* * *
Едва мы достигли Двенадцатого радиана, как наша дружная семейка нырнула под ближайшую арку и исчезла.
Я не стал проверять, благополучно они забрались в свою нору или нет. На это у нас уже не оставалось времени.
– Мог бы и не убивать стражей, – заметила Мэй. – Как только закон восстановится, они вновь стали бы служить. Не хуже, чем прежде. И никого не обижали. Все делали бы по правилам.
Я кивнул.
Это правда. С появлением новой Пелены закона эти трое вернулись бы в его безупречное лоно. Никто из них не стал бы отбирать у мужчины бумажник, лапать незнакомую женщину на глазах ее детей или выдирать серьги из ушей. И уж конечно бы ни за что не стал угрожать пятилетней девочке. Они могли бы жить долго и счастливо и быть очень-очень полезными системе людьми. Но я их убил.
Вот незадача.
– Я бы стерпел. Если бы не ребенок, – ответил я глухим голосом.
Глава 5
Пелена закона рухнула в тот момент, когда мы уже пересекли Главную радиальную магистраль и успели спуститься до Шестой круговой. То есть были в пятнадцати минутах ходьбы от дома Макса.
Еще ничего не видя, я почувствовал, что барьер исчез. Впечатление было такое, как будто невидимые пальцы сдавили горло и не давали вздохнуть. По вытаращенным глазам Мэй я понял, что она испытывает то же самое. А вот Ада дышала спокойно, как будто ничего не происходило. Я повернулся на каблуках. Над Двойной башней поднимался вверх огненный столб. Воздух дрогнул – волна павшего закона катилась от башни во все стороны. Все вокруг рябило, стены домов плясали, как пьяные. Мгновение – и сдавливающие шею невидимые пальцы исчезли. Я судорожно вздохнул. Воздух был свеж, холоден и вкусен. Воздух, лишенный Пелены, совсем иной, нежели приправленный металлом чужой власти (наверное, такой металлический вкус ощущают лошади, когда им в зубы вкладывают удила). Мне было пятнадцать, когда в моей жизни Пелена пала в первый раз. Тогда у меня тоже перехватило дыхание, и я подумал, что умираю. Я открывал и закрывал рот, не в силах вздохнуть. Сколько это длилось? Минуту? Две? Наверное, чуть более минуты, но мне показалось, что прошла вечность. А потом я хватанул ртом воздух, он проник внутрь и обжег. Я вскинул руки и как будто взлетел. Нет-нет, я стоял на земле, но при этом я охватывал весь мир взглядом…
Я не сразу понял, что и теперь, как тогда, стою, раскинув руки и запрокинув голову. А по лицу моему катятся слезы. Я снова пережил тот ни с чем не сравнимый миг падения. Я был счастлив… счастлив… счастлив.
Мэй смеялась.
Антон кричал:
– Свобода!
Ада отрешенно улыбалась, один Марчи был невозмутим. Я кинулся к Мэй, впился губами в ее губы. А в следующий миг я был уже подле Ады, подхватил ее и закружил в вальсе. Несколько па, и мы внезапно остановились. Вернее, остановилась Ада. Я невольно потащил ее дальше, вышло несколько комично.
– Нельзя поддаваться хмелю, – сказала Ада строго.
– Да, ты права… – Я разжал руки.
– Ты не хочешь извиниться? – спросила Ада.
– За что? – Я изобразил недоумение, хотя прекрасно понял, о чем она говорит. Впрочем, с мимикой, как вы сами понимаете, у меня проблемы. Когда улыбаюсь, народ визжит от страха, хмурюсь – все ржут. Посему у меня одна универсальная гримаса для сильных эмоций: правая бровь приподнята, левый глаз прищурен – оторопь гарантирована.
Но Ада была дочерью своего отца и даже бровью не повела, глядя на меня в упор, лишь напомнила:
– За пощечину.
– Извини. Хотя на самом деле я должен был тебя убить.
– Неужели ты ничего не понял? Отец всегда говорил – ты умный. Как Кайл.
Я растерянно заморгал. Неужели Граф сравнивал меня со своим погибшим сыном?
– Не прошло и года, как ты все понял? – улыбнулась Ада своей кривоватой улыбкой.
– Ты – стерва! – Я поцеловал ее – еще более страстно, чем Мэй. – Я понял все, как только ты ушла. Думал, еще успею извиниться… А ты взяла и уехала.
– Так извиняйся!
– Сейчас!
И я снова ее поцеловал.
Мы целовались и целовались, будто хотели выпить дыхание друг друга и умереть. А когда я отстранился, Ада влепила мне пощечину. Ударила несильно, скорее символично, но хлестко – щека у меня так и вспыхнула.
– Теперь мы квиты, – сказала она.
– Жаль все же, что я тебя не убил…
– А я рада, что мы в одной команде. Ты выбрал нехудшую сторону… – зашептала Ада, касаясь своей щекой моей. – Хотя я понимаю, как тебе будет трудно служить…
– Не труднее, чем тебе… – Я не очень-то понял, о чем она шепчет, но в такие минуты ни во что не хотелось вникать. Только чувствовать.
И я обнимал Аду так, что она шипела от боли, а потом опять целовал.
Мэй тем временем стояла, заложив руки за голову и глядя в небо. В первые минуты после падения все почему-то смотрят в небо, как будто ждут знака. А небо было ничем не примечательное – яркое, веселое, послеполуденное летнее небо.
– Надо же! – проговорила Мэй, блаженно улыбаясь. – А я уж думала, что мне никогда не удастся попробовать этой наркоты снова.
Она так и сказала – наркота.
– Что с теми, кто был в замке магистра и Двойной башне? – спросил вдруг Антон.
– Кто внутри – все умерли, – ответил я, на миг оторвавшись от Адиных губ.
Да, все, кто находился в этот момент в башне, погибли. И посреди бушующего пламени на обугленном постаменте больше нет кристалла. Но постамент должен был уцелеть, иначе вся наша возня уже не имеет значения. Изготовить постамент – высшее искусство. За последние сорок лет ни одному человеку это не удалось. А без постамента кристалл не сможет работать. Что касается бывших служителей нынче уплывшего навсегда в синьку магистра Берга, то они наверняка сумели смыться и теперь кучкуются подле заранее выбранных претендентов. Такие не попадают под удар. А жаль.
* * *
Семнадцать лет назад и три месяца – дни мне уже лень считать, когда новый закон простер свою длань над городом и окрестностями, над Внутренним морем и прибрежными виллами, над деревнями и над горными гнездами на склонах Редин-гат и Пустым лесом, то есть над всем нашим островом, я услышал шаги.
– Закон вернулся… – восклицал приятный низкий голос.
Можно сказать – бархатный голос.
– Всем гарантирована защита и исполнение закона, – рокотал голос.
Я сидел на своей "голубятне" и не знал, спускаться или нет. Незадолго до этого – где-то за полчаса – я пережил миг краткого удушения. Я почему-то разучился вдыхать воздух и с минуту сидел с нелепо раскрытым ртом. Потом наваждение прошло, я принялся жадно хватать ртом ватное нечто, как будто всплыл с большой глубины. Но с возвращением дыхания я не испытал ничего подобного тому восторгу, что посетил меня в момент падения Пелены.
А потом я почувствовал, что мир изменился – исчезла его пронзительная озоновая свежеть, воздух сделался вновь чуточку тягучим и спертым. Нет, не спертым, а… закрытым. Так пахнет воздух в комнате, и так никогда не пахнет в открытом Океане – когда я ходил под парусом с учителем, или когда потом уехал на Ледяной континент, или когда мы с Кроликом плыли на остров Черепахи. У меня было много возможностей сравнить воздух нашего острова и других мест, что омываются синью. В "новом старом" воздухе я нашел что-то такое, домашнее, родное, узнаваемое… Хотя там, в Двойной башне, потемневшей и закопченной после недавнего пожара, был уже новый магистр, даровавший нашему миру (извините, всего лишь нашему острову) Пелену своего закона. Я все это чувствовал, как чувствовал каждый простой житель Альбы Магны, и уж тем более ощущали все уцелевшие силовики, и будто пьяный, шатаясь, я сошел вниз. Внизу я чуть не задохнулся – из большой комнаты несло смрадом разложившихся трупов. Опрометью я кинулся на улицу.
– Ты не ранен, парень? – Страж положил мне руку на плечо. – Не волнуйся, закон вновь нерушим…
Через минуту я куда-то бежал… Повсюду жители что-то тащили и разбирали. Громыхало железо: новые старые стражи убирали цепи, что прежде перегораживали улицы. На здоровенной телеге, которую тащил симпатичный рыжий с белым тяжеловоз, везли груды обгорелых досок и какой-то железный хлам. Все сновали, куда-то спешили, что-то перебирали.
И все были счастливы…
Так, во всяком случае, показалось. Люди делали вид, что хаос ушел навсегда, и верили, что теперь они будут жить, вычеркнув из памяти последние несколько дней, а если и вспоминать их, то лишь проклиная и открещиваясь, не сознавая при этом, что они отказываются от самих себя.
* * *
Мы уже добрались до квартала Макса, когда из бокового переулка нам наперерез вывалилась первая банда.
Эти шестеро парней сбились в стаю в тот момент, когда почувствовали, как окончательно ослабевает Пелена. До последней минуты они лишь точили зубы – готовили оружие, цепи, все, что можно пустить в ход в предстоящей охоте. И вот их час настал, они вывалились из своей норы, вмиг опьяневшие от незнакомого воздуха, вопя, размахивая цепями.
Первый хаос я помню. Но лишь как атмосферу, как вопли, крик, как чужую боль за мутным стеклом на моей "голубятне". Хаос номер два также прокатился мимо меня. Тогда я толком и не видел, что именно несет с собой хаос, – не видел, хотя представлял (вернее, полагал, что представляю). Только теперь воочию увидел я эти глаза-бельма, эти раскрытые в крике рты, эти поднятые в замахе руки. Поднятые, чтобы убивать. Но это был чужой хаос – их хаос, а не мой. Ибо хаос – это зеркало, в которое вы глядитесь и видите отражение своей сути. И у каждого зеркало свое. Этим парням, видимо, казалось, что хаос – это грабеж и убийства.
Ребятам не повезло – в том, что они напоролись на Мэй и Антона. Я даже не успел уловить, как все произошло, – вот компашка мчится, орет, визжит, рычит, машет руками, сверкает металл – обрезки труб и ножи. И вот они валятся вниз – кто раненый, кто мертвый.
Мэй поворачивается и смотрит на нас. По ее щеке стекает кровь. Чужая.
Я опускаю назад в карман комок белых кружев, так и не успев пустить своих червей в ход.
– Зачем? – спрашивает Ада. – Зачем было их убивать?
Ей никто не отвечает. Кровь растекается меж булыжниками мостовой. Я стараюсь не смотреть на лежащих. Но все же смотрю. Все мертвы.
Мы двигаемся дальше. Нам никто не мешает. Торговцы, из тех, кто до последнего не верил, что закон падет, второпях закрывают ставнями окна. Одну лавку уже грабят – без крови и смертоубийства, просто, подобно муравьям, поедающим мертвую тушку, растаскивают все: бутылки в первую очередь, потом остальное: мешки с мукой и крупой, копченья, соленья и в придачу уже детали самой лавки. Какой-то шустрый мужичок волочит украденный кассовый аппарат. Хозяин не вмешивается, он сидит у входа и смотрит остановившимся взглядом на грабителей. Возможно, уже после заката, осознав гибель своего дела, он сам, вооружившись цепью и ножом, примкнет к какой-нибудь банде.
Засмотревшись на эту сцену, я натыкаюсь на цепь, натянутую поперек улицы, и едва не падаю. Ада успевает подхватить меня под локоть и поддержать.
Поражаюсь в который раз: откуда берутся эти цепи, если натягивают их только в дни хаоса – то есть раз в пятнадцать-двадцать лет. Бывает, разумеется, и чаще. Но все равно – получается, их хранят годами, чтобы использовать всего несколько дней. Чтобы замкнуть в ловушке добычу, чтобы упиться грабежом как можно дольше…
Меня всегда удивляло, как после долгих лет спокойствия и послушания люди с легкостью хватаются за обрезки труб и ножи. Как будто их добропорядочность была чем-то вроде одежды, которую так легко сбросить, а потом снова надеть, не замечая кровавых пятен на обшлагах и подоле. Преступники и жертвы забывают о случившемся одинаково легко.
Но почему никто не пробовал в эти дни заняться чем-то иным? Или кто-то все же пробовал?
– Пятнадцать лет назад, – сказала Ада, – когда отец ушел искать Кайла, он оставил дверь открытой, только натянул покров из синевы. Я помню, как мы с мамой сидели в гостиной, дверь в прихожую была распахнута, и в свете лампы мы видели, как колебалось полотнище синевы на двери, вспухая под ударами чьих-то кулаков и ног. Часами полотнище гудело как барабан под ударами. Устав биться в открытую дверь, одна банда уходила, но тут же приходила другая. Потом третья… И так полотнище держалось почти сутки, пока отец не вернулся и не принес тело Кайла.
– Никто не умел создать автономную защиту из синевы подобной прочности, – заметил я. – Даже Леонардо.
– Но отец смог.
Я не стал возражать. Но был уверен, что там была не только синева. Допустим, если прошить моими кружевами мой же покров из синьки, он простоит даже дольше суток. И разрушить его – причем мгновенно – могу только я.
Возможно, Граф сделал нечто подобное. Но что именно – не сказал никому. Разве что… остались записи в его архиве.
– Ты нашла объяснение в бумагах отца? – закинул я удочку.
– Хочешь купить меня задешево? – усмехнулась Ада.
– Тогда зачем ты мне об этом рассказала?
– Чтобы немного тебя помучить.
* * *
Наш спор прекратился – просто потому, что мы стали карабкаться по узкой улочке к дому Макса. Переулок был пустынен, ставни закрыты. Наивные… Впрочем, кое-где это может сработать. Если домики бедные, семьи многолюдные, туда вряд ли сунутся в первые дни. Есть шанс, что новый магистр быстро захватит башню, и новые законы вступят в силу, тогда большинство домов уцелеет.
Дверь Максова дома была открыта, на пороге стоял поэт. Волосы его торчали дыбом, глаза блуждали. Один глаз был подбит, а на лбу вспухала здоровенная шишка. Интересно, кто его так разукрасил? Неужели на Максову нору напали?! Или ребята так классно поболели за своих кумиров!
– Син! – заорал он, увидев меня. – Почему так долго?!
– Почему дверь открыта, Ланс? – ответил я вопросом на вопрос. – Или Макс тебе не сказал, что после падения Пелены надо сидеть тихо и не высовывать носа за порог?
– Закон пал! – поведал мне он. – Вечность… Свобода… Свобода… Вечность…
На счет вечности – это он сильно ошибался. Максимум неделя. Иначе нам всем вечная синь и вечный покой.
– Я пьян без вина, – бормотал Ланселот. – Да что там пьян… я понял наконец, что равен теперь Архитектору.
"В чем это равен?" – хотел спросить я, но не спросил.
Мы все заскочили внутрь, и я запер дверь.
Дверь у Максима была так себе, а ведь хорошая дверь в дни хаоса – первое дело.
"Почему он не позаботился об этом заранее?" – задал я сам себе риторический вопрос.
Вот именно – почему?
Хотя если устроить завесу на манер той, о которой я только что говорил, то мы можем продержаться сутки, а то и двое. Возможно, нам этого вполне хватит. А потом начнется всеобщая свалка.
* * *
Я вошел в комнату. Стереовид все еще что-то пытался показывать, хотя гонка давно закончилась. Кролик сидел за столом и доедал копченую рыбину. Макса не было.
– Что случилось? – спросил я ледяным тоном, понимая, что дело дрянь.
Я обошел комнату, как будто Макс был какой-то мелочью, которая могла затеряться среди мебели.
– Где он? – спросил я внезапно осипшим голосом.
– Макс? – зачем-то уточнил Кролик.
– Разумеется, Макс.
– Плохо дело. Они с Лансом пошли за дверью и ставнями. Взяли тележку и пошли. А назад вернулся только Ланс.
– Его арестовали стражи, – влез в разговор поэт. – За грабеж лавки. Я пытался протестовать и получил в глаз. Так получил, что звезды посыпались из глаз… я два раза сказал "глаз". Ненавижу тавтологию… Вырубился и лежал во тьме. Очнулся – смотрю: тьма, никого нет во тьме…
– Вот же брызг синевы! – пробормотал я, иных слов у меня просто не осталось.
– Какие стражи! Какой грабеж! Пелена пала! – возмутилась Мэй.
– Тогда еще нет, – уточнил Кролик. – Это случилось почти сразу после вашего ухода. То есть больше двух часов назад. Как только Ланс вернулся, я схватил запасной арбалет Макса и попробовал их догнать. Но куда там! Они умчались на тачке. Тогда еще можно было ездить. А у меня, смею вам заметить, тачки нет. Я попробовал связаться с вами по инфозеркалу, но там шли одни помехи. Я кричал так, что сорвал голос…
Я вспомнил наждачный хрип инфашки и понял, что имя "Макс" мне не пригрезилось. Но, с другой стороны, что мы могли сделать?
– Я предупреждал, что все кончится плохо, – напомнил Кролик.
– А ты хоть раз сказал "хорошо"? – огрызнулся я.
– Хорошо говоришь у нас ты, – заметил Кролик.
В данном случае мне нечего было возразить.
– Хорош охранник! – снисходительно хмыкнул Антон, решив на свой манер исполнить предложение Кролика. – Сам себя защитить не смог!
– Заткнись! – рявкнул я. – Или…
Антон открыл было рот, но глянул на Мэй и ничего не сказал. Вид у лейтенанта был, пожалуй, еще более разъяренный, чем у меня.
– Получается, он теперь за Вратами Печали? – спросил я.
– Похоже, что так, – кивнула Мэй, – его наверняка успели упрятать.
– Кто он, этот Макс? – спросила Ада.
– Мой друг и еще – Разрушитель, – пояснил я.
– Тогда нам точно хана, – заключила Ада.
Да уж. Дело дерьмовое. Мы оказались в заднице. Без Разрушителя соваться в драку нет смысла.
– Но Врата Печали откроют, и Макс вернется… как все, – предположил Кролик.
– Надежды кроликов… Ты когда-нибудь слышал, чтобы они сбывались? – спросил я.
– Это точно, преступников освобождают, – подтвердила Мэй. – Если Макс не на минус седьмом уровне.
– Грабеж – это не седьмой уровень… – сказал я не очень уверенно. Я всегда путался в этих минусах Врат Печали, хотя обычный житель Альбы Магны знал их иерархию назубок.
– Как выглядели эти стражи? – спросила Мэй у Ланса.
– Стражи… в куртках стражей. – Похоже, после удара в глаз у Ланса в голове что-то сильно заело.
– У них на рукавах были желтые полосы? – не унималась Мэй.
– Да, были… Да, желтые полосы желтого цвета, совсем желтые… – Ланс приложил палец к шишке на лбу. – И еще, одного человека они называли "Баш"…
– Баш! – Я аж подпрыгнул. – Вибаштрелл… Человек Пеленца?