Сообща накрыли повозку брезентом, тщательно укутав весь инвентарь. Из-под брезента совсем чуть-чуть свешивались сети и высовывались сачки чтобы в деревне видели, что семья отправилась на рыбалку, но не сильно вдавались в технические подробности предстоящего промысла.
Кривобокое неприветливое солнце, перекошенное атмосферными линзами, равнодушно пылая июльским жаром, подбиралось к зениту, когда компания выдвинулась на Волынино озеро. Толян и Лёха катили тележку за длинные деревянные оглобли. Машка, закутанная в платок по самые глаза, сидела на возке поверх брезента. Дуэйн шагал сзади, подталкивая боевую колесницу одной рукой.
Деревня Пронькино вытянулась вдоль дороги как кубанская станица, но звалась та дорога не улица Красная, как принято на Кубани, а улицей Щорса. На окраине деревни улицу Щорса пересекала под острым углом улица Котовского. Асфальта эта улица никогда не видела, да и ни к чему он ей был, потому что была она совсем коротенькая, не более десятка домов, и обоими концами слепо упиралась во дворы. В одном из этих дворов, принадлежавших Ваньке Мандрыкину, тихому безответному мужику, одиноко помиравшему от радиации, обитал под рассохшимся деревянным крыльцом сам Котовский, рыжый зверь с чёрными подпалинами, весом без малого в пуд, бандюга и садист. Все прочие коты и даже большие матёрые псы обходили его владения десятой дорогой, потому что исход встречи мог быть только один: подкараулит, набросится и разорвёт на сувениры.
Один конец улицы Щорса вёл в обезлюдевший после Пандемии райцентр, а другой проходил через пару вымерших деревенек и терялся в невесть каких болотах, которые со всех сторон обступал лес. Под слоем утрамбованной колёсами и ногами красновато-бурой вязкой глины кое-где ещё проглядывали остатки асфальта, постеленного лет тридцать тому назад. Лучи полуденного солнца стлали густые короткие тени. На обочине то там то сям вкривь и вкось торчали из земли древние столбы, то ли электрические, то ли телеграфные. Они сиротливо подставляли солнцу тёмные, изъеденные временем и непогодой тощие бока. На самом верху как растопыренные локти вонзались в небо перекладины с обрывками проводов.
- Хорошо бы на них наших федералов развешать! - размечтался Лёха, поглядывая вверх.
- Эт точно! - Толян перехватил взгляд Дуэйна. - И твоего командира рядом с ними. - добавил он, обращаясь уже к Дуэйну.
- I agree. Colonel Delacruz is a bad nigger. - откликнулся Дуэйн. - But the Lynch law has no use anymore. We live in a civilized society! You can't just grab a nigger and hang him like in the old days! You must give a nigger a fair trial, find him guilty and then hang him! And by the way, Colonel Delacruz can't be tried like a fucking civilian. He must be court martialed!
Никто не ответил ни слова на горячую речь официального представителя американской военной разведки. Дуэйн помолчал с полминуты и закончил речь весьма неожиданно:
- But you know what? If you happen to meet Colonel Delacruz and shoot him in the face, I won't tell nobody "cause you" re my brother in law!
Толян молча глянул Дуэйну в глаза и хлопнул его по плечу, покосился на столбы, сплюнул в придорожную траву, пошевелил лопатками, а затем впрягся в повозку и зашагал дальше.
Престарелые вросшие в землю избы отгораживали от дороги разномастные заборы и плетни, частично повалившиеся, с дырами и прорехами. Сельчане ковырялись в огородиках, пропалывая и окучивая какие-то непонятные уродливые растения: радиация постаралась и здесь. Что в итоге вырастало на грядках, и как это можно было приготовить и употреблять в пищу, знали только те кто это выращивал и ел.
Повсюду во дворах просушивалась торфяная крошка, привозимая жителями с окрестных болот. Зимой ей отапливались, и от этого в избах едко пахло горелым торфом, и крутилась в воздухе мельчайшая бурая пыль, оседая на всю домашнюю обстановку и поскрипывая на немногих ещё не выпавших от радиации зубах.
Никто из встреченных огородников не выказывал интереса к рыболовам. Подняв лысую голову от грядки, они вяло приветствовали проезжающих, глядя пустыми глазами, после чего сгибались к земле и продолжали заниматься своим делом. Единственным исключением оказался Василий Рачков по прозвищу Клешня.
Пару лет назад, когда на рыбалку ещё не ходили как на войну, Василий поставил в сенцах флягу с бражкой и добавил в неё для запаха какой-то травы, которая, как ему показалось, пахла солодом. В результате получился продукт, сильно напоминающий по вкусу крепкое пиво. Обрадованный Васька побежал на любимую с раннего детства речку Утоплянку, наловить раков.
Речка была неширокая, но имела довольно сильное течение с множеством водоворотов и ям с хитрыми корягами на дне. По этой причине речка и носила гордое имя Утоплянка. Нырнув в известное ему место, он начал нащупывать на дне рачьи норы, ожидая что в одной из них его ухватит клешнёй за палец раздосадованный рак.
Неожиданно Васькина пятерня ушла целиком в широкое и глубокое отверстие. Таких огромных нор Василий Рачков, потомственный раколов, судя даже по фамилии, никогда на дне не встречал. Только он хотел удивиться, кто бы мог в этой норе сидеть. как в ладонь со всей силы вонзились невесть откуда взявшиеся на дне реки слесарные клещи. Вероятно, клещи как раз и прятались в норе.
От адской боли Васька взвыл дурным голосом, точнее попытался взвыть, но вместо этого забулькал и чуть не захлебнулся. Кое-как вынырнув и выскочив на твёрдую землю, Василий со страхом глянул на свою руку и увидел, что ему в ладонь вцепилось и болтается, извиваясь и щёлкая, громадноё чёрное пучеглазое чудовище килограммов на пять весом.
Васька, матерно стеная, вепрем помчался к одиноко стоящему валуну и со всего размаха хряснул жуткую тварь о реликтовую поверхность древней эрратики, отполированную неумолимой силой воды, запертой в ледяные кристаллы. После пятого удара гигантский рак обмяк и затих. Перепуганный ловец, трясясь всем телом, осторожно освободил ладонь от глубоко вонзившейся в неё клешни, перевязал покалеченную руку рыбацкой ветошью и потащил домой необычный улов, истекая кровью из-под повязки и проклиная радиацию, реку, раков и те места где они зимуют.
Речной монстр был сварен в солёной воде и съеден под домашнее пиво, несмотря на ранение. А через пару недель Василий заметил, что покалеченная рука стала чернеть, твердеть и менять форму. Васька смертно затосковал и уже совсем было собрался помереть от гангрены, но рука, хотя и продолжала чернеть и твердеть, не отваливалась, и Василий не помирал. Через пару месяцев вместо привычной кисти с пятью пальцами у Васьки на руке ниже локтя красовалась преогромная клешня.
Василий снова закручинился, решив что быть ему скоро химерой, и ударился в запой, надеясь за пару недель истребить в себе самогонкой страх смерти и невзначай повеситься. Но в одну из ночей, то ли во сне, то ли в пьяной одури, явилась к нему озёрная рыба, наподобие Емелиной щуки, и человечьим языком сказала, что клешня дарёная, от озера, и что озеро желает полюбоваться (так и сказала - не "посмотреть", а "полюбоваться") как он будет пользоваться подарком. Так что не бойся, Васька, никакой химеры и с пьянкой завязывай.
После вещего сна Васька быстро воспрял духом и начал с энтузиазмом осваивать новый инструмент. Через пару месяцев он преуспел настолько что даже знаменитый Эдвард Сизорхэнд почтительно курил в сторонке со своими ножницами. Рука, оборудованная клешнёй, оказалась исключительно полезной в хозяйстве. Она заменяла и клещи, и пассатижи, и нож, и ножницы, и пилу, и гвоздодёр, а кое-когда даже и топор.
Однажды Василий, раззадоренный односельчанами, на спор под интерес перекусил соседский лом. С тех пор односельчане стали его не то чтобы побаиваться, но как-то сторониться. А Васькина жена Раиса отказалась спать со своим благоверным в одной кровати, говоря что он может во сне отчекрыжить ей нечаянно голову как цыплёнку. И даже прежде чем улечься с мужем в койку поозорничать, Райка накрепко приматывала Васькину клешню к кроватной раме ремнями из сыромятной кожи.
Завидев рыбаков, Васька-Клешня живо подошёл из глубины двора к плетню и поздоровался с каждым по особому:
- Здравия желаю, командир разведгруппы! На озеро выдвигаетесь? Волчье Ухо, как слышимость? Машутка, а ты всё хорошеешь! Вотсап май нига? - Последняя фраза, произнесённая с чудовищным русским акцентом, разумеется, предназначалась Дуэйну.
Покончив с приветствиями, односельчане перешли к обмену новостями. Главной новостью было то, что озёрной рыбе наскучило плавать в воде, и она выучилась летать. Сопровождая рассказ забористым матом и прищёлкивая в такт клешнёй, Василий поведал, что настоящих крыльев рыба пока что не отрастила, а летает на плавниках как планер и ныряет обратно в воду. Но озёрным тварям и этого оказалось достаточно чтобы пожрать всех окрестных ворон и галок.
- …вылетает прямо в центре озера, блять, как Трайдент, ебать её в печень, вертикально вверх. Начальная скорость, ёбта, полтора Мака, не меньше! В верхней точке траектории делает переворот и пикирует блять по параболе над лесом, ёбта! Какая птица попалась - глотает, блять, вместе с клювом и с перьями. Потом делает доворот, блять, хвостовым оперением, средние плавники заместо элеронов, и входит блять обратно в озеро метрах в десяти от берега под углом, ёбта, в тридцать градусов. А потом сверху пёрышки падают… долго так, минут десять. - окончив печальный рассказ, Васька длинно матюкнулся и скорбно похрустел клешнёй.
- Скоро они ещё и ноги отрастят. Тогда нам всем пиздец, паря! - невесело резюмировал Лёха.
- Ну а хули, конечно отрастят! Не тебе же одному волчьи ухи отращивать! - подъебнул соседа Васька.
- Вась, хороший ты мужик, видный. Только глядеть на тебя прямо неудобняк. С левой стороны нормальная такая клешня, а с правой - такие же, ёбт, пальцы как у всех. Как то несимметрично получается. - Толян гнал порожнину с серьезным выражением лица. - Знаешь что? Срежь-ка ты её по локоть к ебеням, а через месяц там такая же клешня отрастёт. Мы бы тебя тогда в озеро спускали на стальной цепи как Зурита Ихтиандра. Будешь цеплять рыбу за жабры обеими клешнями - и в лодку!
- Правильно, братка! - Лёха сунул руку под рубаху и почесал шерстистое ухо всей пятернёй. - Научи Васька как соседа подъябывать!
- А что, с одной клешнёй я вам не пригожусь? - неожиданно серьезно ответил на подъёбку Василий. - У меня всем клешням клешня. Вот глянь в натуре!
Васька с видом фокусника извлёк из густой травы большой обломок древнего силикатного кирпича и подкинул перед собой. Чёрной молнией мелькнув в воздухе, клешня лязгнула, и кирпич словно взорвался, разлетевшись на мелкие обломки и силикатную пыль.
- That is some fucking Russian claw! - потрясённый Дуэйн пришёлкнул языком и восторженно зааплодировал. - Fuck me! Who ain't seen this shit, ain't seen nothing! It's a fucking miracle! Basil, you're a bad motherfucka, you son of a bitch! All y'all are bad motherfuckas!
- Ну а хули ты думал! - Васька расплылся в довольной улыбке.
- Охуеть можно! - от избытка чувств Дуэйн перешёл на великий и могучий, при этом напрочь потеряв американский акцент.
- You betcha, bro! - подтвердил Толян.
- Ну что, командир, возьмёшь боевого пловца в разведроту? - осведомился Василий, стерев с лица улыбку.
- Взять возьму, но улов будем делить по головам, а не по дворам. Нас трое, значит тебе достанется четвёртая часть.
- Так ваш шпион американский привитой от радиации. - кивнул Васька на Дуэйна. - Зачем ему наша рыбка?
- А тебя не ебёт! - отозвался Дуэйн, без малейшего акцента.
- Правильно сказал! Тебя не ебёт. - подтвердил Толян. - Уговор такой: один человек - одна доля. Или соглашайся или пиздуй.
- Соглашаюсь, но при одном условии. - хитро сощурился Василий.
- Это при каком же? - поинтересовался Толян.
- Каждая рыбка, которой я влёт клешнёй голову состригу - это мой призовой фонд, сверх моей доли. Ну как, по рукам?
- По рукам. - Толян хмыкнул и осторожно пожал протянутую клешню.
- Ща я только переоденусь и кой-какую снарягу возьму. - Василий скрылся в избе и через пять минут вышел, облачённый в рваную камуфлю неизвестно какого года древности и обутый в кирзовые сапоги. На поясе у него красовался толстенный ремень с металлической застёжкой, а на локоть клешни была намотана стальная цепь с карабином. В руке Васька держал острогу для подводной охоты и маску для ныряния.
Толян кивнул Василию на повозку, и тот засунул острогу и прочее снаряжение с краю под брезент, приподняв его за угол и углядев при этом катану в ножнах.
- Вы чё, с энтой шашкой епонской будете в озеро нырять и рыбу рубать как Чапай белую гвардию?
- В озеро ты сам ныряй. А катана - это чтобы отмахиваться когда рыбка к нам сама в баркас полезет. Не у всех же клешни растут.
- А она точно полезет?
- Стопудово. Если она летать выучилась, то прыгать и ползать - тем более.
- Хуже всего, что эти твари ещё и думать научились как люди. - подала голос Машка с повозки. - Давайте-ка, мужики, к Шалфеичу завернём. Крюк не сильно большой, а он, может, и подскажет чего про ихние повадки.
4
Иван Макарович Зеленцов, бывший местный агроном, а ныне пенсионер, жил на отшибе, метрах в пятиста от главной улицы, вдоль которой вытянулась деревня Пронькино. Чтобы добраться до его подворья, нужно было пройти или проехать по узкой насыпи из песка, керамзита и цементного крошева, насыпанной невесть когда незнамо кем. По обеим сторонам насыпи возвышались громадные мшистые кочки и росла ядовитой расцветки трава явно болотного вида. Снаружи кочки выглядели как нерушимая твердь, но стоило лишь оступиться с насыпи и встать на кочку, как она, чвякотно хлюпнув, стремительно проваливалась в неведомую пучину, и невезучая нога по самый пах погружалась в липкую вонючую густоту.
После длительной борьбы утопающего за жизнь и свободу трясина отдавала ногу, но сапог навсегда оставляла себе на память. Озверевших пиявок же отодрать можно было лишь посыпав солью или намазав керосином, но поскольку названных медикаментов у пострадавшего с собой обычно не оказывалось, приходилось терпеть пока ярко фосфоресцирующие трёхголовые твари не насосутся досыта и не отвалятся сами.
Престарелый отставной агроном давно забыл что такое пенсия, потому как в нынешние времена платить её было и нечем, и некому, да и если бы даже её и платили, купить на неё тоже было бы нечего, потому что официальная купля-продажа за денежные знаки давно отошла в область предания.
Кормился Иван Макарыч лечебными травами, которые он собирал в лесу и сушил под потолком. Лес этот начинался прямо от его дома сперва редколесно, а потом стремительно густел и становился непролазной чащобой. Кроме лечебных трав Иван Макарыч банчил курительными смесями, сделанными из тех же трав, обменивая их на еду, простенькую одежонку и нехитрый деревенский инвентарь.
По этой самой причине никто в деревне не называл Ивана Макарыча ни по имени отчеству, ни по фамилии. Прилипла к нему намертво погонялка дед Шалфей, по названию курительной травки, которая вставляла лучше всех, и которую сам Иван Макарыч неизменно покуривал, а раскурившись, видел разные видения, многие из которых впоследствии исполнялись наяву.
Вот поэтому жители деревни Пронькино, собираясь на какое-нибудь сомнительное мероприятие, непременно посылали гонца к деду Шалфею с просьбой покурить вишнёвую трубочку, набитую знаменитой травой, и рассказать, не увидел ли он чего-нибудь такого, что могло бы пролить свет на возможный исход предстоящей авантюры.
Старик ничуть не удивился, увидев как к его калитке подкатывает боевая колесница, тащимая Толяном и Лёхой, с восседающей наверху Машкой. Васька помогал тянуть повозку на манер пристяжной, уцепив её сбоку клешнёй, а задок подталкивал обеими лапищами Дуэйн.
- День добрый, рыболовы! - престарелый хозяин открыл калитку настежь и сделал приглашающий жест рукой. - Что, страшно небось на озеро выходить без взрывчатки?
- На озеро конечно страшно. Но рыбную диету не соблюдать - страшнее. - Толян, отвечая, коротко глянул в лицо бывшего совхозного агронома, пытаясь установить визуальный контакт, но хитрые глазёнки старика, тускло блеснув средь глубоких морщин, убежали от соприкосновения, не желая выдавать мысли хозяина.
Прошли запущенным двором, поросшим лопухами и бурьяном. К покосившейся стене ветхого сарая, кое-как сколоченного из кривоватых досок, потемневших от времени, прислонилась заржавленная коса с заскорузлым держаком. Рядом с косой примостились щербатые деревянные грабли. Двери у сараюшки не было. От неё стались лишь ржавые дырья от шурупов, на которых когда-то держались петли, вывернувшиеся в конце концов из истлевшей притолоки. Внутри сарайчика у стенки был свален в беспорядке мелкий хворост, который старому травнику было под силу собрать и принести из леса. Под дощатым навесом был врыт в землю огромный железный чан, наполненный почти до краёв смесью сухого моха и торфокрошки.
- Зимой обогреваться им буду, дровишек-то взять негде. - пояснил старик, перехватив взгляд Дуэйна.
В избе, и в сенцах и в горнице, повсюду висели под потолком и на стенах пучки различных трав, на полках поблёскивали сквозь густую пыль множество стеклянных банок и бутылок с мутными настойками без этикеток, а в переднем углу стоял, прислонившись, черенок от лопаты со вздетой на нём страшной шипастой трёхглазой головой с вывороченными ноздрями и огромной пастью, усеянной в три ряда зубами типа акульих.
- Скажи, дед, это кто такой у тебя тут, как оно зовётся? - спросил Лёха, указывая пальцем на засушенную голову.
- Этот? Спаситель это мой, а как зовётся, извини, не знаю.
- Спаситель? - хмыкнул Лёха. - А поглядеть, так подумаешь наоборот, погубитель.
- Я об ту пору болел сильно. - пояснил дед. - Радиация меня одолела, помирал я. И вот помню сижу я, раскурился кое-как, и стал сильно думать и просить: приди ко мне какая-никакая живность, если не рыбка то хоть кто-нибудь с озера чтобы я поел её да поправился. Вот - приполз этот, стал в дверь скрестись. Открыл, гляжу три глаза, зубов полна пасть, ног нету, ласты как у тюленя. Как звать не знаю. Я его топориком порубил, сварил и поел. А голову - для уважения - засушил и поставил на парадное место, как памятник энтому лысому херу, как его бишь звали-то? Ну какой в прежние времена на площади стоял и на винный магазин рукой показывал?
- Ленин что ли? - выдохнула Машка, невесело усмехнувшись.
- Ну да, вроде как он. Вот времена тоже были интересные, в какой райцентр ни приедешь, везде этот лысый хер стоит и культяпкой гипсовой в небо тычет. Поди ещё и доселе не всех посшибали.
- А как же это он тебе дался под топорик-то? - удивился Толян. - Тем более если ты говоришь, помирал.