- Если что, ты даешь газу и драпаешь, не ожидая меня. Понял? Понял?
- Понял, старшой. Только зачем…
- Все.
- Все так все.
Круз подождал немного, прислушиваясь. Слез. Пошел к цирку, поднял правую руку, показал пустую ладонь. Когда из-за парапетов перехода выглянули две фигуры в серых комбинезонах, хотел поприветствовать. Но слова застряли в глотке, когда увидел лица. Вернее, то, что было на месте лиц, - багровые, дряблые, обвислые, бесформенные синюшно-фиолетовые куски гниющего мяса.
Впрочем, мясолицые оказались вовсе нестрашными - когда посмотришь на них пару часов, уже вроде и как надо, и глаз не режет. Куда жутче смотрелись те, у кого лица были как припудренные - мучнистые, разбряклые, роняющие белесые хлопья. Безносые, безгубые. Пузырчатые, склизкие грозди гниющей плоти, выеденные гноем глаза. Были беспалые, безногие, раздувшиеся пузырем, изъязвленные, сочащиеся сукровицей, обмотанные, кульгавые. Все - суетились, хлопотали, спешили. Тащили, ковырялись, щелкали тумблерами, копали, шили. Все при делах. И только вовсе обглодок, безногий и слепой, сидел в углу, скребясь уцелевшим пальцем, и подвывал тоненько, переливчато - пел. Ему не мешали.
- Так и живем, - сказал Во, отхлебнув чаю.
- Не так уж плохо, - заметил Дан вежливо, отхлебнув чаю. И не поморщился.
Круз поразился. Из своей кружки он так и не отважился хлебнуть. Даже делать вид не старался - от запаха слезы наворачивались. А если подумать, что заваривает кто-нибудь из этих, теряющих пальцы в кастрюлях, - вчерашняя тушенка наружу просится. Через верх.
- Главное, мы выживаем, - заключил Во важно. - И даже прирост есть. По здоровым, что главнее всего. Оно только на вид страшно, правда? Лепра - она же не заразная. И живут прокаженные долго. По десять, двадцать лет могут жить. Прокаженные женщины даже детей здоровых могут иметь. И - заметьте! - иммунитет полнейший. Пол-ней-ший! - Во даже палец поднял для пущей значительности.
- А когда заражаете? - спросил Дан, отхлебнув.
- Обычно к половой зрелости. У некоторых раньше на пару лет счастье подступает, у ребят в особенности.
- И всем помогает?
- Хм… эффективность, конечно, не стопроцентная… Но вы же понимаете, коллега, тут даже пятьдесят процентов - огромный успех!
- Конечно, конечно.
- Из прокаженных - отличные солдаты. Болевой порог у них низкий, а реакции - не хуже, чем у здоровых. Выродки нас боятся! В год всего пара-тройка набегов, не больше - силы наши прощупывают. А коллег наших из центра - увы! - одолели. Выжгли подчистую. Все потому, что коллеги ставку сделали на молодость. Набирали солдат из подростков, которые признаки показывают.
- Мы встречались с таким, - заметил Круз.
- О да, это распространенная практика. Из детей получаются ужасные убийцы, если страх боли исчезает. Но… - Во снова поднял палец, тонкий, измазанный чернилами, с обгрызенным ногтем. - В городской войне главное - опыт и умение. Одна бестолковая храбрость только материал расходует. Мы коллегам даже боевые группы одалживали. Но - увы! Двух лет еще нет, как выродки их баррикады снизу подорвали, а потом стадом - и всех, всех. Даже женщин не взяли. Выродки, да. - Во вздохнул. - Иногда я просто впадаю в отчаяние, думая, в какую нравственную бездну катится человечество. Это же ужас: плодятся там, в подвалах, едят человечину, говорить едва могут, из всего человеческого только умение стрелять и осталось. Но считают себя людьми, а нас - отбросами, годными лишь в крематорий. Не удивительно ли?
Последыш хмыкнул.
- Вы только гляньте в окно! Какой вид! Мы все сохранили! Деревья! У нас даже птицы живут! А выродки же все уничтожили, все!
Круз кивал, послушно глядя в большое, на полкомнаты, окно и на Воробьевы горы за ним. В самом деле, приятно глазу - рыже-буро-зеленая поросль на приречных склонах, газоны на площади, выложенные цветными камушками. Дальше, правда, за рекой, будто зубами гнилыми все утыкано.
- Простите, - попросил Круз вежливо, - я, может, глупость скажу. Но вот я не понимаю, зачем вы тут сидите. За городом масса земель свободных и врагов куда меньше. Вы могли бы землю возделывать, разводить…
Во посмотрел на него, и Круз поперхнулся.
- Да ничего, ничего, - успокоил Во. - У нас здесь и плантации, и козы с курами. А город… хм… вот вы ко мне пришли, так, не я к вам? Здесь - центр знания, культуры, разума, наконец! Здесь сохраняется гордое имя человека разумного! Здесь - надежда человечества. Разве нет?
- Конечно, - подтвердил Дан. - Ваши необыкновенные знания меня к вам и привели. Меня уверяли, что ваша коллекция штаммов - самая богатая!
- О да, да! - вскричал Во. - После обеда мы непременно, непременно отправимся в закрома, да. А сейчас - отдыхайте, лакомьтесь. Сознайтесь, ведь вы, должно быть, нигде такого вкусного не пробовали?
Круз поперхнулся снова.
- Да, - вымолвил Дан, напряженно глядя.
Во пригладил теменные волосики и открыл секрет:
- Это из грибочков. Под стеклом растут, с травкой завариваем. Бодрит и вкусней "Ахмада"! Помните еще, что такое "Ахмад"?
Некоторое время все молчали.
- Мне можно вопрос? - наконец подал голос Круз.
- Разумеется. - Во снисходительно улыбнулся.
- Мы видели, когда сюда ехали, баррикады из автомобилей… это ваша линия обороны?
- Да, это наша старая идея. Сделать стену, сдержать выродков, орды диких. Увы, идея себя не оправдала. Проще оказалось закупорить подземные коммуникации и оставить открытое пространство вокруг нашей… хм… базы. Выродки - они все с клаустрофобией. Десятки лет под землей, в прежнем метро, знаете ли… И сил меньше нужно, чтобы их сдерживать. Правда, наша территория уменьшилась, но нам хватает. Более чем. Зато сейчас мы в безопасности.
Секунд через тридцать после этих слов где-то внизу, в подвалах огромного университетского здания, грохнуло. Негромко, но так, что звякнули чашки на столе - на двадцатом этаже огромного, на стервятника похожего здания, когда-то вмещавшего лучший университет огромной страны.
В комнату влетел, меняясь лицом, тонкопястый кудрявый юноша, вскричавший:
- Валентин, они в подвалах! Валентин!
- Тише, Григорий, тише, - посоветовал Во.
И добавил, обращаясь к гостям:
- Пожалуйста, подождите здесь. У нас срочные дела. Вам ничего не угрожает, уверяю вас. Подождите.
И скрылся за дверью из мореного дуба. А Круз, ухмыляясь, вылил бурду из кружки под фикус.
18
За последние полтораста лет человечество выработало новый рефлекс - удирать под землю. Обстрелы, "летающие крепости" и привычка считать в килотоннах поместили почти всякую идею выживания под землю. Потому, когда разразилось счастье, имущие и могущие дружно рванулись вниз.
Большинство из рванувшихся спокойно умерло в хорошо кондиционированных, ухоженных, комфортных, разумных убежищах, снабженных едой, алкоголем и секретаршами. А с выжившими происходило странное, порой много страннее, чем на поверхности.
Доктор Коган, глумясь, открыл Крузу, что счастье наконец доказало всем и без того давно известное - что в генштабах сидели безнадежные гении, стопроцентно готовые к давно прошедшим бедам. И что военной мощью Соединенных Штатов уже третий месяц управляет главный сержант Нельсон Ку, чья фамилия на бразильском сленге означает "анальное отверстие". Какой ядерный чемоданчик? Бог мой, где, куда, зачем? Теперь главная забота мистера Ку - вытащить из туннелей всех немыслимых штабных убежищ беременных секретарш и практиканток, пока они не переели друг дружку.
В тесноте подземелий счастье действовало куда страшнее, чем наверху. И налоксоновая депрессия приходила быстрей.
Впервые Круз увидел, чем кончается налоксон, как раз под землей - в нью-йоркском метро. Круз был с тремя бойцами и мисс Эмерсон. Мисс должна была руководить поисками, но превратилась в блюющий мешок весом в пятьдесят с половиной килограммов. Крузу пришлось волочить ее на плечах и карабкаться с нею по пожарной лестнице. Продукты испуга мисс Эмерсон затекли ему под бронежилет.
Люди любят сбиваться в толпу. Древнее, еще рыбье чувство безопасности. Плюс подземный рефлекс. Нью-йоркское метро превратилось в забитую доверху ночлежку. Там спали, ели, совокуплялись, получали требуемое, зарабатывали и думали о жизни. Там пахло, воняло, кричало и существовали тараканы. Потом сквозь плотность в человека на квадратный метр прошли с бензопилой. И с гранатометом.
Кровь хлюпала под ногами, текла со стен, капала с проводов. Мясорубка. Круз сперва смотрел под ноги, стараясь не ступить на мягкое. Потом перестал. А вскоре пришлось уложить мисс Эмерсон за груду трупов с кишками наружу и стрелять.
С теми, кого не учили стрелять и прятаться от стреляющих, управлялись проще. Неученые любили сидеть над умирающими. Выковыряют глаз, отрежут палец и сидят, слушая стоны, прерывистое, замирающее дыхание. Или, привязав, не торопясь убивают, смеясь и кидая друг в дружку обрезками с еще живого. Неученых убивали быстро. Те и убегать толком не убегали. Должно быть, страх умирал в них вместе с рассудком. А может, своя смерть виделась им таким же удовольствием, единственным из оставшихся, как смерть чужая?
Куда хуже приходилось с полицейскими, национальными гвардейцами, спецназом. Те стреляли и прятались, потому что хотели и умели. Убивать, оставаясь невредимым, - это сидело в них так глубоко, что и налоксон добраться не мог. Они убивали, пока не кончались патроны. Убивали всех, кому не повезло оказаться в одной банде с ними, - как окруженцы посреди Афганистана.
В метро Крузу тоже пришлось стрелять до последнего патрона. А потом были кабар и обломок трубы. Круз думал, что останется среди месива и разодранных трупов, рядом с последним из своих бойцов, схватившимся за торчащий из живота полутораметровый прут. Круз оставался один перед пятью ошалелыми, залитыми кровью отморозками, хромой и с разбитыми пальцами на правой руке. Но мисс Эмерсон вдруг превратилась из мешка в существо с пистолетом, небольшеньким, дамского фасона "кольтом", и, выстрелив пять раз, попала четыре. Пятому Круз отсек щеку кабаром и проткнул глотку. А затем мисс Эмерсон, вереща, отшвырнула пистолет и принялась сдирать с себя блузку, брючки и прочие одежные части, пропитанные чужими и своими телесными жижами. Пока Круз, скрипя зубами, поднимал пистолет, смутно надеясь на запасную обойму, мисс содрала с себя все и принялась драть кожу наманикюренными ногтями, стараясь отскрести присохшее. Круз даже замер на минуту, глядя на всклокоченную, трясущуюся, мелкую, грязную и повсеместно голую девушку с потеками, затем размахнулся и шлепнул. И еще раз. Потом взвалил мисс Эмерсон на плечо и, придерживая за мягкую нечистую попу, полез наверх.
Мисс Эмерсон жила не под налоксоном. Она была одной из очень редких иммунных. Она доучивалась на палеолимнолога в университете Энн-Арбора и страдала шизоидностью. После похода в метро ее качества, полезные доктору Когану, улучшились. Еще она принялась стрелять по полтора часа в день в тире под лабораториями, а в прочее свободное время совокупляться. Она отдавалась всем подряд - мрачно, героически, ожесточенно, будто решила протереться насквозь, вылудиться изнутри, сломать в себе что-то непонятное, но мешающее. Вскоре большинство мужчин стали от нее шарахаться, хотя, закрыв глаза, мисс Эмерсон делалась очень красивой как в одетом, так и в голом виде. Но взгляд ее спокойно выдерживал только Круз, ценивший мисс Эмерсон за точность стрельбы и умение совершенно не стеснять своим присутствием. Круз воспринимал ее как теплую стреляющую мебель. А она в конце концов перебралась к Крузу вместе с помадами и лосьонами.
Когда маленький ирландец со стандартным именем О'Нил пошел по лабораториям с автоматом в руках, мисс Эмерсон спасла Круза. С тремя пулями в животе она высадила обойму в шлем, скрывавший ирландскую голову. Ирландец аккуратно добил мисс, потом стал перед ней на колени и ткнулся дырявым шлемом в стену. А Круз выбрался из-под стола и сломал О'Нилу шею.
Второй кризис был как пожар, выплеснувшийся из-под земли. В мелкие города он перетекал по автострадам с бандами угрюмых грязных убийц, вчера еще бывших угрюмыми клерками и продавцами. В Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе каждую ночь метро выблевывало воющий, стреляющий, жгущий, трясущийся человечий послед. Они убивали всех подряд - сперва быстро, пока не насыщались, потом принимались развлекаться. Некоторых уносили в метро - чтобы развлечься, отдохнув. Иногда унесенные сами становились бандитами.
Убивать их было некому, кроме таких же, как они. Власть сыпалась карточным домиком. Четвертый за месяц глава нью-йоркской полиции отправил все наличные силы в метро, с приказом стрелять во все движущееся. Из метро никто не вернулся. Зато на бандитах появились униформа и бронежилеты.
Больше всего Круза поражало то, что налоксоновые люди, старательно поддерживавшие нормальность, ложились под нож как куры. Не замечали, что рядом режут и вытряхивают внутренности. Бабушка с химзавивкой ровно через три с половиной минуты после того, как двух ее соседей убили топором на лестнице и спихнули в пролет, пришла с ведерком замывать клетку и аккуратно собрала в совок расплескавшийся мозг. Круз тогда высунулся раньше времени и чуть не получил железом по носу. Но отдернулся, выпалил - а бабушка, вздохнув горестно, принялась отпихивать к соседской двери свалившееся тело.
Доктор Коган хохотал, глумясь. И сказал Крузу, наливая "Курвуазье":
- Дорогой мой, нынешний мир кончился. Смотри на губы: кон-чил-ся! И хуже всего кончился для тех, кто за старое упорнее цепляется. Где-нибудь в Гондурасе людишки уже мертвецов закопали и принялись по-новому жить, со счастьем под ручку. А мы еще подыхаем от него. Кстати, вполне может быть, что метро твое, которым ты кошмаришь, как раз и есть спасение свободного американского народа. Именно там, глядишь, и сделается человечье племя, способное плодиться и выжить.
Потом заметил, глядя хмуро на нетронутую рюмку перед Крузом:
- Ты, наверное, так и не понял. Сейчас речь идет не о том, что Вася Джону или Джон Васе башку размозжил, и это плохо. Речь идет о том, выживет вид гомо сапиенс или нет. И если ради этого придется жрать младенцев и совокупляться с собаками - я обеими руками за! А под землей - там все хуже, много хуже, чем на поверхности. Там стресс, темнота, голод, страх. Как раз тот самый коктейль, из которого выварилось человечество. Откуда оно и выползет снова - доедать нас, недовымерших мастодонтов.
Допил коньяк, стал у окна, тощий, хрящеухий, с бороденкой ничтожной, и сказал устало:
- Я, собственно, для чего тебя позвал? По всему видно, дело табак. Я давно уже остров присмотрел в Канаде. Городок там, институт… добраться непросто, и место здоровое. Пока всех наших туда перевезти надо. Глядишь, и выживем.
- Так точно, - ответил Круз.
И пошел. А назавтра случился ирландец О'Нил. Он был отличный профессионал. Круз его очень ценил. После него из всей собранной за пять лет колонии осталось одиннадцать иммунных: трое мужчин и восемь женщин. Из этих одиннадцати стрелять умел только Круз.
19
- Что они там, а? - спросил Последыш, прожевав.
- Жарят, - ответил лаконично Круз.
- Это ужасно! - воскликнул тонкий Григорий. - Ужасно! Они стараются нас запугать! Но напрасно!
- Шмальнули б из танка, что ли? - удивился Последыш.
- Смысл? - спросил Круз, цедя кипяток с лимоном.
- Глупые, невежественные, жестокие дикари! - воскликнул тонкий Григорий. - Они считают, что нашим почечным жиром можно лечить колтун и сифилис!
- А вы что, с ихними-то? - спросил Последыш, ухмыляясь.
- Их бессмысленные тела находят благородное применение, - воскликнул тонкий Григорий. - Они удобряют почву для культурных - подчеркиваю - культурных растений! А дикари нас за это ненавидят! Они - каннибалы - ненавидят! Специально выбрали на другом берегу место, чтобы нам из окон видно было, и варварствуют.
- Хороший вид, - согласился Круз.
Ночная Москва с двадцатого этажа на Воробьевых горах смотрелась прекрасно и загадочно. Искристый свет на горизонте, огни костров, лунный свет на речной глади…
- А дикари ваши грамотно пошли, - заметил Последыш. - Если б пол не провалился, кирдык вам.
- Угу, - согласился Круз, прихлебывая.
- Я так понимаю, у вас бойцов-то всего сотня, а прочие - бабы с малышней и ученики знахарские, вроде тебя, боевого не умеющие, - предположил Последыш.
- Вы не понимаете! - воскликнул тонкий Григорий.
- А че мне понимать? У нас старшой понимает, и знахарь к тому ж. Я что вижу, про то и пою. А вижу я, что сожрут вас подземные.
- Вы не понимаете! У нас было и хуже, да, хуже! Но подземные варвары - они глупы. Они враждуют друг с другом. Да, иногда им удается собрать силы для атаки. Но после первого же успеха они ссорятся, убивают друг друга, и мы легко отвоевываем потерянное! Они - животные. Храбрые, умелые - но всего лишь животные. Как павианы.
- Их, наверное, раз в двадцать больше, чем вас, - предположил Круз.
- Их многие тысячи, - согласился Григорий безрадостно. - На каждой станции - колония, эдакий город-государство. Некоторые из дикарей никогда не видели дневного света. Под землей есть все - вода, пища. Больных они используют как скот и поедают. Их женщины рожают все время, как животные. Они плаценту сырой едят! Дикари!
- Ну да, - согласился Круз и, поразмыслив, добавил: - Вообще-то нам обещали, что с пленниками сможем поговорить. С теми, кого мы с ним, - он кивнул в сторону Последыша, - взяли. В качестве награды. За доблесть.
- Доблесть мы ценим, - ответил Григорий высокомерно. - Но разве доблести нельзя подождать до утра? Валентин сейчас занят с вашим глубокоуважаемым господином Даном. Все устали. Не лучше ли насладиться видом города, прекрасной ночью?
- Вы как высокообразованный человек должны нас понять, - выговорил Круз с усилием. - Война, агрессия, стресс. Право же, некоторая нервная активность нам не повредит. Напротив, поспособствует… э-э… релаксации, да.
- Как хотите. - Григорий пожал тонкими плечами. - Я прикажу проводить вас к дикарям. Они невдалеке. Мы их держим повыше, подальше от подземелий. Пусть увидят, что они потеряли, уйдя под землю.
Держали их над двадцатиэтажной пропастью - в угловой комнате с выломанными окнами и выбитой стеной, прикованными за руки в полуметре от пустоты. Трое: двое вовсе молодых, один постарше. Старшего Круз взял сам. Приложил кирпичом под колено с пяти метров. А молодых числил за собой Последыш, обожавший догонять с кабаром в руках. Один уже вряд ли побежит. У второго, может, и заживет - Последыш, торопясь, резанул выше нужного.
Все трое лежали, скрючившись, уткнув носы в пол - чтоб только не видеть, не чуять пустоты. Юноша Григорий кивнул - и гнилолицые охранники, лязгая цепью, оттащили старшего от края.
Юноша Григорий наклонился.
- Слушай меня, дикарь, - произнес раздельно и медленно, - с тобой хочет говорить наш гость. Если будешь говорить - скажи. Если нет - тебя отведут к высоте, еще ближе, чем раньше. Говори!
- Я буду… буду, - выдохнул тот хрипло.
Отвели в комнату рядом - с одним всего окном, с фонарем на столе. Фонарь смердел керосином.