С тем и отправились назад. И успели вовремя - как раз чтобы не дать щенкам выпотрошить Захара. Тот стоял у костра, белей мела, тряся головней, а волки его, поджав хвосты, сидели перед Хуком - огромной темной тучей, выросшей из земли. Правый и Левый с ножами в руках подходили, похожие на огромных котов, - плавные, хищные. Скрючившись, прикрывшись разодранной рубахой, ревела Верка.
- Хватит! - рявкнул Круз. - Кабар в ножны!
- Он ответит, - прошипел Левый. - Он на братову суку полез!
- Я разберусь! Ну?
Правый, вздрогнув, спрятал нож. Левый, хмыкнув, нож подбросил и поймал его, кувыркающийся, за рукоять. Затем все же спрятал.
- О, батя, а народец-то твой без царя в голове, - определил Захар, сопя.
- Ты что сделал? - спросил Круз. - Отвечай!
- Да ничего… пошутковал. Верка-то, все знают, порожняк, с ней все…
- Молчи! - рявкнул Круз, поняв, что произошло. - И слушай меня внимательно, очень внимательно: ты больше женщину, которую называешь Веркой, не знаешь. Ты ничего про нее не знаешь, понял?! И ничего, повторяю, ничего и никогда про нее не говоришь. Она - его женщина. - Круз показал пальцем на Правого. - Только он говорит про нее и решает, что с ней делать. А теперь - подойди. Брось головню и подойди!
- Ты, батя, не серчай, - сказал примирительно Захар, бросая головню, - я их обычаев не знаю, a Be…
Круз ударил. Раскрытой ладонью, коротко и резко. Захар полетел наземь, перекувырнулся кошкой, вскочил.
Серые зарычали. Правый с Левым расхохотались.
- Ты, батя, если прогнать меня хочешь, так и скажи!
- Захар, я хочу, чтобы ты остался с нами. На первый раз ты получил легко. А если дальше думать не будешь, будешь с ним разговаривать.
- Я ему кишки выпущу, - пообещал Захар.
- А я выпущу тебе, - пообещал Круз. - В моей стае кровь друг дружке не пускают, понял? Ты - наш. И если хочешь быть нашим, мотай на ус. Все, урок окончен. Когда имя давать будешь? - спросил у Правого.
- У нее бабьей крови нет. Значит, сегодня, - сказал тот угрюмо.
- Лады, - заключил Круз. - Иди, смени Следа на карауле.
Подошел к Верке. Присел на корточки. Та уже реветь перестала, только всхлипывала тихонько, дрожа.
- Вера, сегодня произойдет важное. Ты только ничего не бойся, хорошо? Ты только слушайся, хорошо?
Верка размазала слезы кулаком.
- Они что, меня все будут чалить? Или только этот, который угрюмый?
- Да нет, ты что. Ты сейчас его женщина. А после того, что будет, он тебя как себя защищать будет, и все его братья тоже. Понимаешь, для них очень важное сегодня произойдет.
- Тоже мне важное, бабе засунуть! Да я хоть кому дам, хошь тебе, прямо щас!
- Вера, послушай меня, - сказал Круз терпеливо. - Ты - его женщина. Никто из нас не станет с тобой, потому что Правый - наш брат. Важно, чтобы только его семя было в тебе. Эти люди… они… то есть мы, вообще редко берем женщину чужой крови. А Правый взял. Это для него очень важно.
- Если важно, чего он так… с кулаками… и рвет. - Верка всхлипнула снова.
- Все будет хорошо, вот увидишь, - пообещал Круз.
Все и вышло хорошо. Верка перестала плакать, послушно скинула с себя драную рубашку и, ежась в лунном свете, зашла вместе с Правым в речную воду. Потом Правый поднял ее, мокрую, принес к костру и уложил на расстеленный плащ. А когда излился в нее, завыл глухо и при всех назвал ее Первой.
Круз дальше смотреть не стал. Должное исполнил, увидел, засвидетельствовал как вожак стаи и, вздохнув, побрел к палатке. Долгий выдался денек. И кости ноют.
Дан бредил. Лихорадка дрожала в его глазах, жгла грудь. Говорил на трех языках про сыворотку, про институт, про чьи-то недоделанные диссертации, про Магду, про трещины в подъезде, про фактор "у-5". Круз достал аспирин с парацетамолом, растворил в стакане воды, влил по капле в дрожащие губы. Сел рядом, взяв влажную старческую ладонь в свою. Через полчаса Дан открыл глаза и попробовал улыбнуться.
- А ведь знахарь, бывший хирургом, точно нас определил, - прошептал чуть слышно, - идем мы искать достойной смерти себе. Чтоб оправдаться… за то, что бестолково зажились… что сделать ничего не смогли. А если сыворотки нет, а? Если она уже никому не нужна? Круз, я скоро умру…
- Ты не умрешь, - объяснил Круз терпеливо. - Ты забудешь про эту простуду через день, а потом мы найдем сыворотку. И этот мир вернется к тому, чем был.
- Спасибо, утешил, - ответил Дан по-русски и улыбнулся по-настоящему.
Хворал он два дня, а на третий Круз завел БМП и компания, погрузившись, двинулась по заросшей сиренью дороге. Вел Круз, морщась от смазочных запахов. Слева сидел Дан, нахохленный, вялый. Справа - След, все разглядывающий проходы и люки, чтоб сподручней выскочить. След машинам не доверял. Зато по-мальчишьи шалел от них Последыш, забравшийся на командирское место и вертевший башней туда-сюда - без надобности, от удовольствия вертеть послушной громадиной. Прочие - и серые, и люди - угнездились в просторном десантном отделении. Волки пошли только после Хука, равнодушно улегшегося вдоль. Но сидения в закрытой коробке они бы не вынесли, потому ехали с открытыми верхними люками.
Хорошая, ровная машина. Повозились, пока снарядили. Но зато идет как по маслу, сносит, давит, мнет - и не дернется. Выскочили на шоссе - и Круз погнал в свое удовольствие. Засады… ляд с ними, это чудо фугасом не проймешь. Да и дорога, судя по виду, годы не езжена. Кто тут ждать будет?
Кто, выяснилось через три часа, когда, выскочив на развилку, БМП чуть не уткнулась в стоящий поперек дороги танк.
12
Круз видел, как умирают люди, привыкшие жить по соседству со смертью, знавшие ее не от больничных палат, а обыденно, по-соседски, с пылью и плесенью по стенам, с равнодушным солнцем. Люди, привыкшие делать то, что люди должны делать в этой жизни, - защищать своих, добывать еду, растить детей, веселиться и плакать. И хоронить.
Круз три года жил под рукой дона Луиса, хозяина огромного куска засушливой каменистой степи с оврагами и колючками, стадами тощих зебу, лошадьми и быками, овцами, деревнями и равнодушными, спокойными, умелыми людьми, в чьих жилах текла невероятная смесь кровей, от норвежской до банту. Всех их степь, выжженная сертау, сделала одинаковыми: немногословными, жилистыми, сухими и точными. Одела в одинаковое, кожаное, похожее на средневековые доспехи - для защиты от колючек местной заросли, ощетинившейся крючьями и остриями. Научила стрелять, и читать следы, и пить вечерами немыслимый сахарный самогон.
Луис был кряжистый, горбоносый, черноглазый, крепкорукий барон, вынырнувший из разбойного шестнадцатого столетия, от каравелл, черных рабов, свар за землю и королевских указов, позволяющих столько земли, сколько сможешь ухватить. Он говорил - и его слушали. Когда приходило время важного, собирал главных своих людей, слушал, что скажут, и решал - как во времена Реконкисты. Он много лет был местным депутатом, заседал и исполнял - однако новые слова никого не обманывали. Как и его деды, он был сеньор земель. За спиной дона Луиса стояло шестнадцать поколений предков со шпагой на боку, чьи имена были аккуратно вписаны в родовую библию.
Луис не был хорошим человеком, но был щедрым, заботливым и точным хозяином, ценившим своих людей по достоинству. В первый год, когда пришлось много стрелять, Круз быстро занял место у правой руки дона Луиса. В тот год больше умирали от пуль, чем от счастья. Может, оно боялось пустыни?
С побережья лезли и лезли обезумевшие люди: и вооруженные до зубов, и просто беженцы. Первых расстреливали, вторых пробовали уговорить. Уговоры почти всегда заканчивались стрельбой. Дон Луис позволял принимать тех, кто приходил в одиночку, - но никогда не пускал толпу. И поставил Круза над десятком, когда убедился в умении Круза делать засады и минировать.
В тот год Круз убил много людей. Получил кусок железа в правую лопатку. Женился на Дениз, белобрысой крошечной вдове, двоюродной племяннице дона Луиса. Возглавил поход за патронами, стоивший пяти жизней и двух грузовиков. Отпраздновал Рождество, научился кидать болас.
А потом пришло счастье. Месяц никто не совался с побережья, на берегах огромного водохранилища реки Сан-Франтишку не появлялись чужие. И вдруг - не вернулся посланный к дамбе патруль. Дамбу держали люди дона Луиса с одной стороны, люди дона Бернардо - с другой. За плотиной следовало приглядывать. Дон Луис выслал Круза с командой. А те нашли погасший костер в ложбине и пятерых улыбающихся во сне людей. Муравьи уже начали поедать их пальцы.
Счастье встало над степью как невидимый снайпер. Но люди сертау умирали спокойно. Мужчины спокойно заменяли тех, кто не встал поутру. Никто не бежал, не плакал.
Через год Круз похоронил Дениз, так и не сумевшую понести Крузу ребенка. Еще через полгода Круза позвал дон Луис, постаревший и едва встававший с кресла.
- Господь не дал мне сыновей, - сказал дон Луис. - Но он послал мне тебя. Мне кажется, ты останешься последним мужчиной в этом доме. Не оставляй его. Защити.
- Не оставлю, - пообещал Круз.
Судьба пощадила дона Луиса. Он умер не от счастья. Служанка, принесшая завтрак, не увидела блаженной слюнявой улыбки на его лице.
А Круз жил и смотрел, как умирает его народ. Когда не осталось способных следить за плотиной, раздувшаяся от дождей река прорвалась. Чудовищный водяной вал выскреб долину, унеся обломки в море. К тому времени у Круза еще было восемь мужчин, способных держать оружие. Через три месяца - двое. Еще через три - Круз остался один с четырьмя женщинами и восемью детьми. Круз доил для них коров и резал кур.
Счастье достало и тварей, привычных к людям. Овцы вымерли быстро и странно, сбиваясь перед смертью в кучи, громоздясь друг на дружку. На коров и зебу зараза не действовала вовсе. Но вымерли тараканы - и обычные, домовые, в два сантиметра, и огромные крылатые, в палец длиной, обитающие на помойках и в выгребных ямах. Круз, убедившись в том, долго смеялся. Не тараканам ли, древнейшим и живучим, предрекали остаться на земле после человека, учинившего самоистребление? Тараканы неимоверно устойчивы к радиации и отравам. А вот, поди ж ты, доконало их человеческое удовольствие. Впрочем, человеческое ли? Поощрение удовольствием за полезное выживанию дело - самое древнее устройство живого. И люди, и тараканы радуются одинаково - себе на горе.
Странно действовало счастье на детей. В одних - словно просыпалось медленно, мутило рассудок, отяжеляло движения. У других приходило внезапно, как у взрослых. Некоторых не трогало вовсе до времени, когда появлялись первая месячная кровь или поллюции.
Круз хоронил своих на холме за старой церковью, выстроенной еще иезуитами в восемнадцатом столетии. Раскапывал красную землю, клал завернутые в простыни тела. Ставил поверх камни с высеченным крестом и именем умершего. Дети быстро привыкли к смерти. И, ссорясь, обещали друг дружке, что завтра кто-то не проснется.
Тогда Круз еще не знал, что женщина может спастись от заразы, пока беременна. И потому остался с четырьмя детьми на руках. Младшего кормить пришлось из соски.
Когда пришли дожди, он умер от желтой лихорадки. Круз, хотя и привитый, тоже провалялся неделю с температурой, а когда встал, забрал троих оставшихся, снарядил лошадей и отправился на север.
13
Танк был мертвый. Со спущенной гусеницей, с дырой под катком. Горелый. Но раскрашенный веселенькими цыплячьими красками. С букетиком в задранном дуле.
Поодаль торчал еще один, с башней набекрень. И развороченный броневик, зияющий пустым нутром. Трава проросла сквозь траки.
Круз сдал задом. Осторожно. Медленно. И вдруг - под левой гусеницей хлопнуло. Круз рванул. Развернулся. Хлопнуло снова.
По броне застучали. Круз, отъехав, остановил. Из башни раздалось:
- Ты че, батя? Волков моих гонишь?
- Мины, - ответил Круз. - Пехотные пустышки. Чепуха.
- Так чего на мины-то? Не знаешь, что ли? Не знаешь, так меня бы спросил!
- Чего не знаю?
Ругнулся Последыш, и сверху, пыхтя, появился Захар - ободранный, с мазутным пятном на щеке.
- Чего погнал, батя?! Пеструн мой выскочил, щас по лесу звать его, пока успокоится. А тут везде убойных штук понатыкано, мин, по-твоему. Там же город, шибздики там живут, живого не знают, мертвечину жрут. Отгородились, ети их! Говорят, воевали здесь, когда время железа пришло, шибздики отбились, но не просто так, а стали шибздики, а раньше нормальные были, ну как мы, а теперь нас не пускают, и…
- Стоп! - рявкнул Круз. - Ты знаешь эти места? Где можно объехать, чтоб мин не было?
- Знаю. Только Пеструна пойду покличу, а то ошалеет или на мину нарвется. Ты, батя, подожди, а?
- Подожду, - согласился Круз, вздохнув.
Встали в заросли кустов за обочиной. Захар побежал в лес вместе с двумя волками, искать перепуганного третьего. Младшие щенки привычно разбежались по сторонам - сторожить. А Верка, хихикая, гладила травиной щеку Правого.
- Мы им не нужны, - сказал Дан, улыбнувшись грустно. - Мы никому уже не нужны. Даже самим себе.
- Ты как? Тебя не очень растрясло? - спросил Круз.
- Солнце светит. Зелень свежая. Как в детстве совсем, - сказал Дан. - Я так легко себя чувствую - не поверишь. Ветер дунет - и поплыву.
- Тебе с сердцем плохо? Голова кружится?
- А-а… - Дан махнул рукой. - Смотри - даже Хук мой ушел за своей новой стаей. Без нас этот мир не вспомнит, кем он был.
- Значит, мы заставим этот мир вспомнить, каким он был!
- Он был с бетоном и асфальтом вместо этого. - Дан показал на молодую листву. - Был с пробками, смогом и телевизором. Но я в самом деле хочу видеть его таким. Хочу утреннюю суету, и новости за кофе, и скрипучий лифт, и галдеж в пивной. Гнусные мы старцы, правда?
- Не без того, - согласился Круз.
То, каким был мир, они увидели скоро - еще до заката, после долгого, осторожного протискиванья по заросшим проселкам и проездам, после сбивчивых Захаровых указаний, сомнений и тупиков.
Лес не тронул этого места. Трава не пробилась сквозь бетон, и огромная серая бетонная глыба стояла под небом, будто вывалившись из Крузовой памяти, - холодная, чужая, уродливая. Лес все же робко крался сюда. Просовывал ветви сквозь проволоку изгороди, хватался за узкую полосу земли до бетона. Но тот дышал мертвым, машинным, не подпускал к себе, и огромное поле осталось ровным и чистым. А на нем, лишь чуть потемнев от непогод, стояли сродные небу: крылатые, гладкие, сильные. Солнце плескало в стекла, запивало огнем гладкий дюраль.
- Останови, - попросил Дан.
И, выбравшись на броню, сел, глядя на взлетную полосу, на застывшие тела лайнеров. Выговорил удивленно:
- Каким же я был глупцом! Не поверишь - я боялся летать!
А Круз тянул ноздрями воздух, крутил головой. Здесь было чисто. Совсем. Так, что щипало ноздри. Будто годами жил в подвале и вдруг шагнул наверх, к свежему ветру. Счастье не тронуло этого места.
Люди ушли отсюда, ничего не разорив и не тронув. Сюда никто не приходил, никто не искал припасов и жилья. Люди будто отправились отдыхать, закрыли на воскресенье магазины, кафе и кассы, - но забыли вернуться. Стояли рядами бутыли с разноцветными этикетками, обросла шубкой пыли соломенная кукла. Струились по бедрам манекенов платья под витринным стеклом, соблазняли позолотой конфеты. За кофемолкой громоздилась пирамидка чашечек, и, мохнато-глянцевая, красовалась посреди мраморного зала округлая уютная городская машинка, куценосая "хонда", похожая на дамскую сумочку.
- Злое место. Неживое, - определил Захар, крутя головой.
- Мы жили в таких, - ответил Круз.
- Хреново жили. Ишь, громада какая. Тут мертвецы небось надышали.
- Поди посмотри, как там волки твои, - посоветовал Круз.
Захар, бормоча под нос, исчез. А Круз поднялся на второй этаж, прошел мимо пустых касс, мимо почты, мимо компьютерного зала, мимо офисов. В автомате "кока-колы" торчала банка. Вынул, открыл - нормально. Прохладная, покалывает язык. Срок хранения - вечность.
Уселся в кресло рядом с огромным окном.
Смеркалось. С другой стороны, от подъездов, лес подступил вплотную. Кусты карабкались по виадуку. Тени ползли от щетинистых древесных макушек, слеплялись в зябкую текучую темень. Круз не хотел к ней. Ему было хорошо и уютно за стеклом. Когда-то он любил смотреть на дождь за окнами аэропорта. Аэропорт был как провал в тревогах и хлопотах. Отнимал у жизни всякий смысл, кроме ожидания, заполнял ее блеском и мишурой, одинаково чужими и близкими всем, кто окунался в них.
Так бы и заснул в кресле. Но позвали вниз. Ни щенки, ни Захар с Веркой не хотели спать внутри. Устроились в молодом леске у подъезда, развели костер. Натащили снедь в обертках, откупорили бутылки. Верка притащила кучу платьев, примеряла, хихикая, а Дан, сделав серьезное лицо, показывал, как цеплять чулки к поясу. Закрутила юбками, вся белая, кружевная, в перчатках. Бросилась Правому на шею. Тот покраснел.
Круз с Даном, переглянувшись, чокнулись коньяком "Курвуазье". А спать Круз все-таки пошел под крышу, в крохотную башенку милицейской караулки на подъезде. И увидел во сне, как медленно-медленно переступает по жестяному коридору вместе с длинной вереницей желающих загрузиться в исполинский пузатый "боинг".
Проснулся от тарахтенья. Далекого, но отчетливого двухтактного тарахтенья, такого же невероятного, как уцелевший, ничьей смертью не оскверненный аэропорт.
Проверил железо. Выбрался, залег в кустах. Рядом мелькнуло среди ветвей лицо - След со стволом на изготовку.
На дороге показался человек на мотороллере - низеньком, округлом, с крошечными колесиками. Человек подъехал к въезду на второй этаж, заглушил мотор. Слез. Поскреб седую щетину на подбородке. Встал, задрав голову, глядя на почернелый бетон, воткнутый в небо.
Человек был морщинист и бесцветен до желтизны. Даже его глаза - наверное, голубые когда-то - теперь отсвечивали блеклой желтизной.
Человек обернулся. И крикнул:
- Кто здесь? Не бойтесь, я не причиню вам вреда!
Круз махнул Следу - все в порядке - и встал. Закинул винтовку за плечо. Шагнул на дорогу.
- Я так думал - кто-нибудь из прежних, - сказал человек, улыбаясь.
Человека звали Дмитрий Сергеевич Павловский. Он часто смеялся. И когда рассказывал сам, и когда слушал. Вздрагивал косматой головой, хлопал в ладоши. Он жил в городе, огороженном горелыми танками и минами, и подтрунивал над Захаром, скрещивавшим пальцы и плевавшим через левое плечо. Жадно расспрашивал про далекое и близкое, приставал к Дану, поедал конфеты из разоренной аэропортовой лавочки и непрестанно удивлялся: волкам, броневику, палатке, очкам на носу Дана, а пуще всего тому, как Круз с компанией добрались до аэропорта.
- Ведь мины, везде мины. Аэропорт между первым и вторым поясами, если не знаешь, пробраться невозможно. Надо проверять, наверное, скисли фугасы. Старье. Как мы сами, ха-ха.
После Седьмой войны все минами обложили, три пояса, а как иначе? Держаться сил не было, а теперь доживаем спокойно. Мины - с ними шутки плохие, даже дикари быстро усваивают, правда, мужчина Захар?
Захар демонстративно не обращал внимания, чесал пугливого Пеструна.