- Хороший, хороший дом. То, что нужно. Я сначала не вспомнил, а потом вспомнил, когда вы сказали. Здесь глухое, очень глухое место, дома по соседству совсем пустые, нет никого, а тут пьяница живет, я знаю, я его несколько раз нанимал, когда надо было разные, ну… неприятные работы выполнить. Он тут один совсем живет. Я как-то заходил, заметил - сзади пустырь, не услышит никто, а калитку мы сейчас заложим засовом и припрем. И не придет никто, пойдемте, полковник, пойдемте!
Граев решил не уточнять, что за "неприятные работы" поручал этому алкоголику купец, но про себя отметил, что его ученик, судя по всему, оказался весьма непрост и занимался не только торговлей лаками и красками. Все же верно он рассудил, решив избавиться от Власова, как только в нем отпадет надобность. Где гарантия, что алкоголик по заданию Власова не решил бы всадить ему, Граеву, нож в почку? Разумеется, ничего бы не вышло, но время, время!
Власов уже открывал дверь, придерживая, чтобы не скрипнула, и полковник не в первый раз подумал, что единожды вбитые навыки хищника никогда не исчезают до конца. Взбежав на крыльцо, он отодвинул помощника и, сжимая в кармане один из амулетов, которые постоянно носил с собой, скользнул в дом. Зрение привычно перешло в режим ночной птицы, темнота сменилась тусклой серостью, в которой отчетливо проступали очертания донельзя запущенной комнаты. Прихожей или сеней не было, человек с улицы сразу попадал в небольшую квадратную комнату, служившую ее обитателю и спальней, и гостиной, и кухней.
Стол, заваленный консервными банками с остатками прогорклой дряни, батарея бутылок, поваленный табурет.
И неожиданно быстро поднимающийся с лежанки в противоположном от двери углу здоровенный, до бровей заросший бородой мужик с ножом в руке.
Граев повел рукой, направляя легкий всплеск силы, со стола сорвалась одна из бутылок, пролетела через комнату и с глухим костяным стуком врезалась бородатому в лоб.
Мужик беззвучно опрокинулся на лежанку.
Граев направился к топчану, на ходу бросив Власову:
- Оставайтесь тут, у окна, следите за улицей, - после чего забыл о пришпоренном.
Полковник смахнул со стула кучу воняющего прогорклым маслом тряпья и подтащил стул к лежанке. Схватив потерявшего сознание пьянчугу за шиворот, он с неожиданной силой поднял его и усадил на порядком продавленное сиденье. Тонким кривым ножом полковник срезал с бесчувственного тела одежду, ею же привязал ноги и руки жертвы к спинке и ножкам стула. Отступив на шаг, он осмотрел дело своих рук, разодрал на полосы немыслимо грязную простыню и для надежности примотал руки еще и за локти.
Теперь можно было приступать к ритуалу. Обернувшись, Граев посмотрел на Власова. Тот стоял у окна, чуть отодвинув занавеску, сгорбившийся, весь подавшийся вперед, туда, куда приказали смотреть. Больше всего агент напоминал старого охотничьего пса, из последних сил старающегося быть полезным хозяину.
Граев снял пиджак, по привычке ощупал швы - да, все на месте, в умело зашитых потайных карманах или под подкладкой. Фигурки, несколько амулетов для концентрации сил, крупные банкноты и запасной комплект документов. Аккуратно сложив пиджак, положил его на расчищенный участок стола, закатал рукава линялой рубашки и направился к жертве.
Сегодняшний ритуал отличался от предыдущего, требовал куда большей сосредоточенности и больших затрат силы. Условия, конечно, далеки от идеальных, но выхода нет. После относительной неудачи с первой жертвой вызвать отклик Колокольцев можно было только заранее подготовленным выбросом накопленной и сфокусированной энергии, направленной в обход той сумасшедшей твари, сидхура, что чуть не разорвала его на границе тонкого мира.
Хозяин дома пришел в себя, замычал, запрыгал, полковнику пришлось поставить ногу на сиденье, прижимая стул к полу. Глядя в полные непонимания и страха мутные глаза, он прошептал мягко и терпеливо, словно доктор:
- Тшш! Берегите силы, они мне нужны.
После чего сделал первый надрез.
Предстояла долгая и трудная ночь.
* * *
- Германыч, - жалобно простонал Ворожея, - ты меня в гроб вгонишь. Мало мне жертвоприношения, чтоб еще и труп допрашивали…
- На жертвоприношение у тебя тоже санкцию берут?
- Тьфу на тебя, - Ворожея разломал последнюю папиросу из пачки и совсем расстроился. - Ну, считай, что дал.
- Спасибо. Поскольку он не остановится.
- Ты уже знаешь, что это он? Может, баба сумасшедшая? - огрызнулся инквизитор. Без курева он зверел.
- Вот и узнаю.
- Хорошо, - мрачно согласился Марк Тойвович, - прямо сейчас запрос пошлю. Только толку от этого… Некромантов на территории Республики, чтоб ты знал, три. Практикующих. Один на Дальнем Востоке, считай что вообще нет. Один в столице, один то ли в Сибири, то ли в Казахстане, если меня начальство сразу не пошлет, если самолет выделит и некроманты свободны будут… Может, к вечеру столичный и доберется.
- Времени нет, - вздохнул Влад, - опоздаем. Тогда уж я сам…
- Тебя головой не роняли, Германыч? - поднял глаза Ворожея. - Давай я тебя сразу пристрелю. Помрешь - похороним, а ну как нет? Мне одного свихнувшегося мага - выше крыши… А еще и ты начнешь бичей по закоулкам резать.
- Он не свихнувшийся, - ответил Воронцов, - он до безумия нормален. Все, что он делает, делает с пониманием. И цель у него такая, что не свернет.
- "Молнией" запрос пошлю, - пообещал Ворожея. - Хотя… Есть еще один. Может, уговоришь?
- Не практикует?
- Угу. С самой войны. Зато близко, тут, через два квартала.
- Это ты меня вгонишь в гроб, - покачал головой Владислав, - вызывай его. Все лучше, чем ждать.
- Он не пойдет, - покачал головой инквизитор, - звали уже, и не раз. Не хочет.
- Что, твои ребята уговорить не могут?
- Его другие ребята не уговорили, - усмехнулся инквизитор, - из "Аненэрбе". В Девятом бастионе.
- Стойкий, - пробормотал Влад.
- Еще какой. "Молнию" я подготовлю. Мне к нему лучше не соваться, он от любых "корочек" как от чумы. Вот ты бы попробовал. Может, мать с собой возьмешь?
- Кто такой? - спросил Воронцов.
Инквизитор со вздохом вылез из-за стола и направился к стеллажу отыскивать нужную папку.
- Вот, - протянул он бумагу, - ты на адрес посмотри…
Но Владислав смотрел не на адрес. Он снова и снова перечитывал имя.
- Знаешь, - сказал он наконец, - может, и не откажет.
* * *
До войны ни один рассказ о Синегорске не обходился без упоминания церкви Анны и Иоакима. Небольшая, вроде бы неброская, она была совершенна. О внутреннем убранстве говорилось вскользь - церковь не раз горела, фрески замазывали и писали заново. Перед войной много говорили о том, что вот-вот начнется реставрация, расчистят поздние наслоения и откроют взору удивительные росписи, увидев которые путешественники четырнадцатого века уверяли, будто монах, их создавший, верно, видел рай и ангелов. Но грянула беда, а после того, как вышибли оккупантов, глазам освободителей предстали голые кирпичные стены.
Влад помнил, как об этом рассказывали приходившие к Зарецким друзья - худенькая женщина с рыжими кудряшками, тронутыми ранней сединой, не выдержала как-то и заплакала в голос, будто по покойнику. Рай безвестного монаха был утерян, что, в общем, свойственно раю.
Еще не рассвело, но в окнах уже мерцали огоньки свечей. Тускло светилась голая лампочка у входа. Внутри кто-то ходил взад-вперед Владислав не ожидал, что в такую рань двери будут открыты, но они оказались распахнуты. В церкви пахло ладаном и штукатуркой. Он снял шляпу, пройдя несколько шагов, вспомнил, что полагается перекреститься, осенил себя крестом на латинский манер, как в детстве учили, и сконфуженно остановился. Пожилая тетушка, убиравшая огарки, неодобрительно поджала губы.
Владислав уже собирался к ней обратиться, но поднял глаза и ахнул.
…Она была написана по всем канонам церковной живописи. Богоматерь Оранта. Строгая, монументальная фигура, вскинутые в молитвенном жесте руки. И вместе с тем - живая, очень юная женщина с большими карими глазами и чуть выбившимися из-под покрывала волосами цвета пшеницы. Фреску еще не закончили - проработаны только лицо и руки, Младенец только намечен, но она уже была невыразимо, немыслимо прекрасна. Пожалуй, можно было поверить, что художник видел рай и что сама Мария согласилась ему позировать. Влад подумал, что монаху - земля ему пухом - стыдиться за преемника не приходится.
Строгая тетушка, видя его реакцию, заметно подобрела.
- Ищете кого-нибудь?
- Да. - Влад назвал фамилию, и тетенька совсем потеплела.
- А-а… Это он у нас пишет. Так вот ведь он! Федюша! - крикнула она в глубь храма.
Послышался кашель, из темноты возник очень худой человек в длинном и слишком широком пальто. Нестриженые седые волосы спадали на лоб неровными прядями. Один глаз прикрыт темной повязкой, второй, живой, смотрел тускло и равнодушно. Влад проглотил заготовленное приветствие. Худой тоже молчал.
Нахмурившись, тетушка переводила взгляд с одного на другого. Она уже жалела о том, что не отправила подозрительного типа прочь, но тут Федюша вдруг улыбнулся. Зубы у него были железные.
- Воронец?
- Мертвяк? - неуверенно отозвался Влад.
Федька закашлялся и кивнул:
- Он самый. Здрав будь, ваше благородие.
* * *
- Ты ведь не рисовал никогда, - проговорил Влад, разглядывая прислоненные к стенам картоны.
Федюша закинул в рот слегка помятую конфету-подушечку и пожал плечами:
- В интернате не рисовал. А до того… У меня дед богомазом был. Учил понемногу. Потом помер. И вот он мертвый, а я с ним разговариваю, учусь у него… Ему не нравилось, отпусти, говорит. А я не понимал, плакал. Ну вот… Старшие думали сперва, пацан по деду тоскует, потом заподозрили, что дело нечисто. Ну а когда выяснили, что я из "этих", да и одержимый еще… Сдали в интернат, а там - сам знаешь. Не до рисования.
Они сидели в небольшой дворницкой в церковном дворе, служившей Федюше и мастерской и жилищем. Для гостя хозяин освободил единственный стул - сгреб в охапку и швырнул на кровать сваленную на сиденье одежду. Сам устроился на продавленной кровати. В первую минуту Воронцов подумал, что Федька страшно опустился, но тут же сам понял: вовсе нет. Несмотря на страшный беспорядок, пол был выметен, разномастные чашки и тарелки, составленные на подоконнике, - чистые, одежда выстирана. Одну из стен занимал сколоченный из грубых досок стеллаж с книгами. Просто материальная сторона бытия Мертвяка интересовала мало.
Владу казалось, что прошло ужасно много времени. На самом деле в дворницкой он был всего десять минут. За это время успел отказаться от чая - Федюша, кажется, обрадовался, что не надо возиться с примусом, - сжато рассказать о случившемся, попросить помощи и получить мягкий, но решительный отказ. Надо было вставать, прощаться и мчаться к Ворожее, пусть выцарапывает всеми силами некроманта из столицы, Сибири, Дальнего Востока, да хоть из Австралии. В крайнем случае, решил Влад, сам займусь, а Ворожея пусть расхлебывает.
Но на что-то он надеялся, потому и не уходил, разглядывал картины, оценивал обстановку и пытался разглядеть в этом седовласом скелете прежнего Федьку Мертвяка. Пока не получалось.
Что ж с ним делали в этом Девятом бастионе? Хотя этого лучше не знать.
В интернате он начал сходить с ума. Влад раза два крепко бил директорских подлиз, вздумавших издеваться над перепуганным парнишкой. Дружбы у них с Мертвяком так и не вышло, мало желания дружить с тем, от кого мертвечиной несет. Но у юного Владислава чувство справедливости было обостренным, он физически не выносил, когда издевались над слабым.
Потом приступ накрыл Федьку в присутствии комиссии, а в компанию заматерелых педагогических тетушек, прикормленных дирекцией, в тот раз затесалась новенькая, неглупая и не растратившая совесть. Поднялся скандал, в тот же День Федьку увезла бригада медиков - "в психушку", как злорадно сообщил кто-то из битых Владом. Воронцов слышал, как бывший среди медиков знающий мрачно произнес:
- Такой талант загубили, скоты! - и добавил нецензурное.
Через неделю в интернате появилась другая комиссия, кончилось дело тем, что он оказался в училище, а интернат и вовсе, что было с ним связано, старался вспоминать пореже.
Мертвяк, похоже, искренне радовался Владу. Но уступать не собирался.
- Ты хоть можешь объяснить, почему? - спросил Владислав.
Федюша устремил на него взгляд единственного глаза.
- Да что тут объяснять, Воронец. Поганое это дело - мертвых тревожить.
- Еще поганее - живых убивать. А погибнут многие.
- Есть вещи похуже смерти, - ответил Мертвяк, - там они пусть свободными будут.
- Вот и освободи парня, - посоветовал Влад.
Федюша покачал головой:
- Помолиться - помолюсь. А то, о чем ты просишь, - не по-божески.
Влад начал закипать. Вот из-за этого он в свои тринадцать снял крест и не выбросил его к черту лишь потому, что крестную любить не перестал. Живо вспомнились поджатые теткины губы: "Мне не в чем себя упрекнуть. Я не знаю, как воспитывать детей с твоими способностями, поэтому доверяю специалистам". Тетя была образцовой христианкой. И речи ксендза, нудно и долго объяснявшего, что и гибель родителей, и заточение в интернате - посланные Господом испытания и лишь неблагодарный гордец может протестовать и злиться… Какое отношение все это имело к доброму Богу Полины Станиславовны, он так и не понял.
- Федь, - Владислав попытался взять себя в руки и воздержаться от грубостей, - ты что несешь? Какое "не по-божески"? У вас митрополит из знающих…
- Владыка Владимир - ясновидец, - возразил Мертвяк, - это ничего. Ясновидцы к Господу нашему на поклонение пришли, - он кивнул на картину, изображавшую трех царей. - Не буду я этого делать, Воронец, не проси.
- Слушай! - Влад потерял терпение, схватил Федюшу за грудки и тихо зашипел: - Если ты немедленно не оторвешь задницу и не пойдешь со мной…
- То что ты сделаешь? - спокойно отозвался Федька. - Бить будешь? Бей, я за тебя молиться буду. К инквизиторам потащишь? Говорили они уже со мной. С настоящими, старыми, я бы и сам дело иметь согласился. Они во имя Бога действовали, а эти…
"Может, прав был Ворожея? - подумал Влад. - Надо было Любаву привести. Он бы ее пожалел… И переубедил! Она б разрешение отозвала, чего доброго". Нет, Любаву сюда вести не стоило. Может, Аркадий Семенович помог бы? Как человек образованный и начитанный.
Влад просто задыхался от бессилия. Поделать он не мог ровным счетом ничего. Деньги Федьку, похоже, не интересовали совсем. Запугивать его тоже было бессмысленно - чего ему бояться? После Девятого бастиона дантовский ад вполне мог сойти за луна-парк. Взывать к совести, к любви и состраданию? Ими Федька и так переполнен. Из самых прекрасных побуждений готов позволить свершиться мерзости. Умрет, а с места не сдвинется. Ради любви и веры.
- Твои настоящие, - сказал Влад, - тоже такого наворотили…
- Верно, - согласился Федюша, - только враг у них был такой, что не наворотить мудрено. Я, знаешь ли, их вблизи видел.
- Так и я в войну не в обозе был.
- А меня б и в обоз не взяли, - усмехнулся Федюша, - я перед войной в санатории лежал. Уже не клиника, но еще не на свободе. В двух днях от границы, эвакуировать нас не успели. Из всех только меня в живых оставили. Лучше бы, как других, - в ров, недострелянными… Они ж, гады, людей во славу своих чудищ убивали и хотели, чтоб я души привязывал. Чтоб они и в посмертии не освободились, а этим тварям служили.
Трясущейся рукой Федька потянулся к карману, затем, вспомнив что-то, взял еще конфету. "Курить бросил", - догадался Влад. Он только сейчас заметил, что на левой руке у Федьки не хватает фаланг мизинца и безымянного.
- Ну вот… Мерзко это, Воронец. Мертвые… Они покоя заслужили. Ты сам хоть раз обряд видел?
- Видел, - ответил Владислав, - даже участвовал как-то. С проводником, конечно. А вот говорить мне пришлось. И знаешь, Федор… Парнишка тот, он рад был. Не успел бы нам сведения доставить, мы бы все полегли, а так - упокоился с миром.
- Или ты себя успокаиваешь. Не буду спорить, ты человек военный. Но есть вещи, которых делать нельзя. Эти, в Третьем, много красивых слов говорили. Особенно про Тибет, Шамбалу, храмы древние. И детей приносили в жертву тварям своим… Подземным.
- И еще принесут, - пообещал Влад, - да принесли уже. Ты как, кошмаров не видишь?
- У меня с десяти лет кошмары, привык уже.
- А все знающие города видят. Сказать, почему? Потому что человека - живого, теплого - принесли в жертву этим самым, подземным. И именно из тех краев, судя по всему.
- Ничто в лице Федюши не изменилось, но Влад нутром почуял трещинку в его броне и решил идти дальше:
- Я не знаю, что за мерзость он ищет. Но прятали ее именно эти ребята, которые тебя истязали и младенцев у матерей на глазах живьем жарили. И он, чтоб ее получить, на то же пойдет. И это только начало. Сам понимаешь, это должно быть что-то мощное… И власть оно даст этим людям такую, что и Девятый бастион пределом не покажется.
Мертвяк молчал. Каждая секунда казалась Владиславу бесконечной. Любое промедление могло обернуться новыми человеческими страданиями. И еще Глеб. Он не знал, чувствует ли что-то плененная душа мальчика, привязанная к телу начертанным знаком. Если Федька прав, то он лишил смерть той доли милосердия, которая у нее все же есть - покой, забвение, свобода, новое начало…
- Я - плохой человек, - устало проговорил Влад, - но знаешь, если все это, - он обвел рукой картины, - правда и если мне удастся эту сволочь поймать, то мне им в глаза посмотреть будет не стыдно. Если же для них важнее, чтоб некий раб божий Федор не применил свой талант по назначению, то… Не знаю, мне все равно. А все эти твои картинки - красивые картинки и есть. Ничего более.
Он осекся, заметив, что Федюня смотрит на него с явным интересом.
- Ну а делать что будешь? - спросил Мертвяк.
Влад хотел было его послать, но все же ответил:
- Марк Тойвович запрос отправит. Выпишет некроманта из столицы. Если там сочтут, что мы не психуем без дела, может, и пришлют. Хорошо если к ночи доберется спецсамолетом.
- А если не поверят, сам полезешь?
Влад не ответил.
- Не надо, Воронец, - попросил Федька, - не пробуй. С проводником - это одно, а сам не выживешь.
- Так помоги.
- Не знаю… - Федюша колебался, Влад сжал кулаки на удачу. - Дело такое… Надо бы у батюшки благословения спросить.
Владислав понял, что на стене сейчас появится новая фреска. Или барельеф. Под названием "Некромант упертый, чертов фанатик, сбрендившим магом в стену впечатанный". Сосчитав до пяти, он возразил так спокойно, как мог:
- Не оттягивай, Федя, решай сам. Батюшка - тоже человек, ошибиться может.
Мертвяк открыл уже рот, чтоб произнести поучение о том, что есть сан священника и почему его мнение так важно, и вдруг передумал, решительно кивнул и потянулся за пальто.