После того как Линда с Леоной вдвоем залезли в Крузову постель, Бет пыталась пырнуть его ножом. Не кухонным, а личным крузовским кабаром, пригодным для бритья и деления спичек на десять продольных частей. Бег срезала себе ноготь с левого мизинца, а Крузу - сантиметр шкуры с ребер. После чего Круз надавал ей оплеух и без всякого удовольствия изнасиловал, морщась от боли в боку.
Думал: когда забеременеют, начнут рожать, станет легче. Первой родила Джина, зачавшая от убитого Крузом Ф. М. Фостерера. Потом - толстуха, за ней - Линда, едва не умершая родами.
Легче не стало. Женщины загадочно сплотились вокруг младенцев, забыв непрерывные свары, и Круз оказался лишним. Его слушали, как шум дождя за окном. Иногда приходили к нему в постель, иногда готовили для него. Родила Эстер, и Круза вовсе забыли. Он суетился, ремонтировал, искал, привозил, охотился с утра до ночи. Иногда и ночью. После того как метель двое суток держала Круза на лесной дороге, Эстер на него наорала. Круз так удивился, что даже не отвесил ей оплеуху. Весной она забрала Крузову дочь, толстуху с потомством, волочившую живот Леону и, в качестве шофера и добытчика, Макса, сильно раздавшегося в плечах, - и отправилась в городок по соседству с озером. Детям в городе лучше, да.
- Это почему? - поинтересовался Круз. - Так там же трупы сохлые, там ничего нет, там смерть только, собаки дикие - вон их сколько расплодилось!
- Мы справимся. Со всем справимся. Без тебя.
И взгляд - будто на мебель.
Ладно. Что сделаешь? Маршрут развоза припасов удлинился, только и всего. Хлопот прибавилось - пришлось ремонтировать дом, искать керосин для генератора и бойлеров. Но Макс уже сам многому научился, даже стрелять навскидку.
А однажды дом в городе оказался пустым. Круз уезжал на три дня за канадскую границу, привез чудесный, совершенно исправный параплан. Подъехал к изгороди, просигналил. Никого. Все прибрано, аккуратно. Не торопясь собрали нужное и уехали. Записки не оставили. Следов Круз не нашел, а прочесывать окрестности и гоняться было недосуг - в доме на озере ждали женщины и четверо малышей. Джина уже ждала третьего. Она сильно располнела и научилась прекрасно готовить. Линда заменила Макса. Научилась стрелять и даже колоть дрова - хотя какая там в ее сорока пяти килограммах сила? Охотиться полюбила. Бродила вместе с Крузом и по ночам, забравшись в его спальный мешок, щекотала волосатый живот. Впрочем, спала она и с Бет, и с Этель. В особенности с Бет, тоже никак не могущей забеременеть. Круз подозревал, что Линда попросту не хотела больше детей. Бет хотела. И плакала. А Линда смеялась над ней. Дарила открытки с пухлощекими младенцами. Пинетки. На будущее. Главное - стараться. И получится.
Однажды зимой, когда снег шел неделю напролет и озеро превратилось в равнину среди леса, случилось то, что давно уже могло произойти. Женщины так и не научились осторожности. Да, знали, что волков и одичалых собак расплодилось множество, что с севера пришли медведи и ловили в озере рыбу, что Круз приделал тяжелые ставни и повесил в каждой комнате по дробовику. Но все это - боже мой, какие пустяки! А эта сука снова поставила мне стакан с младенчиками! Эта сука меня ненавидит. Она лазает к нему в постель каждый день, из-за нее я не могу забеременеть! Мерзкая смазливая шлюшка! А мне достаются объедки. Мне всегда достаются объедки из-за таких, как она! Ненавижу!
Бет подстерегла Линду в лесу и всадила в нее заряд картечи. А сама завела снегоход и удрала по лесной дороге на юг. Линда не умерла сразу. Она была жилистой и живучей, сумела переползти заметенное снегом озеро и добраться до дома. Но ей никто не открыл. Ночью в минус двадцать она умерла, так и не собрав сил постучать в дверь, за которой начиналось тепло. А по кровавой дорожке пришла смерть.
Это были собаки. Волки бы не сунулись к пахнущему дымом и железом. То ли получилось у них подгадать время, то ли ждали они, пока откроется дверь. Когда Этель открыла дверь поутру, чтоб вывести детей погулять на веранду, в дверь кинулась вся стая.
Круз вернулся лишь через день. Подошел к веранде. Вбежал в дом. Обежал комнаты. Вывалился наружу. Сел на снег и заплакал.
Затем вытащил еду, патроны, две канистры бензина. Облил дом и поджег. И поехал прочь. В трех километрах от озера встретил Бет, гнавшую снегоход назад, к дому. Круз не расспрашивал. Спросил только: "Поедешь со мной?" Она кивнула. Круз не стал ничего расспрашивать и ночью, когда забрались в дом на окраине заметенного снегом мертвого городка. Бет, уткнувшись в сто плечо и всхлипывая, сама все выложила, все нехитрую правду, и после, дрожа и глядя по-собачьи, выдавила:
- Ты меня ненавидишь, да?
- Спи, - посоветовал Круз и закрыл глаза.
А проснувшись, увидел бессмысленную, безмятежную улыбку на ее лице.
Круз не стал давать ей налоксон. Через неделю, когда добрались до восточного побережья, она тихо умерла, не переставая улыбаться.
Круз прожил в маленьком приморском городке Мэйна до весны. Прикормил двух кошек. Нашел на маяке коротковолновую станцию, попытался наладить. И вот тогда одиночество, как серые волны за окном, захлестнуло с головой.
Круза когда-то учили работать в эфире. Шарить по диапазонам, выхватывать из клокочущего варева сигналов, слов и треска знакомый далекий голос. Эфир был как супермаркет при распродаже: толкотня, гам, неразбериха, сумятица. Только тренированный слух различал нужное. А когда накрывало окном и, отражаясь от ионосферы, летели на антенну голоса чуть не с другого полушария - эфир клокотал. Позывные, сигналы аэропортов, чьи-то шифровки, голоса диссидентов всех мастей и народов, радиопираты, ликующие очкарики из Омска, ооновцы из Афганистана, налаживающие выборы по кишлакам, - тысячи, десятки тысяч голосов.
А сейчас - пусто. Равномерный, тоскливый треск.
Просидев полночи в наушниках, Круз вынул из кобуры кольт, уложил на стол. Посмотрел на серый океан, на низкий город, занесенный серым липким снегом. Затем взял кольт. Из дула чуть тянуло кисловатой, едкой пороховой вонью. Усмехнулся себе - ну лентяй. Не вычистил как следует. И решил посидеть еще полночи. Куда, в самом деле, торопиться?
В пятом часу утра сквозь треск прорвались звуки "Кукарачи", и бодрый голос объявил: "Говорит Пунто-Аренас. Я - Джон Лозада! Всем, кто меня слышит, - я живой! Слышите, амигос, - я живой!"
Три недели Круз ел и спал, не вылезая из кресла. Трижды говорил с неунывающим Джоном, у которого имелось семь жен и один губернатор. Поймал Науру, Новую Гвинею и султанат Бруней. А потом - Ниццу. Ницца выходила каждые сутки с четырех до пяти утра. Упрямый женский голос твердил, будто бился о стену: "Всем, всем, всем! Говорит Ницца! Говорит Европейский центр выживания! Все, кто меня слышит, - вас ждут здесь! Говорит Ницца!"
Еще три недели Круз чинил яхту - ладную десятитонную посудину изрядной парусности с двумя дизельными движками. А третьего апреля, загрузив еду, ящик патронов и кошку, отплыл на запад.
3
Какое здесь низкое небо. Блеклое, промытое до пустоты. Звук уходит в него, как в вату.
Справа снова: бу-бу-бу. Болваны, не тратили бы крупнокалиберные. Елки ими косят, что ли? Глянул - щенки уже все в лесу. Молодцы, Дана сторожите. На здешних надежды мало. Они за свою верховную бабу костьми лягут, а вот за нас - как же, разгонятся.
Бу-бу-бу. Вот же дятлы! Те, с другой стороны, себя зря светить не будут. Я б на их месте в двух местах заминировал, чтобы подкрепление не подкатило и никто расстреливать не мешал. Впрочем, оно и так хорошо получилось.
Мать твою! Круз осторожно поднял руку и, мгновенно двинув, ухватил двумя пальцами крупного слепня. Раздавил.
Сволочи. На кровь летят. А солнце печет. Над всеми залегшими у насыпи - черные облачка. Ах ты, до крови ж прокусил!
Круз хлюпнул себя по лицу - и эхом хлопнуло вдали, и тяжко загудел пробитый рельс, будто застонал.
Выцелили, гады. Если б бегать нормально мог, еще б можно было рискнуть, в лес. А так - шансов нет. Пока доковыляешь - решето сделают. Хорошо, что вообще из вагона выбрался.
Бу-бу-бу. Дятлы, право слово. Те, из лесу, сейчас прицелятся как следует и отправят ваш паровоз вслед за вагоном. Хоть бы бронировали как следует. А то с одной гранаты - костер. Веселый, с фейерверком. Фейерверк - это когда занялась площадка с турелью. Хорошо хоть, щенки Дана вытащили. Местные за Аделину, обступили, закрыли - и в лес. Только расчет турели остался. Да еще Леха. Он лично ответственный за товарища Андрея Круза. Вообще, как же они умудряются линию держать, таким манером? Рельсы рви кому не лень, засады делай. А тысячу километров вдоль путей не заминируешь.
В лесу хлопнуло, прошелестело. Грохнуло рядом, лязгнуло. Паровоз вздрогнул. И тут же: бу-бу-бу. Вух-вух. С другой стороны насыпи закурчавился дым. И тут - и Леха, и двое с ним, вскочив, кинулись за насыпь.
Резво. Надо же. С паровоза соскочили - четверо. И пятый. Хорошо пошли. О, трескотня в лесу. Круз прислушался: гонят. Точно, погнали.
Из ближайших кустов выскочили двое, побежали, пригнувшись. Последыш с Левым. Круз сжался, ожидая. Но оба в мгновение ока оказались рядом, целые и невредимые, и Последыш, скалясь, сообщил: "Оленные балуют. Семен говорит, погнали их. Мало не покажется. Старшой, как вас? Давайте поможем!"
- Давайте, - согласился Круз.
Последыш с Левым, переглянувшись, схватили под руки и потащили. Втянули за кусты.
- Ох вы, старшой, и глыба! - пожаловался Последыш, утирая пот со лба. - Как с ногой?
- Не очень, - ответил Круз, вспоровши кабаром штанину и глядя на открывшееся кровавое месиво.
- Перевяжем сейчас, - Последыш зашарил по карманам, вытащил пакет.
- Пустите! Пустите немедленно! - раздалось из-за кустов, и появился Дан, сопровождаемый парой озадаченных верзил и хмурой Аделиной, - Андрей, что с тобой? Да отстаньте же!
- Вы как ребенок! А если вас убьют? Вы понимаете, что от вас зависит?
- Аделина Светлановна, мы не в детском саду!
Дан присел на корточки подле Круза.
- Скверная рана. Грязная. Но кость вроде цела.
- Цела, - подтвердил Круз и закрыл глаза.
В интинской больнице с раной провозились полдня две проворные толстенькие девицы под руководством самой Аделины. Аделина шипела, багровела и кляла шепотом стариков, которые лезут и приказывают, и пример плохой подают, и порядка никакого, а вы, коровищи, никак достать не можете, ну куда пинцетом тычешь, курва недородная? Вон же осколок торчит, вон!
Круз лежал, глядя в растрескавшийся потолок, и слушал. Голова кружилась, перед глазами плясали тоненькие белесые червячки. Жарко толкалось в висках. Нелепо. Как тогда, в Марселе, когда впервые встретил Дана. Только там за окном шумело море, накатывало мерно и вечно на каменный берег, и хотелось закрыть глаза. Закрыть, и заснуть, и выспаться наконец - пусть и навсегда. Отдохнуть от суеты, от умирания, видимого каждый день и час.
Впрочем, теперь не так. Теперь любопытно. Хочется увидеть, как получится у Дана. Вокруг охота посмотреть. В здешних местах особого умирания незаметно. Впрочем, и жизни особой тоже. Но это здесь обычно.
- Готово! - объявила Аделина. - Ну и крепкий же ты старикан! Гляди, завтра уже и скакать по девкам будешь.
Обе подручные толстушки послушно захихикали.
Назавтра Круз не поскакал, но выбраться из больницы смог самостоятельно. Присел на крыльце, глядя на обширную площадь, на траву, раздвинувшую бетонные плиты, на исполинского чугунного Ленина, взирающего на юг из-под монгольских надбровий. Здесь и в самом деле ничего не изменилось за полвека. Когда-то умеренный подросток Андрюша вместе со школьным коллективом отправился в оплаченное путешествие второй категории на Приполярный Урал. И провел полдня в Инте, ожидая вахтовки на горную базу, откуда начинался маршрут.
Все то же самое: сталинские пятиэтажки, облицованные гранитом, лужи, перекосившиеся хибары на задворках, мутное стекло витрин, козы во дворе. Разве что магазины закрылись. Тогда их, впрочем, тоже не слишком было. Все, что оставалось от северных имперских задворков, умирало случайными кусками - будто падало что-то наобум. Бац - исчезла шахта. Бац - три совхоза. Или больница. Или водопровод. Некоторые удирали на юг. Некоторые, уцепившиеся прочнее, остались. Ловили рыбу, мыли тайком золото, воровали уголь и нефть. Интересно, заметили они большой "оп", тот самый Первый кризис, или нет? А про налоксон здесь, должно быть, и слыхом не слыхивали.
- Как здоровьице-то? - раздалось рядом.
Круз обернулся.
- Здравствуйте, Аделина Светлановна. Нормально здоровьице.
- Ну и хорошо. Чего уж тут. - Раскрасневшаяся от жары Аделина присела рядом на ступеньку, достала пригоршню семечек. - Ты меня Адей зови. Ты мне в тяти годишься. Я б такого тятю не против. А лучше - мужика.
Глянула искоса.
- Ты не думай - не шуткую я. Мне мужик нужен, я уже три года не рожала. Я еще молодая - тридцать пять мне. Рожей не вышла, зато пиздой хоть куда. Любую девку обставлю. А главное, Андрей Петрович, - я тут, в Инте, сила главная. Я тут главная опора против оленных. И детишки на мне. Их летом отправляют дальше, за Воркуту. А девять месяцев они на мне. И суд на мне, и война. Верный человек ой как мне нужен. И знающий. Мне научник твой говорил - ты в военном деле спец, командовал. И технику всякую знаешь. Тебе тут самое место развернуться. А если еще получится у научника - такое тут начнется! Ты, главное, не сразу решай. Подумай, чего ты добивался, чего достиг. Подумай, где ты сейчас и куда деться можешь. Подумай, что таких, как я, в женсовете еще восемь - и согласие между нами ой какое трудное. И до крови доходит, бывало.
- Я подумаю, Адя, - пообещал Круз.
Та ухмыльнулась и, запустив пятерню в складку на боку, хрустко, со вкусом почесалась.
- Только у меня тоже о чем подумать есть, - сообщил Круз. - У меня ребята. Они обещание исполнили. Им домой надо. На Кольский.
Минут пять Аделина лузгала семечки, сосредоточенно плюя в лопух.
- Андрей Петрович, тут дело непростое, - подала наконец голос. - Тут, в Инте, не только мои глаза и уши. По согласию нашему, люди всех советниц везде ходят. Так мы друг другу доверяем. Но все равно гадюшник. Твои вояки котласовским угроза. До Беломорья рукой подать. Если оттуда сотня-другая таких явится, совсем плохо будет. Смекни - к чему их выпускать, знающих, как у нас устроено? Но помочь я тебе могу. У нас тут поход на оленных наметился. Вовсе обнаглели, уже за Дурной рекой стоят, на Кожим что ни ночь шастают, до самой дороги. Нас-то и обстреляли за двадцать километров от Кожима. Если пост собьют и мост взорвут - худо будет. А если мы их собьем и за Дурную загоним - будет хорошо. И если твои вояки себя проявят, дружбу докажут - почему бы их не отпустить? Тогда движение народу будет, кто вернется, кто приедет, суета. Не до них станет. Наверное.
- Когда этот поход?
- Дня через четыре. Из Печоры явятся, из Воркуты. И еще народу соберется… Так что ты пока подумай. Отдохни, покушай - сейчас у нас еды вдоволь. Если охота будет, на девку залезь. На какую хочь, которая без пуза. А я пойду. Хлопоты. Будь здоров, Андрей Петрович!
- И ты будь, Адя.
Аделина улыбнулась лунообразно, открыв шеренгу крепких желтоватых зубов, и скрылась за дверью.
Тотчас оттуда донесся вопль:
- Ах вы, курвы беспузые, подслушивали?
Через полчаса Круз, опираясь на костыль, стоял перед дверью на втором этаже этой же больницы и смотрел на пару хорошо выбритых бледных парней с автоматами. Парни сидели на стульях у двери, лузгали семечки, сплевывая прямо на пол, и не замечали Круза.
- Мне очень нужно поговорить с ним! - повторил Круз.
- Дядь, ты поди отдохни, - посоветовал парень слева. - Там человек работает. Приказано - не тревожить!
Крузова рука сама по себе полезла к правому боку - к кобуре. Которой не было. Потому Крузова рука поднялась, сложила фигуру V и с ее помощью произвела свист. Парни замерли, открыв рты. У правого вывалилось изо рта недолузганное семя.
- Я этому в Бразилии научился, в степях тамошних, - пояснил Круз, отирая губы. - Там коней свистом утихомиривают.
- Ну ты, дядя, - начал правый.
Но тут дверь распахнулась, и Дан в пахнущем хлоркой халате объявил радостно:
- Андрей, как хорошо! А я уже посылать за тобой хотел!
Следующие полчаса Круз слушал, кивая, и поддакивал, даже не пробуя вставить свое. У Дана горели глаза и тряслись руки.
- Ты пойми, все же просто, так просто! Гениально! Могли заметить еще десять лет назад, двадцать лет! Альпы, Швейцария, Савойя - все же рядом! Но беда, беда с налоксоном! Швейцарцы - народ дисциплинированный. И психоз, конечно, все боятся заболеть, а тут лекарство надежное. И производят у себя. У них то, что ты называешь "Вторым кризисом", еще хуже, чем в Америке, ударило. Они как в Средневековье, вниз пошли добивать всех недоумерших. Да ты сам знаешь!
- Да, да, - кивал Круз. Что такое Второй кризис в Швейцарии, он и в самом деле узнал хорошо. В том числе двумя ребрами и левой ягодицей.
- Потому мы материала и не собрали. Холод - вот ключ ко всему! На сильном холоде другая энергетика. Все другое! Андрей, не поверишь - у них антитела! Я сколько штаммов проверил, я ведь много собрал - они иммунны ко всему! Это гениально! Это же то самое лекарство! Выделить штамм из их крови, ослабить вымораживанием - и готово! Прививка новорожденному - и все, он уже не заболеет счастьем никогда! У меня уже получилось, получилось! Через месяц, нет, через три недели я уже первую партию сделаю! Обучу - здесь разумные люди, они выучатся легко, вакцину сможет сделать и школьник!
- Дан, первое, что твои разумные люди сделают, заполучив вакцину, - начнут войну, - выговорил наконец Круз. - Как только они станут сильней, они тут же начнут подминать соседей.
- Ну и что? - Дан посмотрел удивленно. - Как ты не понимаешь? Да пусть они хоть каннибалами станут, пусть убивают кого угодно и как угодно. Главное - чтобы люди выжили, понимаешь, Андрей, чтобы человечество выжило! Вид гомо сапиенс. А вакцина - она как джинн из бутыли, если появилась и люди убедились, что она работает, этого уже не скроешь! Это - навсегда! Моя жизнь, твоя - они ничего, совсем ничего не значат в сравнении с этим.
- Я не привык думать за все человечество, - сказал Круз угрюмо. - Я не могу про всех. Я про тех, кого знаю, думаю. Про щенков наших. Они нас защищали. Кровью своей. А сейчас их подставить хотят. На убой погонят, как мясо. Чтоб вовсе ни тебе, ни мне не на кого рассчитывать было. И меня заодно… если лишним окажусь. Я вот о чем… тебя они сейчас ценят. Тебя. Твое слово вес имеет. Попроси за них. Они же дети еще.
Дан поправил очки. Выпрямился - и снова стал похож на прусского офицера.
- Ты обещал, Андрей. Сам. По своей воле, - сказал по-немецки. - Ты сам предложил свою жизнь. И эти юноши - они поклялись перед старшими своего племени, что отдадут жизни за тебя и меня. Сейчас решается то, ради чего даны были обещания. И если даже я буду знать, что меня убьют после того, как я завершу работу, что убьют всех нас, - я буду делать то же самое, что делаю.
- Хорошо. Я понял, - ответил Круз, вставая.