Олег вспомнил картину Одрина - одну из тех, которые он видел и которые так ярко напоминали ему некоторые работы Вадима. Летний луг, мальчишки, играющие в войну… А под землёй, в черноте, белыми штрихами нарисованы схватившиеся врукопашную воин и чудовищное существо. Олег не помнил названия картины, но хорошо помнил серьёзно-азартные лица детей, думающих, что именно у них идёт настоящая война…
Олег вздохнул и подумал снова, что Мир всё больше подминает его под себя. На Земле он и представить не мог, что можно убивать людей и не вспоминать о тех, кого убил. Они не приходили во сне, Олег не вспоминал их лиц и не жалел их. Наверное, так воспринимали убитых врагов воины древности - как вереницу безликих теней, не способных смутить покоя, потому что ты уверен в правоте своего дела. Это очень и очень важно. Все психические расстройства, которыми страдает человек, побывавший на войне, вызваны вовсе не её "ужасами", о которых так любят талдычить журналисты и врачи - это просто следствие плохой мотивации тех, кто воюет, не понимая целей войны.
"А ты, выходит, знаешь? - иронически спросил сам себя Олег. - Ну и за что ты воюешь?"
Слов для ответа не нашлось. Олег был умным и развитым парнем, но едва ли мог облечь в чёткие формулы понимание того, что здешняя жизнь стоит защиты. Он посмотрел на ребят вокруг и неожиданно подумал - не ворвись в здешнюю жизнь данваны, не сломай её, не изгадь - и, глядишь, лет через сто тут было бы единственное в своём роде человеческое общество, построенное свободными людьми для свободных людей. Общество, где не нужны тома законов, потому что есть главный Закон, и он в самих людях. Где не нужны полиция, замки на дверях, благотворительные организации, чиновничьи аппараты… Где не бывает больных и одиноких. Общество без кровожадных маньяков-"вождей", лучше всех знающих, что нужно "их народу" - и без слащавых и лживых "народных избранников", этот народ презирающих и разлагающих… Общество без "измов", без голода, без ужасающих нелепостью и размахом войн за никому не нужные цели…
Такое могло быть здесь. Мир, где человеку было бы хорошо на самом деле - может быть, впервые за всю его историю. Разве это не заслуживает защиты?
Мысли были взрослые и печальные - как запах травы на вечернем лугу, прогретом солнцем. И Олег невольно подумал - а не об это ли мечтал и его дед?..
…- Что вы, что вы - это важно.
Чтобы вырос он отважным,
Чтобы мог найти дорогу,
Рассчитать разбег…
- Гостимир умолк и весело заявил: - Й-ой, обед!
Жена Хлопова, появившись на пороге веранды, приветливо улыбалась:
- За стол, за стол!
На эти слова реакция последовала, как на призыв к атаке. Горцы оперативно стянулись в зал, где большой стол был сдвинут ещё с несколькими своими собратьями. Во круг стояли раз разнокалиберные стулья, а на столе - "обед". Иначе как в кавычках это слово и произнести было нельзя. Больше подходило - "пир". Мальчишки начали рассаживаться.
Лесовики не поскупились. Стояла огромная кастрюля со щами, смахивавшая размерами на старинный щит сковорода с яичницей, жареная картошка с мясом и грибами, копчёное сало, лук, чеснок, какие-то салаты, огурцы, свежий хлеб, и ещё, ещё, ещё… Всего этого хватило бы на племенное ополчение после недельной голодовки. Ну и конечно - тут же расположилась волка в гранёных штофах с выдавленными на стекле здравицами в честь пьющих.
- Водки не пить, чеснок не жрать, - быстро прояснил генеральную линию поведения Гоймир, хватая ложку, тем не менее, первым. - А то вони станет на весь лес.
- То зря, - возразил Резан, но спор не перешёл в затяжную фазу - всё оказалось очень вкусным, и примерно минут двадцать, не меньше, над столов стояли лязг и стук, как в рукопашном бою, не тише, только без боевых кличей - рты у всех были заняты.
Олег налегал на дарёную картошку, живо напомнившую дом - мама так же её жарила на неочищенном подсолнечном масле, безо всяких "Олейн", считая, что именно такое масло придаёт картошке особый вкус. Постепенно горцы всё-таки начали отваливаться от стола с осоловевшими глазами. Кое-кто ещё вяло жевал горячие блины с маслом и мёдом, остальные вразнобой благодарили хозяев. Резан уже успел наведаться к телевизору и посмотреть его, а вернувшись, сообщил, что данванские войска, не встречая сопротивления, продвинулись далеко вглубь горской территории, и местное население встречает их с радостью, как долгожданных слуг порядка и закона. Это заявление за столом встретили изумлённым молчанием, кое у кого даже блины во рту позастревали. Наконец Олег, более привычный к вывертам СМИ, объявил:
- Славная германская армия принесла долгожданную свободу томившимся под большевистским гнётом народам Советской России. Ура, сограждане.
- Шутник, - Резан едва ли что-то понял, но потянулся, чтобы щёлкнуть Олега в нос. Тот показал камас:
- Зарежу. Руки прочь.
- Одно наш гость грозит горцу горским камасом же, - сокрушённо заметил Резан. - То и есть наша терпеливость да незлобливость славянская. Мы-то его…
- …на помойке подобрали, почистили - а он нам фигвамы рисует, - договорил Олег и фыркнул.
Горцы стали выбираться на веранду. Гоймир задержался.
- Вот то, - он прикоснулся к притолке и посмотрел на хозяина, - я и понимаю, ты много для нас сделал. Стать, ещё одним поможешь?
- Найти проводника на Тёмное? - тут же спросил Хлопов.
- И добро бы… Да ещё кого ни есть выслать - вытропить наших соседей. А я передам что воеводам. Поможешь ли?
- Почему не помочь, - легко согласился Хлопов. - Завтра с утра - годится?
- Благо тебе, - сдерживая радость, кивнул Гоймир…
…Перешагнув порог веранды, князь-воевода столкнулся с Йериккой. Тот стоял у косяка и что-то посвистывал. По веранде разносились хихиканье, шорох, слышались негромкие возгласы и обещания, в основном связанные с членовредительством - чета делила жизненное пространство.
- Нашёл? - с ходу спросил Йерикка. Гоймир поморщился:
- Й-ой, догада… Нашёл, добрым путём всё.
- Вот когда мы, - Йерикка ногой раскатал свой плащ и, сев на него, начал растирать подъём босых ног, - Когда мы, - повторил он, - вернёмся домой, и дом будет цел, а данваны уйдут на какое-то время, тогда я скажу: "Добрым путём всё." Да и то - преждевременно.
Гоймир сел рядом на свой плащ. Вздохнул:
- Если так, то мыслю - твёрдым сказать: "Добрым путём всё" можно одно на одре, среди друзей и родни…
- Где уж тут "добрым путём", это чистый ужас - такая смерть, - искренне сказал Йерикка.
По другую сторону поднялась голова Олега. Он свирепо сказал:
- Если не заткнётесь, то ночью я положу вам на морды по носку!
Гоймир тут же улёгся на бок - лицом от Олега - и закрыл голову плащом. Олег с шутовской поспешностью шлёпнулся на "постель" и, треснувшись затылком в стену, зашипел.
- Шарик спустил, - отчётливо сказал в наступившей тишине Йеерикка.
- Кто в шарик спустил? - откликнулся Воибор. Веранда взорвалась хохотом, а когда он утих, все услышали похрапыванье. Это спал Олег.
* * *
Проводником оказался мальчишке лет 11–12 - рослый и молчаливый. Горцы встали рано, но мальчик уже сидел на скамейке у ворот и грыз яблоко. Он был одет в куртку, подпоясанную ремнём, бесформенные штаны, заправленные в хорошие, пошитые по ноге сапоги; между колен вверх стволом стояла одностволка 410-го калибра, в которой Олег узнал изделие Тульского завода. На поясе висел нож.
Лил всё тот же серый дождь - он всю ночь шуршал по крыше, убаюкивая ребят, и они хорошо выспались. Мальчишка поднялся навстречу и безошибочно протянул руку Гоимиру:
- Владимир.
Имя у него было старое, не крещёное, и вёл он себя солидно и обстоятельно.
- Гоймир, - горец серьёзно пожал протянутую руку. Мальчишка посмотрел на небо:
- Ну чего, пошли, что ли?
- Идти далеко? - поинтересовался Йерикка.
- До закатного края - дня три, если напрямик, без затей, - обстоятельно стал разъяснять мальчишка, - а если тропами, да чтоб не знал никто - все четыре.
Йерикка свистнул и поправил на - волосах повязку. Гоймир спросил:
- А разом до реки, да и плотом?
- А всё равно трое. Только там не незаметно не проплывёшь, и думать нечего.
- Одно сможешь так вести, чтоб не вытропили нас? - допытывался Гоймир. - У нас вон оборужение есть тяжёлое…
- Проведу, - коротко ответил мальчишка, всем своим видом показывая, что ему надоели бессмысленные расспросы. - Так идём?
* * *
Тропинка была хорошо знакома Мишке. Он почти бежал по ней - налегке, только с двустволкой на одном плече и небольшим рюкзаком - на другой. Эти места, он знал отлично, а Гоймир хорошо объяснил, как и где найти чету Квитко.
"А всё-таки мать неправа, - думал юноша, размеренно двигая ногами. - Надо воевать с ними. Мы живём на этой земле, а они приходят и хотят, чтобы мы жили, как надо им. Наши прадеды ушли от такого сюда. А нам куда уходить? Да и сколько можно уходить?"
Он вспомнил горцев, ушедших дальше, на закат - и снова восхитился этими ребятами, которые были младше его…
…Мишка не ожидал никого встретить на этой тропе. И не мог даже предположить, что она окажется перекрыта, что на неё могут наткнуться хотя бы случайно. Поэтому и заморгал глазами удивлённо, когда шесть горных стрелков появились сразу со всех сторон и шесть стволов уставились на него.
- Кто такой? - спросил старший.
"Хлопов," - хотел сказать Мишка, но не открыл рта. Ему стало страшно, да ещё и прибавилась злость, что попался так глупо.
- Ты что, оглох? - ствол винтовки шевельнулся.
- Кудыкин. - выдавил Мишка, - Степан.
- Откуда? - продолжал допрос стрелок.
- Из Каменного Увала, - назвал Мишка большое село на полночь. - Охочусь тут.
Стрелки совершенно отчётливо расслабились, и Мишка ощутил облегчение.
- Документы есть? - спокойно уже спросил их стёрший. Мишка пожал плечами:
- Да вы чего? Кто же на охоту бумажки берёт? Не верите - ну, проверьте как там… - это предложение он выдал, обмирая от ужаса, но стрелок повернулся к своим и махнул рукой, уже не глядя на Мишку:
- Вали отсюда. Крюк тебе придётся сделать. Иди на запад, потом сворачивай домом, как подальше отойдёшь.
- Эй, чего такое? - удивился Мишка, уже собираясь идти, куда сказано. Стрелок без раздумий пояснил:
- Да зажали тут, место не далеко, горцев, человек двадцать. Обложили, ждём сигнала, они и не чуют ничего… Давай, шагай, нам некогда.
- А-а, - уже без интереса отозвался Мишка. - Ну ладно, пойду я.
- Ни пуха, - пожелал стрелок.
- К чёрту, вам тоже, - уже машинально ответил Мишка, шагнув в кусты…
…Он спустился на сотню шагов по отлогому склону и вслушался. Стояла тишь. Но сейчас она взорвётся выстрелами, взрывами, криками… Мишка перевёл дух и вытер пот с лица. Дико осмотрелся вокруг. Он не сомневался, что речь идёт о тех, к кому он добирался - о чете Квитко. А горцы даже ничего не знают! Что же делать, что делать-то - Господи, помоги, подскажи…
"А какой подсказки ты ждёшь? - сурово спросил он сам себя. - Что тебе должны подсказать? Как нужно поступить?"
Он дёрнул плечом, сбрасывая в ладонь ружьё. И двинулся обратно. Вверх, но параллельно тропе, вслушиваясь и вглядываясь. Он запретил себе думать о чём бы то ни было - абсолютно обо всём, чтоб не поддаться страху.
Первый кордон он обошёл. По расчётам, сумел прошагать половину расстояния до горцев, когда услышал резкий окрик с хангарским акцентом:
- Эй, стой!
Он выстрелил на звук - сразу из обеих стволов, как учил отец. И закричал на бегу:
- Братцы, братцы-ы! Окружают ва-ас! - переламывая ружьё.
Удар в голову был таким, что всё разом закружилось - небо, камни, трава, кроны деревьев, бегущие к чему перевалистые фигуры хангаров… Потом камни полетели навстречу, но Мишка не успел упасть них, подумав: "Ох и расквашу я морду!" - они вдруг растворились, стали гудящей чернотой без дна… а потом - ничем…
…Неподалёку загрохотал крупнокалиберный "утёс", перекрывая частый лай автоматов и винтовок. Отряд Квитко рванулся из кольца, как взбесившийся зверь из непрочного ошейника…
* * *
Тяжёлый грузовик остановился в центральной улице Стрелкова. Мегафонный жёсткий голос собрал на площадь всех жителей. Он звал без угроз - но угроза была в самом тоне, в манере выговаривать слова…
Дождь не прекращался. Десяток солдат - не стрелков, а хобайнов, громоздко-устрашающих в полном снаряжении - цепью выстроился вокруг грузовика. Хобайны глядели поверх голов людей, положив руки на висящие поперёк груди многоствольные, разлапистые автоматы.
Высокий офицер-данван поднялся на кабину, заложив руки в жёлтых перчатках за спину. Ещё двое хобайнов с чем-то возились в кузове; потом подняли и установили у откинутого заднего борта сбитый из досок щит.
По толпе прокатился полувздох-полустон. Она качнулась в стороны, словно круги побежали от брошенного в воду булыжника. На щите вбитыми в ступни и ладони гвоздями был распят труп Мишки Хлопова. Вода смыла кровь, шляпки гвоздей казались чёрными точками на белом фоне кожи. Епте один гвоздь был вбит в лоб, чтобы держалась голова. Сбоку от чего, над бровью, чернел довольно большой пролом, из него дождь ещё вымывал розовые струйки…
- Молчи, - сказал Хлопов жене. И она задавила крик, лишь глаза стали безумными, Колька, старший, обнял её, не отрывая взгляда от спокойного, безмятежного лица брата, которое ничуть не уродовала дыра и вбитый в лоб гвоздь…
Офицер заговорил. Он держал шлем в руках за спиной - то ли барахлила система перевода, то ли данван хотел казаться "ближе к народу". Но язык он знал плохо, говорил с сильнейшим акцентом, тянул гласные и наоборот - вылаивал короткие слова, будто команды перед строем. Очевидно, он и сам понимал, что не очень хорошо объясняется, потому что то и дело морщился - вполне по-человечески - и потирал лоб перчаткой.
Смысл сказанного был, тем не менее, ясен. Юноша назвался Степаном Кудыкиным из Каменного Увала. Он сорвал операцию по захвату горской банды. В Каменном Увале Степана Кудыкина нет. Тело возят по весям с целью опознания. Если кто-то знает мёртвого - пусть скажет. Офицер-данван напоминал о долге перед армией, принёсшей в эти дикие места закон и порядок. Он говорил о том, что горские банды могут явиться куда угодно и "причинить чрезмерно слишком страшный вред мирным весникам".
Люди молчали. Каждый из них знал, что горцы провели тут прошлую ночь. Никто не слышал от них плохого слова. Никто из горцев, бывавших в веси до начала этой войны, не причинял никому из лесовиков вреда. Горцы были вспыльчивы, горды, но честны и отходчивы. Беду принесли не они. Беду принесли приехавшие на грузовике.
Люди так же молча начали расходиться в улицы. И данван, знавший, конечно, что в каждом доме тут есть ружья, подождал ещё, отдал команду и сел в кабину, откуда торчал ствол пулемёта. Солдаты опустили доску, попрыгали в кузов, подняли борт - и грузовик поедал прочь через дождь. Хобайны покачивались в его кузове и молчали. Говорить им было не о чем. Родины и старых привязанностей ни у кого из них давно не осталось. Друг друга они знали так хорошо, как только могут знать солдаты-профессионалы, долго служащие вместе. А говорить о войне, находясь на войне, было глупо. По этому они молчали. И лишь когда грузовик уже взбирался, ревя мотором, на гряду холмов у леса, молодой солдат, глядя за борт, сказал:
- Дождь.
Ему никто не ответил…
…Хлопов вошёл в комнату сыновей, когда Колька шнуровал рюкзак - хороший, отец привёз братьям такие с юга. Парень обернулся, глаза у него были красные и бешеные.
- Не держи, батя! - хрипло сказал он. - Всё равно уйду!
- Я и не держу, - Хлопов перевёл дух. - Мать уснула… Ты ступай, сынок. Ты найди этого Квитко. Как хочешь, где хочешь. Скажи ему… ну, то Мишка должен был сказать.
- В потом? - Колька не спускал с отца настороженных глаз. Хлопов посмотрел мимо сына:
- Иди, к кому захочешь. Лучше б к нашим, если есть отряды такие.
Колька встал на колени:
- Благослови, батя.