряли посреди ровной, как столешница, пустоши. Небо над ними – чистое-чистое, и цвет у него оранжевый, переспелый. Несутся стремглав шипастые перекати-поле, бурлят на горизонте черно-красные тучи. Беда на севере, на юге! На западе и востоке!
Окружены! Угодили в центр воронки, и воронка эта не стоит на месте. Через час-другой они столкнутся со стеной кипящей пыли и мелкого щебня. Ближайшее убежище – то самое подземелье со светящейся стеной. Если вернуться назад… Нет, не успеют! Ведь за их плечами – безостановочный переход длиной в день. Никак не успеют, пусть даже побегут вприпрыжку.
К тому же сударыня-барыня вконец выбилась из сил.
– Я так больше не могу, – она села на землю. – Я пить хочу! Да и поесть бы… А?
Хлыстов снял с пояса флягу и вложил ее в трясущиеся пальцы пленницы. Ева кое-как отвинтила крышку и с жадностью присосалась к горлышку. Напившись, она попыталась было напомнить об ужине, но поперхнулась собственными словами: столь мрачен и лют был лик Хлыстова.
– Что?.. – Ева поджала ноги. – Что опять не так?
Он жестом приказал баронессе подняться. Ева застонала, но всё же повиновалась.
– Я не могу идти дальше! Мне надо отдохнуть! Ну хоть немного! Я ведь женщина… Ты сам, в конце концов, виноват в том, что я не могу идти! Сколько ты держал меня в яме?! Ты!.. Ты сделал меня калекой!! Ни за что!!!
Слова отскакивали, как от стенки горох.
Ева зарыдала. Снова села, обхватила руками колени, опустила голову.
– Оставь меня, – пробурчала, повесив нос. – Оставь, ну!!
– Буря, – расщедрился тогда Хлыстов. Он ткнул пальцем в сторону бурлящих туч. – Мы – мертвяки, коли не поспешим.
Баронесса подняла голову. Вытерла нос тыльной стороной ладони.
– Ладно… Ладно! Gott verdammt noch mal!!!
Он повел ее в обратную сторону. Только не по следам, а забирая влево сильнее и сильнее.
Ветер стал показывать характер. Завыло, застонало. Заструилась у ног пылевая поземка, зашуршали, обгоняя их, перекати-поле. Благо, что дуло в спины. Ветер будто спешил смахнуть с пути двух упорных человечков, мечущихся по пустоши то туда, то обратно.
Солнце померкло. Грязно-рыжая мгла заволокла пустошь. С небес хлынул град из мелких камешков. Эта шрапнель больно стегала по щекам и словно нарочно заваливалась за шиворот.
…В другое время Хлыстов ни за какие коврижки не связался бы с подобной чертовщиной. Но нынче выбирать не приходилось. Нынче весь выбор – или пан, или пропал.
– Что это? – опешила баронесса. – Ты куда нас привел?..
Хлыстов толкнул барыню-сударыню между лопаток, вынуждая ее переставлять ноги еще быстрее. Он не был настроен читать лекции.
То, что с расстояния казалось вытянутым пригорком, на деле оказалось кораблем. Сигарообразной формы, огромный, словно современный броненосец. С четырьмя мачтами одинаковой высоты, со срезами многочисленных палуб, с надстройками, прикрытыми выгнутыми щитами.
Опустившаяся мгла была не в силах скрыть чужеродность этого давно мертвого исполина. Вроде – обыкновенные мачты, и палубы на первый взгляд самые обыкновенные. Металл бортов – тот тоже, кажется… Ан нет! Несет от этого корабля чем-то таким, от чего немеет под ложечкой, подгибаются колени и проклевывается в душе острый росток панического страха.
Сквозь пыль пробился отчаянный луч закатного солнца. Ева снова раскрыла рот в немом удивлении: она увидела, что борта корабля серебрятся бесчисленными чешуйками. И снова ее мучитель не позволил сбавить шаг. Снова врезал кулачищем по спине, подгоняя к чернеющей в округлом днище дыре.
Он всегда старался держаться подальше от кораблей чужаков, кои встречались ему в пустоши куда чаще, чем корабли людей. Чужая еда была опасна, утварь и одежда – непригодны, машины и оружие – непонятны. Хлыстов ничего не боялся. Даже когда дисковая пила (вж-ж-ж-ж! вж-ж-ж-ж!) гуляла по его ребрам, он чувствовал лишь боль и мучительную жажду отмщения. Но не страх. Однако разумная опаска всё-таки была. Кто знает, что может скрывать тьма внутри построенных нечеловеческими руками отсеков и коридоров? Зачем добровольно совать голову в пасть льва?
Но вот пришлось. И края дыры, через которую им предстояло забраться в трюм, – зазубрены. И правда – пасть…
Ева, которая ни разу не видела корабли нелюдей, интуитивно чувствовала исходящую от исполина с чешуйчатыми бортами угрозу.
– Может, мы… здесь переждем? На-а-а… улице? – без особой надежды спросила она Хлыстова.
– Нет! – бросил тот. Он уже обнюхивал края дыры. Как обычно, обоняние подводило, когда дело касалось этого корабля. Бывал… да, бывал он здесь. Проходил много раз мимо. И знал, что внутри громадины стоит густой дух ладана, который заглушает остальные запахи. Он даже знал, что именно столь сильно благоухает…
– Ох! О-о-о! Боже-боже-боже мой! Что это?!!
Хлыстов отвернулся от дыры, положил руку на горло, с горечью понимая, что разговора не избежать. Сударыню-барыню била дрожь. Она, выпучив глаза, смотрела на обезглавленное тело, залитое чем-то похожим на прозрачный древесный клей. "Клей" давно затвердел, и тело было запечатано внутри вместительной "капли", что комар в янтаре. Словно желая поприветствовать баронессу, из застывшего "клея" тянулась рука, оканчивающаяся трехпалой кистью непропорционально большого размера.
– Здесь много таких, – выдавил из себя Хлыстов. – Они давно мертвы и не причинят нам зла. Когда мы будем внутри…
– Боже! Ему что – отрубили голову?! Давай не пойдем внутрь! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я тебя умоляю!..
– …не отходи ни на шаг. Держи хвост трубой…
– …и не спи?
– Ну, можешь не спать.
Они проникли в брюхо чужого корабля. Свист ветра, разгулявшегося в пустоши, обрезало, словно гильотиной. Сквозь чешуйчатые борта просачивался низкий рокот, похожий на шум прибоя, и ничего более. Хлыстов убрал "мосинку" за спину; в одной руке у него теперь теплилась масляная лампада, а в другой темнела вороненая сталь револьвера.
Ева задохнулась. Рот наполнялся густой слюной, и тошнота стала напирать на диафрагму, стоило баронессе сделать глубокий вдох. В чреве корабля было душно и пахло чем-то сладким: какими-то приторными благовониями напополам с канифолью. Чтоб не упасть во время очередного приступа дурноты, Еве пришлось положить ладонь на плечо человеку, которого она ненавидела сильнее всего на свете.
Света лампады было недостаточно, чтобы разогнать тьму в необъятном трюме. Они стояли в центре желтого пятачка, а вокруг колыхалась пыльная чернота. Что-то мерно поскрипывало под невидимым сводом, сквозняки напевали атональные мелодии.
О да! На этом корабле вне всяких сомнений обитали привидения.
Хлыстов двинулся вперед. Зачем ему понадобилось уходить от пробоины, Ева взять в толк не могла. Но делать было нечего, и она потянулась следом, не видя перед собой ничего, кроме спины, обтянутой прорезиненной тканью.
Под ногами сначала шуршал вездесущий рыжий песок, затем зазвенел металл. Палуба была покрыта начищенной до серебряного блеска плиткой: довольно мелкой – в две ладони шириной, с ощутимой выпуклостью в центре каждой.
Вскоре дорогу им преградили застывшие под натеками прозрачного "клея" тела.
Ева обреченно плелась за Хлыстовым. Она зажимала рот ладонью, чтоб не закричать. Мертвецов оказалось много, очень много. И чем ближе к килевой линии корабля, тем больше их становилось. Тела попадались на каждом шагу, лежали они в самых разнообразных позах; некоторые настойчиво тянули сквозь затвердевший "клей" трехпалые, похожие на клешни руки.
И без голов… Как такое могло случиться? Несмотря на дурноту и объяснимый страх Ева недоумевала: ну не может быть, чтобы все погибли одинаково. Чтобы у каждого – раз! – и голова с плеч… Точно по шаблону какому-то!
Клубящаяся мгла подсовывала образ смерти в рваном плаще с капюшоном. С черной косой в мумифицированных лапках. Не она ли вволю потешилась здесь, рубя направо и налево? Не она ли поджидает за занавесом вечной ночи двух заблудших?
…В конце концов, они забрели в ту часть трюма, где ровными рядами стояли кубические контейнеры. Очевидно, в былые времена команда нос сюда не совала. Правда это или нет, но покойников среди контейнеров не оказалось, да и гнусный запах "благовоний" давил на ноздри уже не столь настойчиво.
Хлыстов молча сел на палубу и привалился к стенке контейнера, как к спинке кресла. Ева, хочешь не хочешь, пристроилась рядом. Фитиль лампады сухо потрескивал, и пламя отплясывало трепака. На эфемерный огонек тоннами давила тьма, – до рассвета ему не продержаться. Под невидимым сводом хихикали привидения, роняя слюну на людей, прикорнувших в пятне ненадежного оранжево-красного света.
Баронесса пошарила руками по палубе и выловила из теней пригоршню серебристых цилиндриков и черных кособоких шариков. Поднесла к лицу, силясь разглядеть, что же это валялось у нее под ногами. Особенно Еву заинтересовали шарики: они пахли сырой нефтью и едва заметно мялись пальцами.
– Брось! – приказал Хлыстов сквозь зубы.
Она покорилась, с виноватым видом отряхнула ладони. Но через некоторое время баронесса вновь отвлекла Хлыстова от раздумий.
– Послушай… – Ева обхватила руками плечи. – Брани меня… проклинай… но только не молчи! Мне жутко… Если бы ты знал, как мне жутко!
Хлыстов без интереса посмотрел на баронессу.
– Я раскаиваюсь в том, что однажды заговорил с тобой, сударыня-барыня…
– Я не сударыня-барыня! – обиделась Ева. – У меня есть имя и… и даже титул!
– Можешь взять свое имя и даже титул, и засунуть себе в…
Куда засунуть, Ева поняла скорее интуитивно. Это пищаще-звонкое слово ей не доводилось слышать даже от подвыпивших извозчиков. Хлыстов же почесал дулом револьвера куцую бровь и опустил на глаза шляпу.
– Эх-эх… – насупилась Ева. Привидения под сводом теперь насмехались явно над ней. – Если бы я осталась в лагере… Если бы тебя, ворона, не принесло из пустыни…
Хлыстов положил руку на горло. Проговорил, морщась:
– …тебя рано или поздно бы порешили. И слопали. Если не твои же дружки, так другая пришлая банда. Голод не тетка.
Ева возмущенно выпрямилась:
– По себе о других не судят! Ни Станислав, ни Франтишек не позволили бы и волосинке упасть с этой головы! – Ева тряхнула грязными и порядком поседевшими волосами. – О, они были настоящими рыцарями, Петруша! Благородные, честные!.. Куда тебе, деревенщине, судить!
Хлыстов пожал плечами. Он хорошо помнил, как хрустели шейные позвонки названных господ в его объятьях.
– Слопали бы, слопали. А так… на что-нибудь да сгодишься.
– Надеюсь, что в этом проклятом месте мне встретятся достойные люди!
– Ага. Вот им и сгодишься.
На том разговор и закончился.
* * *
А потом лампада погасла. Измученная долгим ожиданием тьма навалилась сверху, подобно борцу-тяжеловесу, сминая ребра и выдавливая из груди воздух.
Ева вскрикнула. Проснулась. Рядом на корточках сидел Хлыстов. Огонек лампады, который на самом деле и не думал гаснуть, отражался в его расширенных зрачках. Хлыстов пялился на баронессу, поглаживая при этом курок револьвера.
– Что?.. – Со сна она плохо соображала.
– Мешок?.. – прохрипел Хлыстов.
– Что – мешок? – Предчувствуя недоброе, Ева отодвинулась и обхватила руками колени.
Хлыстов наклонился вперед, грудь его ходила ходуном.
– Где мой мешок?
– Откуда… – Ева осеклась. Хлыстов взвел курок и сунул ствол ей под нос. Следующий вопрос прозвучал определеннее:
– Куда ты его дела?
Ева мотнула головой.
– Я же спала! Постой… – Она неожиданно всё поняла; забыв о том, что злить этого человека – "не шибко умная затея", добавила: – Ты тоже спал! Спал и ничего не почуял!
Хлыстов был удручен. Он убрал револьвер и фыркнул. Мелькнула мысль: когда он спал – его действительно сморило после тяжелейшего перехода, – сударыня-барыня могла улизнуть или, чего доброго, всадить ему под ребра штык. Он привык всецело полагаться на пресловутого "паучка", а "паучок" в провонявшем прогоркшим ладаном трюме, оказывается, всё равно что слепой и глухой щенок. Толкается, ворочается беспокойным плодом в утробе, а толку никакого.
– Нюх потерял? – Ева позволила себе дерзкую нотку.
– От тебя так разит кровью и навозом, что… кха… за версту ничего не учуять! – неожиданно огрызнулся Хлыстов. Он подхватил лампаду, винтовку, вскочил на ноги и стал озираться.
– А от тебя козлиной мочой!.. – буркнула Ева.
Хлыстов уже мчал вдоль контейнеров, на ходу заглядывая в просветы.
– Не найдем мешок – вдвоем сдохнем, – бросил он, не оборачиваясь. – Без припасов пустошь не одолеть.
Привидения вновь захихикали под сводом, зазвенели невидимыми цепями, выстрелили во все стороны картечью черных шариков…
Баронесса присоединилась к суматошному поиску. Она заметила, что в трюме чуть-чуть посветлело: снаружи настало утро. Розовые лучи проникали с верхних уровней через открытые люки, а потом отражались от металлических поверхностей, рассеиваясь.
Они пересекли трюм под шумное дыхание Хлыстова. Человек в широкополой шляпе усердно нюхал воздух, насыщенный чужепланетными миазмами. И ничего не ощущал. Ничего, кроме тошноты и нарастающего раздражения.
Возле спирального пандуса, ведущего на уровень вверх, заскрежетала жесть. Хлыстов метнулся на звук, ясно представляя, как чей-то консервный нож кромсает банку с тушенкой. Он почти уверился, что с Ванькой Хлыстом вздумал шутки шутить человек. Ведь, если задуматься, зачем нелюдям тушенка? Для нелюдей она – крысиный яд.
Только ошибся Хлыстов.
На плавном изгибе пандуса валялась пара истерзанных банок и сползала жирными потеками разваренная свинина. К стене прилип растрепанный лоскут, оторванный от мешка.
Снова заскрежетало, и Хлыстов рванул по пандусу вверх. Оказался в сумрачном коридоре, стены которого сходились над головой, образуя вместе с палубой равносторонний треугольник. Обоняние не работало, зато слуху ничего не мешало. А слух у Ваньки Хлыста был тоже – псам на зависть.
Он перемахнул через застывший в "клее" труп. За ближайшим поворотом обнаружил еще одну испорченную банку, с полдюжины сухарей, выпачканных бурой слизью, и россыпь черных шариков.
Хлопнул кулаком по переборке, сплюнул. Ему стало понятно, что попался он на мушку беспринципного вредителя. Какой-то паршивой обезьяне попался, паскуде, которая съесть не съест, но превратит его припасы в негодный хлам. Сейчас эта макака забавлялась с взбешенным человеком, намереваясь запутать его в многоуровневом лабиринте корабля чужаков.
Баронесса не стала ждать у моря погоды, сидя в темном трюме: слишком уж настырно хихикали привидения над ее головой, и эти смешки, казалось, звучали ближе и ближе. В треугольном сечении коридора юродивого в ковбойской шляпе она не увидела. Но характерное сопение доносилось из-за угла, значит, ее благодетель и господин где-то неподалеку.
Тогда она посмотрела по сторонам.
Стены из серебристого металла расчерчивали разноцветные прожилки. Баронесса с детским любопытством провела грязным пальцем по приглянувшейся "дорожке". Раздался щелчок, а следом тихий всхлип. В наклонной стене образовался широкий проем. Ева отступила, в волнении наматывая волосы на палец.
Мимо пронесся Хлыстов. Обычно до ненормальности невозмутимый, теперь он скрипел зубами, бормотал малопонятные ругательства, в общем, метал гром и молнии. Точно бес, что наделял его натуру нечеловеческими чертами, если не испарился насовсем, то определенно "вышел погулять". Долго ли продлится переполох в его темной душе и насколько этот человек опасен в новой ипостаси?.. Ева пожала плечами и быстро перекрестилась. А затем все-таки заглянула в открывшийся отсек.
Никого. Чуть заметно дрожит воздух, и слышится гул, словно несколько кошек мурлычут одновременно…
Одну из переборок полностью скрывали выпуклые зеркала прямоугольной формы. Баронесса подошла ближе, присмотрелась: зеркала отражали плохо, к тому же под стеклом носились белые крапинки. Словно под слоем амальгамы поселилась рождественская вьюга. На другой переборке пестрел всеми оттенками красного шершавый круг: или картина, или ковер… или черт знает что другое. Рисунок – беспорядочное нагромождение пятен, среди которых затесались серые, пустые фрагменты – их как будто забыли закрасить или же закрасили красками, цвет которых человеческий глаз распознать не в силах.
На третьей переборке…
Это были, наверное, охотничьи трофеи.
Две дюжины голов, одна страшнее другой. Всё оскаленные пасти, разверстые клювы, сморщенная кожа, стеклянные глаза. В центре – очень большой и очень страшный череп. Почти что слоновий. Сходство усиливали могучие бивни, загнутые вверх. Взгляд четырех пустых глазниц упирался в растерянную баронессу.
Ева быстро перекрестилась и выскользнула в коридор.