- Применение анабиозных камер в настоящее время невозможно. Применив неизвестную технологию, пришельцы подавили работу наших гипергенераторов, - сообщила Алена, и я заткнулся. - Человечество несет огромные потери. Сейчас будет прямое включение с места событий.
Стереокартинка на всех экранах стала плоской и какой-то ненастоящей. Появившийся на ней серый и зыбкий журналист внимательно посмотрел в объектив камеры и быстро затараторил:
- Да, Алена, мы в эфире. Работы по разбору завалов не прерываются ни на минуту. Три раза в час вся техника останавливается, и объявляются так называемые "минуты тишины"…
"Которые больше всего напоминают минуты молчания", - добавил я про себя. Ненавижу журналистские штампы. При репортаже из мест стихийных бедствий и техногенных катастроф обязательно нужно рассказать про "минуты тишины", показать усталое лицо спасателя и трогательную детскую игрушку, лежащую на груде битых кирпичей. Информации - ноль, зато эмоции плещут через край. "Даже видавшие виды ветераны служб спасения были потрясены…" Тьфу! Кажется, я сам мог бы без труда переквалифицироваться в плохого журналиста.
Репортаж из Ленинграда закончился, и на экранах замелькали кадры с набившего оскомину процесса по делу китайских людоедов. Даже в условиях начавшейся войны редакторы новостных лент не смогли оставить в покое этот сильно потрепанный сюжетец. Сейчас опять будут показывать маленького злобного повара, умеющего виртуозно готовить человечину, и гурманов, с удовольствием эту самую человечину пожиравших. В цепких пальцах журналистов трагедия уже давно превратилась в фарс, и зрители жаждали скорейшего смертного приговора, дабы не видеть больше мерзкие рожи каннибалов. К счастью, сидящий на пульте сотрудник оборвал новостной выпуск видеоклипом, превозносящим новый сорт пива "Фараон". В ролике утверждалось, что "Фараон" воссоздан по органическим остаткам, найденным в желудках египетских мумий. Генным инженерам удалось вырастить настоящий фараонский ячмень, настоящий фараонский солод и полностью восстановить утраченную фараонскую рецептуру.
- Следующим будет кофе "Ленин", - проворчал мужчина за соседним столиком.
Невозмутимый робот-официант принес мой заказ и замер в ожидании оплаты.
- Атака на Горький, - устало сообщила Алена Глазунова, прерывая рекламу пива. - Есть жертвы. Заместитель председателя мобилизационной комиссии Земли предупредил о запрете на отключение индивидуальных средств связи. В любой момент любой гражданин планеты может быть мобилизован для выполнения боевых и иных задач. Призывной возраст снижен до 16 биологических лет. Президиум Верховного Совета Солнечной Системы объявил об эвакуации с планеты Земля всех детей в возрасте до 13 лет включительно. Об эвакуации детей старшего возраста будет объявлено дополнительно. В расчет принимается только реальный календарный возраст. Лица, прошедшие глубокое омоложение, детьми не считаются. Подтвердились предположения о том, что агрессоры вторглись в наш мир через мощные телепортационные колодцы. Место их первоначального базирования до сих пор не выяснено. Это может быть любая из планет Солнечной Системы или, по наиболее смелым предположениям, неизвестный нам параллельный мир. Последнее утверждение решительно опровергается физиками.
Дальше я слушать не стал. Расплатился с роботом по мыслетелефону, опрокинул в рот чашечку прохладного кофе с коньяком и покинул гостеприимную "Абжорку".
В двух кварталах от кафе на чудом сохранившейся старинной улочке в блочном девятиэтажном доме жила Тумана Сентябрь. Я шаркал подошвами по узкому тротуару, заглушая невнятный гул ночного города. Тула спала беспокойным предвоенным сном. То и дело с широких проспектов доносился рокот последних выпусков новостей. За темными окнами мелькали отблески экранов, и город вздрагивал от далеких бомбовых ударов и чувствовал боль умирающих на другом конце планеты людей.
Город хмурился и готовился к битве.
С благоговением я переступил порог ее подъезда. Автомат зажег тусклый желтый свет, осветив выщербленные ступени и темно-синие стены с облупившейся краской. Торжественный и неспешный подъем на второй этаж занял у меня не меньше минуты. Мне вдруг стало тоскливо и одиноко. О чем говорить? Что обсуждать?
Между нами никогда ничего не было. Мы даже по душам ни разу не говорили. Я всегда держал свои чувства при себе, и она о них не догадывалась. Неважно, какие воздушные замки построило мое воображение, я для нее чужой малознакомый человек.
Демон ее двери приглашающе щелкнул замком. Ничего удивительного. Ведь я бывал у нее в гостях и вполне мог остаться в памяти домашнего компьютера. Я робко постучал и, не дождавшись ответа, вошел внутрь, на секунду раньше, чем решился убежать прочь. Будто прыгнул в открытый люк самолета. Шагнуть назад означало опозорить себя навсегда в своих собственных глазах.
Странно. Никто и никогда не узнал бы о моей слабости, но до конца дней своих я остался бы опозоренным.
Освещение в прихожей почему-то не включилось, и я, ориентируясь по памяти, двинулся в сторону гостиной. Здесь мало что изменилось после моего последнего посещения. Только справа от входа добавилось нечто угловатое и деревянное, высотой чуть пониже колена. Что это было, я так и не выяснил, но синяк после встречи с этой штуковиной остался знатный. Пока я брел по коридору, мне в голову пришла мысль о том, что Тумана может быть не одна, и я уже почти повернул назад, но снова передумал. Другой возможности поговорить у нас, вероятно, уже не будет. Плевать, что мой приход сюда мотивирован исключительно моими фантазиями. Плевать! Я должен поговорить с ней, иначе не будет мне покоя ни на этом свете, ни на том. А если у нее сейчас кто-то есть, то я спущу его с лестницы! Война все спишет. Время вежливости и всеобщей терпимости закончилось после падения первой бомбы.
В гостиной мерцал робкий свет свечи. На ковре и стенах шевелились щупальца зыбких потусторонних теней. Они то скрывали нарисованные на обоях цветы, то заставляли их вновь распуститься. Пахло горячим воском и жжеными спичками. Из окна тянуло нежным ароматом уснувших тополей. Вторгнувшись в чужой романтический вечер, я почувствовал себя глупцом и невежей. Я даже сделал шаг назад, мечтая незамеченным раствориться в темноте.
- Ты очень долго шел, Светозар, - тихо сказала Тумана.
Она сидела в кресле с высокой спинкой, поджав под себя голые ноги. Ее саму почти не было видно, только крошечное пламя многократно отражалось в глубине широко распахнутых глаз.
- Садись, - она показала рукой на пустое кресло.
- Там открыто, - я сделал движение в направлении прихожей.
- Никто не войдет. Садись, - ее голос звучал тепло и уютно, ему невозможно было противиться.
Я сел. По ковру прошуршал мягкими лапками домашний робот. Он проворно откупорил бутылку вина, поставил на стол бокалы и корзинку с фруктами. В моей голове было пусто, как в шлеме древнего космического скафандра. Глупо как-то все получилось. Надо было хотя бы цветы купить, что ли. И торт. Ага, может, еще и в аптеку следовало зайти? Тьфу! Не за этим я здесь. Тумана - это же неземное существо. Что-то такое светлое, безвоздушное и безгрешное. Ее нельзя лапать руками, кормить тортами и… И вообще! Почему это другим можно, а мне нельзя? Все-таки свечи придумали очень умные и гуманные люди. В их теплых бликах легко прятать смущение и идиотски сосредоточенное выражение лица. Я почти чувствовал, как по моим щекам ползают красные пятна, а в мозгу шевелятся одинокие мысли.
Если бы кто-нибудь их прочитал, я бы, наверное, умер от стыда.
- Я думала, что у нас впереди много времени. - Тумана взяла в руки бокал, и тонкие пальцы обхватили искристую бордовую полусферу вина, заключенного в невидимом стекле. - А его нет совсем. Боюсь, нашей планете осталось совсем недолго. Мы ведь не умеем воевать. Слишком много лет мирной жизни. Наши предки выдержали бы, а мы… - Она замолчала.
Я тоже взял со стола бокал. Красная нежно пахнущая жидкость притягивала взгляд. Была в ней какая-то магия. Доброе солнечное волшебство. Сгущенный солнечный свет. Вино чем-то похоже на кровь. А блестки - это разлагающиеся защитные термовирусы! От идиотской ассоциации меня затошнило.
- Послушай, Свет, я ведь даже не человек, - тихо сказала она.
- Не говори ерунды! Небольшие изменения на генетическом уровне. - Я поставил бокал с вином обратно на стол.
- Меня родила машина, Свет. Мой зародыш рос в родильном автомате. У меня даже фамилия по месяцу производства, а имя по погоде в час рождения. Я не знаю, кто мои родители, и не уверена, есть ли они у меня. Зато у меня точно есть серийный номер и гарантийный сертификат.
- Зачем ты мне это говоришь?
- Меня, как робота, изготовили для решения определенной задачи. - Она сделала маленький глоток и зажмурилась то ли от удовольствия, то ли желая отгородиться от моего внимательного взгляда.
- Ерунда. Крошечное вмешательство, чтобы дать ребенку выдающиеся способности в какой-либо области. Ты должна была стать гениальным высокооплачиваемым агрономом.
Тумана кивнула.
- А стала палеонтологом, - усмехнулся я. - Ты полностью свободна и не выполняешь никаких заранее заложенных в тебя программ. Ты даже элементарной логике не подчиняешься. Ты - человек.
- Отсутствие программ главный критерий свободного человека? - вскинулась она.
- Да. - Я снова взял в руки бокал.
На этот раз, чтобы ускользнуть от ее цепких глаз.
- Ты пришел сюда, потому что не мог не прийти. Это и есть программа, Свет. Мы все запрограммированы.
- Мне больше нравится слово судьба. - Я глотнул вина и поморщился.
Мне рассказывали, что Тумана любит бесплатные французские сорта, но я никак не ожидал, что это будет такая омерзительная кислятина.
С улицы через открытое окно донесся далекий треск стрельбы и унылое бормотание диктора. Налетевший порыв ветра мгновенно заглушил и то и другое.
- Опять бомбят, - тихо сказала Тумана. - Теперь Белград.
- Я тебя люблю, - слова выскочили из меня сами собой, будто только и ждали этого не самого подходящего момента.
В прежние времена я много раз пытался выдавить из себя эту фразу. Хотел сказать ее другим девушкам и при других обстоятельствах. По словам друзей, признание в любви ни к чему не обязывало, зато здорово сокращало путь к физической близости. Но всегда эти три слова застревали у меня в глотке, превращаясь в нейтрально-пошлые "ты мне нравишься" и "какая ты красивая сегодня". А сейчас вот сказал…
- Я тебя люблю, - повторил я тверже и громче, чем в первый раз.
- Я знаю, - ее голос потеплел. - Мы должны были соединиться через сто пятьдесят лет, - мечтательно сказала она. - Ты бы к тому времени возмужал, заматерел. Думаю, что облик чуть-чуть седеющего мужчины среднего возраста подошел бы тебе больше всего. Твое лицо стало бы жестким и непроницаемым. Настолько непроницаемым, что при первой встрече люди считали бы тебя тупым солдафоном. Этаким холодным и несокрушимым айсбергом. Я бы тебе родила троих детей. Нет, даже четверых, и мы бы вместе их воспитали. Из тебя бы получился хороший отец. Умный, в меру строгий и очень-очень заботливый. Мы бы построили дом в тайге. На берегу реки. Большой просторный дом на берегу большой просторной реки. И чтобы зимой все вокруг заваливало снегом.
- Никакой тайги. Детям надо ходить в школу, - возразил я.
- Ничего. Поставим персональный телепорт. К тому времени ты будешь хорошо зарабатывать. Прекрасно будут мотаться в Тулу.
- В Ленинград, - не согласился я. - Учиться они будут только в Ленинграде.
- Жаль, что ничему не суждено сбыться. - По ее щеке пробежала ярко блеснувшая слеза.
- Все сбудется, - убежденно сказал я и, отставив недопитый бокал, встал из кресла.
Она поднялась мне навстречу.
- Странно, я все еще вижу тебя седым стосемидесятилетним космическим волкодавом. - Она внимательно смотрела на меня снизу вверх.
- С выпяченным боксерским подбородком и огромными плечами?
- Ага.
Совсем незаметно и абсолютно естественно она оказалась в моих объятиях. Будто ручеек, пробивающий подтаявший снег, вырвался наконец-то на простор. Ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Талая вода разлилась по черной земле и, отразив голубизну неба, перемешанную с белизной облаков, превратилась в бездонный океан. Чувства сошли с ума и перепутались. Звуки стали ярче, а запахи громче. Свет теперь пах воском, вином и тополиными листьями. Запах ее кожи и волос оглушал и не давал разглядеть, что шептали ее губы. Тонкое платьице Туманы ничего не скрывало и казалось всего лишь нематериальным свечением, окружающим ее крепкое тело. Я притянул девушку к себе, зажмурился, ослепленный стуком ее сердца, и поцеловал ее прямо в нежно вибрирующие губы. Она задрожала, но не отпрянула, а только крепче обхватила меня, вонзив мне в спину острые ноготки.
Зазвенело стекло. Это перевернулся столик, когда мы опускались на ковер. Прошуршал лапками робот, убирая перевернутый подсвечник. Шелест листвы стал громче, и откуда-то издалека донеслась приятная переливчатая музыка. Кто-то пел на шотландском языке с сильным ирландским акцентом о любви моряка и дочери дровосека. Очень хорошо пел и играл на гитаре. Я не знаю шотландского языка и не представляю, как звучит ирландский акцент, но я уверен, что не ошибся. Когда человеческие сердца покоряются настоящей любви, люди становятся всезнающими и всемогущими. Музыка длилась вечно, и казалось, счастье тоже будет бесконечным. Я запомнил каждое мгновение этих волшебных часов. В самые черные времена лучик воспоминания об этой ночи воскрешал меня к жизни или утешал перед неминуемой смертью. Оказывается, умирать гораздо легче, если знаешь, что главное событие в твоей жизни уже произошло.
Утро я встретил за маленьким круглым столиком в автоматической кормушке на набережной. Передо мной остывала тарелка бесплатной овсянки. Граненый стакан источал бодрящий запах какао. На десять ноль-ноль мы с Туманой назначили встречу у дверей юридической конторы. Оформление документов вещь не самая срочная, но в эту ночь две наши личные жизни стали одной общей, и, оглушенные открытием друг друга, еще плохо соображающие, мы не придумали ничего лучше, чем подать заявление о регистрации брака. Странный порыв, особенно если учесть, что зачинать детей в ближайшее время мы не собирались. И все же наше поведение может выглядеть непонятным только с точки зрения человека, живущего в мирное время. Когда вокруг тебя все рушится и жизнь твоя может окончиться в любое мгновение, возникает желание любой ценой зафиксировать текущий миг. Не знаю, как это объяснить, и прошу поверить мне на слово.
Сразу же после решения оформить брак Тумана отправилась в поликлинику, чтобы получить генную карту. Я проводил ее и остался ждать в кафе. На душе у меня было спокойно и радостно. Война и гибель мира стали какими-то мелкими и незначительными событиями на фоне охвативших меня чувств.
- Светозар Егорович Ломакин? - Чья-то рука легла мне на плечо.
Легко преодолев желание сломать эту самую руку и дать в морду ее владельцу, я с беспредельным миролюбием ответствовал:
- Чем могу помочь, сударь?
- На вас разнарядка из военного комиссариата с ночи висит, уважаемый, а ваш телефон не отвечает.
Я повернул голову и посмотрел на человека в белом милицейском мундире. Его лицо выражало глубочайшее сочувствие. Я растерянно вызвал справочную. Нет ответа. Телефон действительно не работал. То ли отключился сам, то ли я отключил его, чтобы никто не мешал, и забыл об этом. Лейтенант без приглашения присел за мой столик и щелкнул пальцами. Робот-официант со скрипом выехал из-за стойки.
- Военный комиссариат внес вас в реестр без вести пропавших, но пять минут назад в центральную базу данных передали запрос на генетическую совместимость с вами, - продолжил милиционер. - Мы связались с вашей невестой и выяснили ваше местоположение.
Какой позор! Я с ужасом подумал о том, что едва не превратился в дезертира, и одновременно возблагодарил судьбу за отключенный так вовремя телефон. Ведь неурочный звонок мог запросто испортить лучшую ночь в моей жизни.
- Спасибо, лейтенант, - сказал я, вставая. - Вы спасли мою честь.
- Одно дело делаем, - вежливо улыбнулся он и, полностью утратив ко мне интерес, ткнул пальцем в кнопку на жестяном пузике робота.
Тот радостно заурчал и помчался за стандартным завтраком номер восемь, а я поспешил к площадке телепорта, чтобы как можно быстрее оказаться в распоряжении военного комиссара. Бракосочетание откладывалось до Далекого и нереального "после войны", но медлить я не мог.
Мое появление на пойнте военкомата вызвало нездоровый ажиотаж. Какие-то подонки в коричневых комбинезонах накинулись на меня только на том основании, что моя персона не идентифицировалась автоматическим опознавателем. Мне пришлось пережить несколько весьма неприятных минут, когда меня поставили на колени и сразу три здоровенных придурка начали тыкать мне в затылок стволами ручных лучеметов.
При этом они беспрестанно выкрикивали ругательства и пинали меня в бока. Попытки объяснить им, что я вовсе не диверсант, ни к чему хорошему не привели. Меня начали бить всерьез. Чем бы закончилось это безобразие, неизвестно, но меня спасла некая непонятная особь неопределенного пола и возраста. У особи имелись лейтенантские нашивки и планшет глубинной идентификации. Разогнав моих обидчиков, лейтенант поскреб мне лоб специальным датчиком. Мой генетический код был в спешном порядке проверен, а моя учетная карточка найдена. В "награду" за временное исчезновение из поля зрения государства я получил не только последнюю модель мобильного телефона, которую сразу же инсталлировали в мой череп, но и гадкую отметку в личном деле. Если бы не война, то эта запись сильно осложнила бы мне карьеру, а сейчас я даже не сильно огорчился. Любовь и война странным образом смещают приоритеты.
Как быстро все меняется. Еще два часа назад я обнимал Туману, час назад глотал овсянку и строил планы на будущее, а сейчас уже стою в строю с каменным выражением на лице и преданно пожираю глазами начальство. Правда, это совершенно не мешает мне мило беседовать с моей невестой по новому телефону. Судя по непроницаемым физиономиям моих соседей справа и слева, они, так же как и я, мысленно находились далеко от военкоматовского дворика.
- Любимая. Ты как? - спросил я, не разжимая губ.
- Меня мобилизовали.
- О чем ты говоришь? Это меня мобилизовали. Ты сдала анализы?
- Я сейчас в орбитальном лифте. Еду на баржу. Я не смогу с тобой встретиться, - печально сообщила Тумана.
- Каком лифте? Какую баржу?
- Я еду на большую транспортную баржу. Мы будем готовить ее к перевозке детей на Марс, - терпеливо объяснила она. - Не знаю, чем им может помочь палеонтолог, но врач, как только приняла мои данные, сразу же выдала мобилизационное распоряжение. Я ничего не понимаю, Свет. Ты где?
- В армии.