- Дикарей снова много стало. Мы боялись уже - повымерли все, а тут гляди, с востока одни, потом другие. С севера, из лесов, вовсе неандертальцы пришли. Одна напасть за другой. Дети безумные…
Теперь приходится до рассвета выезжать, чтоб в аэропорт попасть. Чтобы опасный кусок, где пояса выгибаются, проскочить затемно. В темноте сюда никто не рискнет - кроме таких, как вы, конечно. Но вам повезло, даже не знаю, как повезло. А я вот приезжаю, на небо смотрю, на самолеты. Хорошо здесь. Спокойно. Как раньше совсем. Я в молодости аэропорт этот ненавидел - до чего громада убогая, хоть фильм ужасов снимай. А теперь вот - самый дорогой кусочек. Да ничего, раз забрались, так берите. Все ваше, что нашли. Это мелочи. А вы, Дан, за вакциной направились? Как интересно! Про вакцины вам стоит с нашим Григорием Яковлевичем поговорить, честное слово. Он еще работает, и группа у него, да… И куда вы за штаммом? Сами толком не знаете? К Аралу? Или в Сибирь? Опасно там. Не поверите - там коротковолновики снова оживились. Четыре новые точки. А вы и не знали? Чем вы там в Давосе своем занимаетесь? Кстати, это ваш: хрен-борис-андрей-три-хрен-борис-зина? Ваш, спрашиваю, позывной? Ну-у… у меня две радости в жизни и осталось: на ресивере сидеть и сюда ездить. Все-таки хорошо жить даже старой развалине! Вот вас встретил. А то б убились, пожалуй. Вы вообще вовремя: ярмарка у нас. Представьте, мир на две недели, никто не лезет с трещотками. Вам стоит посмотреть, да. Ну, спасибо за чай и конфеты, а пока схожу на самолеты гляну. Потом и поедем вместе, проведу вас между фугасами. Ну, пока!
И пошел - уверенно, бодро. Насвистывая.
- Шибздик, - буркнул Захар вслед и сплюнул.
Ярмарка оказалась захламленным пустырем под ровным округлым холмом, увенчанным обелиском с перекошенными, огромными бетонными лицами у основания. На вершину вела спиралью дорожка, огражденная кольями. На них болтались черепа, людские и звериные, перевязанные ленточками, раскрашенные.
- Пойдемте наверх, - предложил Дмитрий Сергеевич. - Вам это будет исключительно… полезно, скажем так. Да, полезно.
- Я, пожалуй, воздержусь. Мне кажется, я уже знаю, что там увижу, - ответил Дан, нахмурившись.
- Я туда не ходок, батя! Я их знаю! - выпалил Захар.
Дмитрий Сергеевич улыбнулся.
- Я один пойду с ним, - объявил Круз. - А вы - чтобы спокойно и никто ничего не начинал без крайней нужды. Поняли? Последыш, тебе особо: башней не крутить, и ничего такого, ясно? Все.
Подниматься оказалось на удивление тяжело. После чистоты аэропорта душная, едкая вонь залегшей отравы мутила, кружила голову. Уже когда петляли вслед за мотороллером, выбираясь из окольцевавших аэропорт минных полей, Круза едва не вырвало. А тут от вони закладывало ноздри.
- Сюда немногие смеют подняться, - заметил Дмитрий Сергеевич ободряюще. - Ничего, скоро доберемся.
И расхохотался.
У самой вершины Круз стал передохнуть. Огляделся. Сверху виднелось все ярмарочное поле - вытоптанное, огороженное ржавыми, покореженными авто, с навесами там и сям, кусками тряпок и драной пленки на кольях. В углу стояло с полдюжины телег, толпились одетые в лохмотья люди, бродили собаки и козы. На расстеленном брезенте блестели под солнцем тарелки, громоздилось железное барахло. Из бочки насыпали зерно, кучка оборванцев махала руками, показывая на тощую печальную корову.
- Пойдемте, еще немного, - позвал мягко Павловский.
Круз пошел. А дойдя, схватился за осклизлый кол с черепом, потому что от взрыва вони будто шибанули по голове мешком и задрожали колени.
- Вы… вы оставляете их здесь? - прошептал он. - Зачем?
Вся верхушка холма, плоское взлобье, укрытое бетоном, было завалено костями, догнивающими трупами. Из-за кучи костей - Круза передернуло - торчала розовая, еще не тронутая тленом женская нога. А перед бетонными лицами, привязанные к треногам из арматуры, сидели тусклые. Шестеро, трое мужчин, три женщины. Совсем молоденькие. Двое еще дышали, мерно двигали грудиной. И улыбались.
- Это кладбище. Всего лишь, - сказал Павловский мягко, улыбаясь. - Вы же слыхали, наверное, что зороастрийцы предавали мертвых небу. Наши деды устроили здесь святилище мертвых. Мы не сделали ничего нового - разве что не стали прятать мертвое под землю. Зато дикарей теперь держат не только мины. Они клянутся богом мертвых, что не нарушат мира, - и верят в клятву. Их сюда не затянуть под страхом смерти, такой вот каламбур, да-с. А что делать? Нас мало, и становится все меньше. А дикари научились плодиться… как крысы, как кролики! Мы последние, кто на этой земле еще держится за настоящее человеческое! Мы…
Павловский вдруг замолчал. Посмотрел виновато и добродушно.
- Вы уж извините. Стар стал, забываюсь. Познакомьтесь, наши жрецы, - показал пальцем на почернелую площадку под самым обелиском.
Круз вздрогнул - и не заметил сперва, вот же! У мелкого синюшного огонька сидели двое - черно-серые, замызганные, с винтовками на коленях. Поднялись.
- Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, - прохрипел один, вытянувшись, приложив руку к берету.
- Здравствуй, Илья. И ты, Петр… отставить, можете сидеть. Это наш гость, прошу любить и жаловать.
- Чай будете? - спросил Илья, показывая на стоящую у огня жестянку.
- Спасибо, я… я завтракал, - ответил Круз.
- Спасибо, Илья. У наших гостей нет времени. Они заняты самым важным делом. Они хотят спасти наш мир - как и мы. Мы должны помочь им.
Оба замызганных согласно кивнули.
- Пойдемте, Андрей Петрович. Вы, надеюсь, понимаете, что всем вашим спутникам вовсе не обязательно идти в город. Лучше, если пойдете вы с господином Даном. Уверяю, вы не пожалеете.
Щенки и вправду обрадовались, когда их не позвали в город. Они не доверяли остаткам прежней жизни, хотя и смотрели на них с детским восхищением и боялись человеческой, угловатой высоты. Последыш снова согласился не крутить зря башню и, конечно, ни на что не давить. Захар бормотал угрюмо. Серые поскуливали, глядя на Хука, - но тот пошел за хозяином. Послушно залез в свежевыкрашенный урчащий УАЗ, выделенный для гостей.
Смерть застряла в этом городе. Руины не зарастали кустами и сорной травой, дожди не смыли копоть с бетонного крошева. Каменные скелеты висли над заваленными улицами, и памятником торчал у въезда на мост вздыбленный, раскореженный броневик.
- Его сжег я, - сообщил Павловский хмуро, притормозив.
Открыл дверцу, показал рукой.
- Я вон там лежал, на склоне. Последний из расчета. Всего семеро выжили из державших мост. Но за него никто не прорвался.
- Зачем воевали? С кем? - спросил растерянно Дан с заднего сиденья.
- С безумием, - ответил Павловский. - Вначале было много безумного. Андрей Петрович, наверное, знает.
- Знаю, - согласился Круз.
- Мы не стали восстанавливать районы за кольцевой дорогой. Просто проложили минный пояс по ней. Зато за ней… смотрите сами.
Круз посмотрел. Но ничего не сказал. Он многажды видел трупы городов. Сотня, пусть тысяча человек, оставшаяся в теле миллионного города, не может оживить его. Люди - кровь города. С одной каплей в жилах существуют разве что упыри.
14
Город умирает быстрей человека. Без ноги, руки - человек ползет, скрипит зубами, цедит воду из лужи, обматывается тряпками, грызет траву. Мегаполис умрет от ущерба в одну тысячную его живой ткани. Оборвутся почти невидимые нити, соединяющие продающих и готовящих еду, перестанут спешить по утрам фургоны, не откроются двери, за которыми шеренги банок и ящиков, - и жизни городу от силы неделя. Вода, тепло, свет, подземное движение человеческих отходов - хрупкие, ущербные органы города. Многие ли в миллионном человеческом муравейнике озабочены их поддержанием? А без этих немногих муравейник становится кладбищем и люди начнут убивать друг друга, чтобы вырваться из него.
А иногда удирать из города некуда.
Круз с тремя детьми четыре месяца пробирался по сертау. Младшему, Сезару, шесть. Габриэле - десять. Маркусу - двенадцать. Круз боялся, что на побережье не сможет защитить их, и потому решил двигаться напрямик, на север, чтобы сплавиться по притокам Амазонки, добраться до Манауса - и дальше, к морю. Наверное, зря. Время стрельбы уже прошло.
Впрочем, Маркус хорошо стрелял. Круз нашел для него мелкашку 5.56, и парнишка ни патрона не потратил зря. А еще он умел кидать бола, ловить ящериц тегу, разбивать им головы камнем и свежевать. У тегу вкусное мясо, лучше куриного. Габриэла тоже научилась стрелять, но от нее проку было немного - она была крохотной, как многие здешние девочки с индейской кровью, и едва поднимала револьвер. Малыш Сезар и то был больше ее. Зато она часами могла усердно собирать кузнечиков и растирать зерно камнем. И обыскивать сверху донизу и мальчишек, и Круза, отдирая приценившихся клещей.
Клещи, термиты, по ночам норовившие сожрать пропотелую одежду, колючки, солнце, редкие ливни - падающее с неба озеро, мгновенно превращающее ложбины в ревущие реки. А стрелять не в кого. Разве что в наглого ягуара, средь бела дня задравшего лошадь и поленившегося удирать дальше ближайших кустов.
Сперва прятались, потом шли по проселкам. Потом по шоссе. Затем, вконец осмелев, выбрались на трансамазонскую 317-ю магистраль, грязный разбитый большак, после дождя превращающийся в непролазное болото.
Выходя, Круз предполагал засады, банды, ошалевшую толпу, бойню и работорговлю. А за четыре месяца встретил живых людей лишь трижды.
Земля стряхнула людей. Скатила в ложбины, на пол. Рассыпала костями вокруг костров, усыпила на сиденьях. Иногда - разодрала пулями, сожгла, растерзала. Но чаще - упокоила легко и навсегда.
Круз не был способен к настоящему отчаянию. Но от рассудка, от глаз нутро будто проткнула тонкая ледяная игла. Странно, нелепо, тошно. Почему никого нет? Даже при лютейшей чуме кто-нибудь обречен остаться. Он, Круз, остался. Дети остались. Почему же нет ни кого вокруг? Люди сбежали? Но куда? Жители побережья стремились в глушь, искали спасения. Их убивали. Но куда делись люди глуши? Станции, деревни, города, заполненные мертвыми. Что они сделали с живыми?
В крохотном городке у аэропорта Круз в поисках пищи и бензина забрел в ангар. И вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За нею в огромном, закрытом жестяным куполом зале сидели, скрючившись, укрывшись истлевшей одеждой, сотни, тысячи скелетов под тусклыми, намалеванными на стенах крестами. А на окраине этого городка увидел чернокожего в драной сутане. Крохотного негра с глазами пропойцы, трясущегося, иссохшего, босоногого. Он сидел под акацией и читал из книги, не глядя в нее. Напевал, бормотал заунывно, сочленяя латынь в бесконечную звучную цепь. Увидев Круза, перекрестился и сообщил грустно:
- Ты тоже пришел увидеть мой позор.
- Вам помочь? - спросил Круз по-португальски и повторил по-испански.
- Поможет мне Бог в безграничном Его милосердии, - ответил негр. - За грехи мои он возложил печать на мое чело. Она горит. Она горит и на тебе, незнакомец. Скажи мне, почему ты жив? Почему жив я? Почему? Они все уснули, все, Господь забрал их, а я, пастырь, здесь, на ржавой земле… Почему?
- Нам нужна еда, - сказал Круз.
- В домах мертвых вдосталь еды. Господь не бросит отмеченных печатью, число их сто сорок четыре тысячи. Или вы пришли за покоем? Тогда вам не нужна еда. Идите к другим, лягте, закройте глаза. Господь даровал рай. Все ушли. Все. Кроме меня.
Негр подхватил пригоршню красной пыли и деловито сыпанул на себя.
- Прах. Из праха в прах.
- Тут есть еще кто-нибудь кроме тебя? Живой, я имею в виду? - спросил Круз терпеливо.
- А я разве жив? - Негр расхохотался. - Душа моя гниет внизу, там, глубоко. Тело мое здесь. Они все были. Были. Метались. Были звери и гады в обличье. Но - Господь послал утешение. Мы говорили Слово Божье. Утешали мятущихся и ушли вместе. Но Он не взял меня.
- Если вы не против, я возьму грузовик, который у церкви стоит. Я вам лошадей оставлю.
Негр молча пожал плечами.
Круз полдня возился с грузовиком. Сливал остатки бензина из машин. Таскал канистры. Сезар с Габриэлой играли в футбол чьим-то черепом. Маркус бродил по домам, собирая в рюкзак уцелевший провиант. Негр пришел, уселся на ступеньки и пил из бутыли, продолжительно хихикая. Потом плюнул вслед и растер в пыли.
В поселке, выросшем у брода через лесную реку, Круз повстречал парочку янки, одинаково верзилистых, белобрысых и веснушчатых, смутно отличимых по половой принадлежности. Женскую версию звали Джей, мужскую - Джо. Или наоборот, Круз не разобрал. Они сидели на ящиках под полосатым зонтом и пили баночное пиво "Брахма". Выпив, кидали пустые банки в кучу уже с человеческий рост. Вспомнивший негра Круз поздоровался с ними крайне осторожно, но пара оказалась вполне вменяема, здравосмысленна и - о чудо! - знала, что было, что есть и куда нужно ехать. А у переправы они застряли на месяцок потому что: а) сезон дождей, б) три фуры с пивом, чудом оказавшиеся посреди этого нигде. Хотите пивка?
Круз захотел. И выпил. Пиво показалось неплохим. Янки - тоже. Они были кем-то вроде этнографов и хорошо умели стрелять из пулемета "браунинг", привинченного к джипу. Они объяснили Крузу, что жили у индейцев шингу, что время белых прошло и что индейцы займут все земли снова. Индейцы иммунные. Не все, но есть. Они бога позвали, Хуарачи. Бог плохих белых убил, а хорошим послал пива.
Мужская версия, ухмыльнувшись, пояснила, что беглецы караванами ринулись в самую глухомань, но вскорости кинулись обратно - кто выжил, конечно. Жрать неумелому в здешнем лесу нечего. Было много стрельбы и резни. От отчаяния, надо думать. Святоши орали, что пришел конец света и хоть напоследок надо помириться. Народ слушал - и дох толпами. Может, они чем травили. А может, и не травили. Как эта зараза действует, никто не понял и не знает. Может, как успокоились и поняли, что крышка, ею-то и накрыло. Она беспокойных не шибко берет, эта зараза. А тех, кто руки сложил, - за так. Тех, кто пиво любит, тоже не берет. А тех, кто не любит, за так тоже. Вот, с нами Бонго был, из Флориды. Баптист. Воду только пил, и ту кипяченую. Жил-жил, машину вел, утром смотрим - по глазам мухи ползают. Все. А мы пиво пьем.
Мужская версия жирно реготнула и предложила еще пива.
Янки здорово помогли. Места знали, карты имели, детей развлекали. Вот только вели себя так, будто одни на земле. Испражнялись чуть ли не где стояли, по жаре щеголяли вовсе голые. И очень, очень неприятно совокуплялись: пыхтя, чавкая и на виду. Круз не отгонял детей. Видевшие столько смерти пускай посмотрят и на жизнь. Но когда поймал Маркуса с Габриэлой, голых снизу и напряженно щупавших тайные части друг дружке, отвесил обоим по оплеухе.
Уходили Джея с Джо любимые ими индейцы. Может, те самые, может, нет. Тоже ценители автоматического оружия. Но мужскую версию они прибили по старинке, дубиной из обожженного дерева.
Индейцы пришли, когда Круз с детьми и янки торчали на очередной переправе, размышляя, как перетянуть на свою сторону паром. Восемь мужчин - раскрашенных, голых или в лохмотьях, двое с автоматами АК, остальные с копьями и луками. Говорили дружелюбно, смеялись. Янки хохотали с ними, предлагали пиво - фуру они так и не бросили. Индейцы показывали пальцами, гладили пулемет. Подарили Габриэле попугая с выщипанным хвостом.
Что именно случилось, Круз так и не понял. Женская версия вдруг взвизгнула тоненько, по-поросячьи. Из-за джипа выскочила версия мужская, с кровью на лице. Упала. Раскрашенный мелкий индеец прыгнул сверху, хряснул мокро дубиной. Потом закричала Габриэла.
Круз застрелил двоих: одного автоматчика и одного с бамбуковым копьем, проткнувшим Маркусу шею. Погнался за третьим. Кинулся назад, за Сезаром, потом за двумя, уносившими Габриэлу. Потом упал на колени на речном берегу и зарычал. По зарослям индейцы бегали куда быстрее Круза.
Женская версия еще хрипела, держась за разодранный живот. Круз присел на корточках, глянул. И воткнул ей в шею три дозы морфина из аптечки.
Маркус уже не дышал. Лежал в алой, быстро буреющей луже, глядя в солнце.
Круз похоронил его на невысоком холме над рекой. В могилу положил мелкашку 5.56. Водрузил крест из пары арматурных прутьев.
Потом переплыл на надутой камере от фуры реку, перегнал паром и уехал на джипе, загрузившись бензином и пивом.
Живых больше не встретил до самой Амазонки. По ней поплыл на моторке, перетащив на нее "браунинг" с джипа и последний ящик пива. И, едва не захлебнувшись в ураганном ливне, прибыл в город Манаус.
Из столицы бразильской Амазонии - непомерно раздутого, грязного, душного города, обсаженного заводами, - трудно уйти или уехать. Из него улетают, уплывают. Дороги из Манауса ведут на север, через сельву к столице сельвы еще горшей, и на юг, через Амазонку, сельву же и пустынную бесконечную степь.
Через степь и лес Круз уже прошел. И хотел на север, чтобы попасть в Венесуэлу, а от нее - туда, где когда-то Круза ждали. По нужде в жизненной цели Круз решил добраться туда. И потому пошел через город Манаус, оставив "браунинг" на моторке.
Манаус населяли мертвые. Больше всего их было у воды. Кости, обрывки, обломки, остатки, лохмотья лежали слоем в полметра, местами больше. Круз давил ботинками черепа. Похоже, либо мертвых несли к воде, либо еще живые сбежались сами. Куда они собирались удирать?
А город остался почти таким, каким был, - минус суета. Тот же почернелый бетон многоэтажек. Асфальт, закопченное стекло, тесные площади, тесные улицы. Никакой зелени. Хоть город - в сердце леса, зелень выдавили за его кольцо. Залили, закатали, стиснули мягкую землю, вбили сваи в речной берег. А мертвая вонь окутала дома и заборы, закрыла от времени.
Город-зомби. Он шевелился. Лязгало, шуршало в скопище покинутых машин. Мелькали огни. В тяжелом, напитанном влагой воздухе рождались голоса - пустые, будто прыгающий по стенам мячик. Круз не выяснял, не искал. Отыскал еду на задворках заваленного костями супермаркета. Завел забытый среди улицы "пахеро". Не желая выезжать в ночь, переночевал на седьмом этаже, натянув растяжку на лестнице. Выходя, спросонья чуть сам ее не сорван. И, выходя, кляня себя сквозь зубы за головотяпство, услышал лязг. Упал, вывернулся - и высадил пол-обоймы "глока" в захлопнутую ветром дверь.
Янки соврали. Индейцы не были иммунными к счастью. По крайней мере, те, чья кровь текла в жилах трех четвертей жителей Манауса. Счастье убило их так же быстро, как и жителей Байи. Много лет спустя лысый старик, крутя ручку настройки протезом, объяснил Крузу, как именно срывается невидимая растяжка в теле, как выдергивает чеку из счастья, мирно дремлющего в крови. И почему банту, тупи-гуарани и прочие племена разной степени тропического умирали быстрее и повальнее тяжко алкогольных шведов.
Бредя сквозь беспокойную смерть Манауса, Круз об этом не думал и не заботился думать. Он решил, что жить нужно, - и потому, продравшись закоулками, выбрался на северное шоссе, на двадцать километров забитое брошенными машинами. За день он протиснул "пахеро" сквозь автозавалы и уехал в лес.