- Поедем, - сказал Майору в тот вечер Печкин. - Сразу после Нового года и поедем. Что мы теряем? Зима так и так пропащая. К тому же работа по специальности: журналистское расследование, подкреплённое милицейскими методами… И народ по случаю праздника расслабленный, на разговоры податливый…
- Поедем, - согласился Майор. - Только вот. Ты меня. Поучи как. А то я действительно. С людьми. Как-то разучился. Может. И не умел.
- Делай как я! - махнул рукой журналист. - К тому же клиент платит…
- Мы с тобой, - сказал Майор. - Его крестники. Мы теперь обязаны. Дело чести. Не говори "клиент". Про Белого. А то. Тяжкие телесные.
- Гуманизация ментовского менталитета, урок первый, - сказал Печкин. - Никакой разговор не следует начинать с угрозы. Это может насторожить собеседника… Вот ещё не помешала бы нам легализация…
- У хорошего мента, - сказал Майор. - Ксив должно быть до черта. И они есть. Фотографии. Мыло вклеит.
- Вот, гуманизируешься помаленьку, - сказал Печкин. - И ещё. Мы возьмём туда с собой Черентая…
- Соображаешь, - сказал Майор. - На живца. Только почему. Ты уверен. Что его "демон". До сих пор. Там ошивается.
- А потому что некуда нам больше ехать, кроме как в город Кошкин, - сказал Печкин. - Я и не знал, что есть в России такой город - Кошкин…
- Я тоже, - сказал Майор. - Надо пробить.
- Если существует в России город Мышкин, - сказал Печкин, - то должен где-то быть и Кошкин. Это диалектика, Ватсон.
- Но для начала, - сказал Майор. - Следует опросить. Тех, кто в Зоне. Начиная с Белого. Поехали.
Неизвестный по прозвищу Белый, возраст примерно 30 лет
Право, я затрудняюсь, с чего начать. Осознавать себя я начал там, в санатории "Глубокий сон". То есть сначала я не знал, что это санаторий.
Говорят, что в первые дни я был как младенец, но быстро начал повторять слова за людьми, а потом и связывать эти слова в предложения и фразы.
Каждый день я вспоминал всё новые и новые слова. И не только русские. Я прекрасно понимал, что нахожусь в России, на планете Земля. Я знал, что такое частная нервная клиника. Я понимал, что "Глубокий сон" - клиника дорогая, из чего сделал поспешный вывод, что являлся состоятельным человеком или имел состоятельных родственников.
Профессор Сметанич назвал моё заболевание лакунарной амнезией.
- Ваша память превратилась в кружево, дорогой мой, - сказал профессор. - Но не сплетённое, а вырезное - как вырезают из многократно сложенного листа бумаги снежинки. Не представляю, как можно столь выборочно стирать память. Как в кинокомедии про жуликов: "Вот тут помню, а вот тут не помню". Интересный случай, дорогой мой! Если я пойму, как именно обработали ваши мозги, - все спецслужбы мира поставят мне памятник. Нам с вами… Уж очень вы не похожи на обычных "потеряшек"…
Потом он показал мне видеофильм. В нём рассказывалось о том, как в начале века в России то и дело стали объявляться (чаще всего на вокзалах) люди (главным образом мужского пола, хотя попадались и женщины), совершенно потерявшие память. А также деньги и документы.
Поэтов покидает Муза. А "потеряшек" покинула Мнемозина. Оказывается, я прекрасно знал и эти мифологические имена, и многие другие.
Не знал только своего имени. Не знал имён отца и матери, родственников, названия города или городов, в которых я жил.
Те несчастные, в фильме, иногда находились - либо сами начинали что-то вспоминать, либо родственники и знакомые откликались на объявления в газетах или по телевидению. Но нередко оставались пациентами клиник до конца жизни.
Авторы фильма намекали, что "потеряшки" - жертвы бесчеловечных экспериментов различных спецслужб. После перемен, произошедших в стране (я, оказывается, знал и об этом!), власть утратила контроль над разными секретными лабораториями, поскольку прекратила их финансировать и вообще разогнала. Но некоторые, видимо, сохранились и продолжили свою зловещую деятельность…
Всё это вздор, сказал профессор Сметанич. Причина проста. Умные люди не советуют выпивать в дороге со случайными попутчиками, и они совершенно правы. Клофелин, добавленный в водку, может и вообще убить - но уж память повредит наверняка. И зачастую необратимо… Нам не надо никаких секретных лабораторий, мы и сами управимся…
Но и под эту категорию я не подпадаю.
- А во что я был одет? - спросил я.
- Так, ничего особенного, - сказал профессор. - Среднестатистический костюм. Не фабрика "Большевичка", конечно, - хороший Китай. Нам это ничего не дало. Равно как и фотография по телевизору. Никто не откликнулся. Похоже, никто и не мог откликнуться…
- Почему? - спросил я.
- Потому что ваше лицо изменено пластической хирургией, - сказал Сметанич. - И операция была виртуозной, я консультировался со специалистами. Запрос в МВД тоже ничего не дал - вероятно, вы получали документы до обязательной дактилоскопии или как-то уклонились от неё…
- Выходит, я преступник какой-то?
- Дорогой мой, вы можете оказаться кем угодно. Впрочем, я не думаю, что вы преступник. Скорее жертва… Мы будем тесно сотрудничать и докопаемся до истины - рано или поздно…
Не очень-то он старался. Быстро охладел к моей особе. Иногда только вызывал в кабинет и спрашивал, не припомнил ли я чего-либо.
Занималась мной в основном библиотекарь Кира Петровна. В клинике "Глубокий сон" была неплохая библиотека.
Кира Петровна была пожилая дама гренадерского роста и выправки, с породистым лицом греческой статуи. Всю жизнь она работала с книгами и среди книг, а когда в городе Кошкине оптимизировали библиотечное дело, перебралась сюда, в клинику. Профессор Сметанич старался, чтобы у него работали культурные люди. Там и санитары не зверствовали и вообще не позволяли себе лишнего - у профессора с такими разговор был короткий, а найти другую работу в Кошкине просто невозможно.
Клиника "Глубокий сон" практически была градообразующим предприятием…
Итак, занималась мной только Кира Петровна. И подозреваю, что исключительно по собственной инициативе. Потому что она была идеалистка. Праправнучка декабриста Мошкова. Её семья вовремя переехала из Ленинграда в тихий Кошкин - на всякий случай. Но и тут не зажились родители, не дали им такой возможности…
Вот ведь как странно: я прекрасно помнил и знал историю своей страны - и совершенно не ведал собственной истории…
Кира Петровна, собственно, и воспитала меня. Потому что вся информация, сохранившаяся в моём изуродованном мозгу, не несла в себе никаких нравственных установок. Я был никем. Всё, что заложено в моём нынешнем поведении, получено мной исключительно от замечательной моей наставницы. Потому, должно быть, и кажусь старомодным… Это ведь её была поговорка: "Вы не мучайте друг друга, мы и так живём в аду".
Меня она звала просто - Юноша. Она не считала себя вправе дать мне имя, хотя стала фактически матерью для несчастного потеряшки.
Какое счастье, что я встретил её раньше, чем Сильвера! Страшно подумать, в какое чудовище он мог бы меня превратить!
Хотя нет, не превратил бы. Я был нужен ему именно таким - наивным, честным, милосердным, почитающим старших…
Пациенты в клинике казались мне скучными. Богатые маразматики, эстрадные звёзды, страдающие наркоманией и алкоголизмом, бизнесмены, надорвавшиеся на работе, какие-то подозрительные личности, явно отсиживающиеся в роскошных палатах "Глубокого сна" до лучших времён.
Не лезь в их тёмные дела, не уставала повторять мне Кира Петровна, не пытайся их воспитывать, общайся с ними как можно меньше, доброму они не научат…
Сильвер не походил ни на кого из них.
Моего соседа по палате, дёрганого юношу, наследника нефтяного семейства, выписали, к моему удовольствию - он постоянно рассказывал идиотские анекдоты, причём я почему-то эти анекдоты уже знал. И его место занял Сильвер.
Позже-то я понял, в чём состояло его показное безумие. И почему оно было показное.
К извечным пациентам психиатрических лечебных заведений, то есть к Наполеонам, фараонам, товарищам Сталиным, генеральным конструкторам Королёвым и посланцам планеты Криптон прибавились сталкеры. Хотя что это я - Наполеонов давно уже не водится…
Что интересно, ведь наверняка были среди них и настоящие - пребывание в Зоне очень легко поражает психику. Правда, со снесённой крышей здесь не погуляешь. Но иногда и безумцам удавалось выжить. Вадим Иосифович - ну, Пилюлькин - рассказывал мне, что сам отправил двоих таких на излечение.
В большинстве же случаев это были люди, повернувшиеся на теме Зоны под воздействием фильмов, компьютерных игр, книжек и, представьте, детских игрушек. Оказывается, продаётся даже особый набор для подростков - "Юный сталкер".
В нашей клинике сталкеров не было - ни настоящих, ни воображаемых. Для них это слишком дорогое удовольствие. Сильвер явился исключением. Как он туда попал… Но не буду забегать вперёд.
Он вошёл, прихрамывая, в палату - и принёс с собой жизнь. Не выморочное существование гламурных психопатов или финансовых неврастеников, а настоящую - в которой бушуют Выбросы, стреляют гауссовки, прыгают кровососы, ковыляют зомби, но настоящие мужчины их не боятся, а смело устремляются на поиски сокровищ…
Погоди, парень, говорил он, вот придёт время - и мы пойдём туда с тобой искать "сердце ангела".
Очень ему шла эта кличка - Сильвер (потом я узнал, что в Зоне его звали по-другому). Обаятельнейшая была личность. Лысый, с мощной шеей, постоянно в хорошем настроении, которое тут же передавалось окружающим…
- Что ты у своей ботанички торчишь, юнга? - говорил он за обедом. - Пойдём в парк побегаем. Пусть в Зоне и не бегают, но форму держать надо…
И хотя правую ногу Сильверу заменял протез, я еле за ним поспевал. И в спортзале он меня гонял как надо - за что я, по идее, должен бы его благодарить. Но я не буду его благодарить.
- Физические упражнения - это прекрасно, - говорила мне Кира Петровна. - Это я всецело одобряю. Только не верь его россказням. Не зря же он себя называет Сильвером… Заклинаю тебя - ничему не верь!
И на миг показалось мне, что находимся мы не среди книжных полок, а в пещере у каменного алтаря, и седая чародейка меня действительно заклинает…
Ведь когда человека заклинают - его и заклинивает. Язык невозможно обмануть.
Тогда мне казалось - ревнует старушка своего питомца. Обычное дело.
Шли дни, и всё чаще говорил Сильвер о грядущем нашем походе, о будущем богатстве, о прекрасной новой жизни.
- Только ты там не бойся ничего, - говорил он. - Если я тебе скажу - иди вон туда, то туда и иди. Плохого не будет, юнга. "Сердце ангела" может взять только человек с чистой душой и совестью, а чище твоих где же взять? Вот подожди, станет потеплее…
И рассказывал о том, как мы купим замок где-нибудь в Пиринеях или в пойме Луары, заживём там на славу, я женюсь на кинозвезде, а он будет наших деток нянчить и настоящих людей из них растить.
- И ботаничку свою заберёшь, если хочешь, - говорил он. - Будет мальцов учить грамоте…
Я хитро ухмыльнулся, припомнив историю с Аладдином и дядюшкой-магрибинцем. В конечном счёте выиграл Аладдин.
Однажды я застал Киру Петровну сильно озабоченной и даже мрачной.
- Юноша, - сказала она. - Кажется, плохо дело. Сегодня приезжал какой-то человек. И немаленький - судя по всему. Профессор ему тебя показывал, когда вы с этим хромым бесом гуляли по парку. Именно тебя, а не хромого - кому мы, старики, нужны. И этот человек мне нравится ещё меньше твоего Сильвера. Знаю я, откуда этот посетитель. Догадываюсь. Насмотрелась на эту братию невидимого фронта… Ничего хорошего тебя не ждёт. Тебе надо бежать… А я, старая дура, и не позаботилась на такой случай. Хотя толку-то? Документы подделывать я не умею, подкопы рыть тоже…
- Кира Петровна, - вдохновенно сказал я, - да ведь у нас уже всё готово!
И простодушно изложил ей наш план побега. Она потемнела.
- Ну, Сильвер проходимец ещё тот, - сказала она. - Так что ты постарайся сбежать от него при первой возможности. Как юный Джим Хокинс. Тем более что он сокровища сулит. Понял - при первой же возможности! В первом же большом городе!
Я пообещал. Я ещё не знал, что старый пират потащит меня на верёвке, свитой из крови…
С таким же простодушием рассказал я Сильверу о подозрительном профессорском госте.
Сильвер тоже помрачнел.
- Эх, - сказал он. - Не всё я приготовил, но тут уж ничего не поделаешь. Одежду гражданскую, правда, достал, а документы… По дороге добудем. Уходить будем в полночь. А пока давай-ка выпьем немного рому - за ветер добычи, за ветер удачи… Я с обеда заначил!
Ромом у нас называлось обычное столовое вино. Хоть и не очень обычное, всё-таки заведение было элитарным.
Да, не очень-то обычным оказалось вино…
Сильвер действительно растолкал меня среди ночи. Было темно, только дежурная лампочка чуть светила в коридоре. Потому что находились мы уже не в палате, и был я одет в какое-то чужое тряпьё. И всего меня колотило…
- Ну ты маньяк, юнга, - сказал Сильвер. - Теперь, поди, будешь говорить, что ничего не помнишь… Я за тебя отвечать не собираюсь. Я на мокрое не подписывался…
Глава пятая
Вагон электрички был старый, дребезжащий всеми составными частями. Даже двери в тамбуре были не на пневматике - можно сесть на приступочек и ножки свесить, наблюдая за проплывающим пейзажем. Электричка с такими вагонами в народе называлась почему-то "передача".
Но сейчас сидеть, свесив ножки, ни у кого желания не было. За стенами вагона стояла зима - не такая лютая, как в Зоне, но всё-таки. Нормальная среднерусская зима…
- Ты почему такой вагон выбрал? - донимал Майора Печкин. - Щель на щели. Другие люди едут как люди, а мы…
- А вдруг, - сказал Майор. - Он опять начнёт. Перевоплощаться. В этого. Как ты сказал. Чёрного Посланца. Тогда мы его. Выкинем из вагона. Без проблем. А потом. Сам понимаешь.
- Так ведь я могу… - сказал Печкин.
- Не можешь, - сказал Майор. - Побереги до последней крайности.
Черентай сидел напротив Печкина с Майором, дрожал от холода и шевельнуться лишний раз боялся: на нём был пояс шахида, а пульт с кнопкой - у Майора. На всякий случай. Бомба для бомбы. Правда, искусник Мыло замаскировал всё смертоносное хозяйство так, что выглядела сбруйка словно обыкновенный ортопедический бандаж из собачьей шерсти - для тепла.
А вот как раз тепла Паше Черентаю явно не хватало, хоть и подогревал его Майор время от времени из фляжечки. Держать этого типа в трезвости он опасался. Паша завистливо поглядывал на роскошную шапку журналиста.
- Не понимаю я твой план, - сказал Печкин. - Ну, приедем мы. Ну, выйдем. Что дальше? Снова положим Пашу в скверике и будем ждать "демона"? До весны?
- Может быть, - сказал майор. - Не исключаю. Главное - засветить его. Да и себя.
- А не засветим?
- Тогда план Бэ. Ведём клиента в ту самую дурку. Пытаемся сдать. Заявление от родственников есть. Накорябал.
- Не прохонже, - жалобно сказал Паша. - Там не простая дурка. Туда на зиму хорошо бы! Только платить, как в пятизвёздочном отеле…
- Главное - в дурку попасть, - сказал Майор. - Дальше по обстоятельствам.
- Авантюра, - сказал Печкин. - Без легенды, без подготовки, без… Без концепции, наконец!
- Не в книжке, - сказал Майор. - Это жизнь. Импровизировать надо. Писатель. Вот и придумывай. У тебя на то. Калган заточен.
Неважно заточен, подумал Печкин. Не складывается у меня легенда. Кто там чего помнит? Сколько лет прошло, а память нынче у людей оперативная. Долговременная мало у кого есть. А документы посмотреть нам никто не даст по-хорошему. Придётся по-плохому…
Тут хлопнула тамбурная дверь, и сквозь вагон промчалась стая трудных подростков - человек пять.
- Проверка, - сказал Майор. - Черентай. Помалкивай. Иначе сам знаешь. Нам терять. Нечего.
И действительно, вскоре в холодный вагон проследовали трое - контролёр (обычный, обычный!) и двое милицейских во главе с сержантом. Сержант был уже немолод - такому туфту не впаришь…
Ну, билеты-то у них были, и контролёр трижды щёлкнул своими щипчиками. Сержант жестом отослал его дальше и критически оглядел всех троих. Одеты хорошо; пьяны в меру; чего же это они в таком дискомфорте путешествуют?
Потом всмотрелся в Черентая…
- Все странствуешь? Опять за старое взялся? - сказал сержант. - Вы, граждане, проверьте-ка у себя деньги и документы. Заодно и мне покажите… В смысле документы…
Документы у них тоже были. И очень серьёзные - для сержантского уровня. А к солидным людям, при аппаратуре соответствующей, с такой фуфловой ксивотой лучше было не соваться…
А сержант откозырял, и напарник его то же самое.
- Сержант Милюков, рядовой Баумгарт… Ступай, рядовой, продолжай проверку, а я с товарищами из Москвы посоветуюсь…
- Слушаю вас, - сказал Майор, когда рядовой Баумгарт удалился.
- Товарищ полковник, я этого типа знаю. Его вся железнодорожная милиция знает. Он по вагонам работает, только засыпается всякий раз по пьяни. Жалкая личность. Перекати-поле…
- Ну и, - сказал Майор.
- Ну и вот… Докладываю… - неуверенно сказал сержант. - Чтобы вы… В курсе…
- Органы в курсе, - сказал Майор.
- У вас, я извиняюсь, что - следственный эксперимент?
- Если я, - сказал Майор. - Тебе скажу. Тогда мне придётся. Тебя убить. А потом напарник. Убьёт меня. А потом себя. Уровень секретности. Понял.
- Понял, - сказал сержант Милюков. - А Черентая?
Мысль о том, что презренный Черентай один останется наслаждаться своей никчёмной жизнью, глубоко потрясла сержанта Милюкова.
- Шучу, - милостиво сказал Майор. - Давно ты видел. Черентаева Павла Эмильевича. В последний раз.
- Так тем самым летом, - сказал Милюков. - Его не забудешь. Как раз на этой ветке. Я его в Кошкине высадил. По-хорошему его надо было в район доставить, но тогда в вагоне поздние дембеля дрались, не до него…
Майор понимающе кивнул, потому что поздние, прямо с гауптвахты, дембеля - это серьёзно.
- А то убили бы его дембеля-то, - добавил сержант. - По ним даже пришлось оружие правомерно применить…
- Вот видишь, урка с мыльного завода, - сказал Печкин, обращаясь к Паше, - а ты ментов парафинишь всю дорогу. Он тебя, урода, спас…
Сержант благодарно кивнул журналисту, явно подозревая в нём сотрудника госбезопасности.
- А вы с ним… в Кошкин? - сказал он.
- Туда, - сказал Печкин. - Для выяснения.
- Так это из-за него было столько шуму? - сказал сержант.
- В смысле, - сказал Майор с полковничьим удостоверением.
- Ну, тогда… Тем летом… Стрельба эта вся… Даже нас поснимали с дороги - и в оцепление. Это его на самом деле ловили?
- Его-его, - сказал Печкин и выразительно глянул на Майора: видишь, импровизирую, легенду творю…
- Подробнее, - сказал Майор. Его манера говорить сильно впечатлила сержанта: большой человек, матёрый опер!
И Милюков рассказал, что семь лет назад в Кошкине, судя по ориентировке, схлестнулись две какие-то банды. И как-то связано было это побоище с местным санаторием для психов. И с какой-то шикарной иномаркой, брошенной на дороге. И были пострадавшие. Но толком простым ментам так ничего и не объяснили - кто, кого, чего, зачем…
- А ты сам кошкинский? - сказал Печкин.