Потом была долгая, бешеная скачка очертя голову по необозримой степной равнине - на горизонте справа и слева виднелись округлые холмы, слишком правильные, кажется, чтобы быть творением природы. Рассмотреть их толком не удалось - всадник остервенело понукал коня, стараясь не отстать от спутников; трава, цветы - все сливалось в пеструю полосу, несущуюся под ноги с невероятной быстротой, впереди столь же неразборчивыми яркими пятнами мелькали силуэты собратьев по несчастью…
Неизвестно, сколько продолжалась скачка - но, такое впечатление, довольно долго. В конце концов всадники с галопа перешли на крупную рысь, теперь только поручик мог рассмотреть, что их шестеро (не считая "его самого"). Местность вокруг изменилась, появились высокие утесы, уже ничуть не напоминавшие дело человеческих рук, - их бока зияли бугристым нагромождением камня вынесенных на поверхность подземных пластов. И сейчас в степях под Шантарском таких сколько угодно.
Окружающий ландшафт становился все более гористым. Кони, перейдя на шаг, цепочкой двинулись меж громоздившихся утесов, то поросших густым лесом, то голых, поднимаясь вверх, вверх… Вереница всадников проехала по узенькому карнизу - справа каменная стена падала вниз вертикальным обрывом, далеко внизу - так далеко, что могучие сосны казались не более спички, - протянулась обширнейшая долина, замкнутая у горизонта цепью темно-синих горных вершин. Справа вздымалась стена светло-рыжего, выкрошенного временем камня.
Они оказались в небольшой, почти круглой, окруженной со всех сторон скалами долине. Посередине располагалась небольшая крепость: четыре круглых башни по углам и одна над невысокой аркой ворот, кладка из неотесанного камня, невысокие зубцы по гребню стены, по вершинам башен, синее знамя с черной птицей, вяло трепыхавшееся на слабом ветерке…
На стенах там и сям стояли люди. Кто-то распахивал створку ворот - из потемневших от времени толстенных деревянных плах, скрепленных грубо выкованными железными полосами, - и створки туго поддавались с тягучим противным скрипом.
Всадники въехали во двор, посреди которого стояло незатейливое каменное здание с окошками-щелями и острой крышей, покрытой чем-то наподобие темной черепицы чешуеобразной формы.
Спешившись, прибывшие разделились: пятеро оставшись во дворе, а один направился в дом в сопровождении того, кем был поручик. Длинный синий плащ волочился по каменным плитам, сквозь которые пробивалась чахлая зеленая травка, человек наступил на него, едва не упал, досадливо дернув плечом, рванул застежку, сбросил плащ и, не оглядываясь, вошел в дом.
Небольшая комната с чем-то наподобие камина в углу, сложенным из плоских коричневатых камней. Длинный грубый стол посередине, окруженный такими же нескладными табуретами. На один из них шагавший первым тяжело опустился, снял золоченый шлем, со стуком опустил его на стол. Ссутулился, поник, как человек, потерпевший нешуточное поражение.
Лицо у него было не то чтобы яростное, но злое, унылое, кислое. Довольно пожилой, обрюзгший, со спутанными полуседыми волосами и такой же бородкой. Совершенно европейского облика человек, ничего от азиата.
Тот, кем был поручик, остался стоять. Никаких его мыслей поручик не чувствовал, даже если тот и думал, - а вот настроение передавалось, как это было с ненавистью, испытанной на поле битвы к двойнику Лизы. Смесь беспокойства и злости.
Пожилой поднял глаза, произнес с нескрываемой неприязнью:
- Ну и что же, Бирлей? Что будем делать дальше, как жить станем?
Бирлей - тот, кем сейчас был поручик, - ответил довольно спокойно:
- Если рассудить, ничего страшного не произошло. Ты вернешься в Гашун, там немаленькое войско…
- И потом? Что молчишь? Воевать, воевать и воевать…
- Обойдется…
- А если не обойдется? - резко спросил пожилой. - Ты-то сам веришь, что обойдется? Наверняка не веришь, и правильно… Сам все понимаешь. Сам видишь, что Айланат остервенела. Она теперь не успокоится, пока до тебя не доберется… что еще хуже, не успокоится, пока не доберется и до меня. Мне совсем не улыбается иметь ее врагом. Потому что она не остановится… Я бы на ее месте тоже не остановился. Если бы моего брата убили в спину по ее наущению.
Бирлей усмехнулся:
- Только не говори, что я тебя принуждал. Ты и сам был не прочь…
Пожилой грохнул кулаком по столу и заорал, напрягая жилы на морщинистой шее:
- Ну да! Я его ненавидел! Но если бы мы убивали всех, кого ненавидим, невозможно было бы ни проехать, ни пройти, вся земля была бы покрыта трупами… Один я никогда бы не решился. Это ты меня убедил, что все пройдет гладко, что эта бешеная девчонка отправится вслед за братом, что твое волшебство победит всё и всех… И что получилось? Айланат живехонька и жаждет отомстить, у нее две тысячи сабель, на ее стороне все южные города до самого устья, а те, что пока колеблются, дают понять, что не одобряют моих поступков, а значит, вскорости к Айланат и переметнутся… А главное, оказалось, что твое хваленое волшебство не действует…
- Я же тебе объяснял. Сейчас неблагоприятный период…
- Ну да, ну да… - язвительно усмехнулся пожилой. - Я не дурак, понимаю с грехом пополам. У тебя сейчас нечто вроде месячных истечений у женщины, ты слаб и бессилен, много времени пройдет, прежде чем ты наберешь силу… Я правильно понимаю?
- Правильно.
- А почему ты меня сразу не предупредил, что бывают неблагоприятные периоды? Только не говори, что ты и сам не знал, не поверю. Ни за что не поверю… Как ты мог такое про себя не знать? Если живешь сотни лет?
Воцарилось угрюмое молчание. В зальчик тихонько вошел седой старик, нисколько не похожий на воина: в длиннополой темно-красной одежде, с затейливым украшением на груди, худой, как камышинка, с тонкими слабыми руками. Не произнеся ни слова, он сел поодаль. Ни пожилой, ни Бирлей не обратили на него внимания, покосились мельком и тут же отвернулись.
- Все еще можно поправить… Выждать, пересидеть… Когда вернутся силы…
- А ты уверен, что Айланат не достанет нас раньше? - поморщился пожилой. - Ты уверен хотя бы, что она об этом укреплении не знает? Что они нас не перехватят по дороге в Гашун? Опять молчишь? Твои надежды плетью по ветру писаны…
- Бирлей… - тихонько произнес сидевший поодаль старик, - что тебе нужно, чтобы восстановить силы? Можешь хоть сейчас не вилять?
- Мне она нужна, - неохотно бросил Бирлей.
- Айланат?
- Да.
- Кровь? Душа? - спросил старик с какой-то омерзительной деловитостью. - Пепел от сожженной? Что-то еще?
- Ну, зачем же все усложнять… - усмехнулся Бирлей. - Мне достаточно тела. Достаточно ее взять, овладеть, насытиться…
Старик рассмеялся тихим дребезжащим хохотком:
- Бирлей, ты меня уморишь… Всерьез полагаешь, что теперь можешь вызвать ее любовь?
- Да при чем тут любовь, ты, поросший мохом чурбан? - заорал Бирлей так, что старик отшатнулся, а пожилой подскочил на стуле. - Какая такая любовь? Мне достаточно ее взять… или ты такой дряхлый, тарбаган старый, что забыл, о чем идет речь? Давненько тебе не приходилось…
- Давненько, - кивнул старик. - Но я прекрасно помню, что это означает. Значит, вот так, Бирлей…
Чтобы восстановить прежнее могущество, необходим сущий пустячок, всего-то-навсего поймать девчонку, привести ее к тебе, а уж подол, чтобы не утруждать помощников, ты как-нибудь задерешь и сам… Мелочь, пустячок, сущая безделица. Всего-то-навсего силком взять Айланат… которая сейчас скачет во главе отряда в две тысячи сабель… В то время как наше войско рассеяно, с нами сейчас горсточка людей, а до Гашуна еще нужно добраться… У тебя невероятно скромные требования, Бирлей, я-то думал, ты захочешь чего-то гораздо более трудного…
- Ты хотел правды, и ты ее узнал… - с прежним спокойствием обронил Бирлей.
Пожилой и старик переглянулись. Пожилой, которому явно стоило больших усилий держаться спокойно, произнес:
- Если подумать, от тебя сплошные несчастья, Бирлей. Ты меня убедил, подтолкнул к действиям, поначалу все шло просто прекрасно, но потом… Мы не просто проиграли. Сдается мне, я в безвыходном положении.
- Ага… - сказал Бирлей. - Получается, я один во всем и виноват? Ты был добрым, благородным и кротким, ты мухи не обидел, мечтал стать то ли отшельником-звездочетом, то ли пастухом в глуши, а потом объявился коварный гнусный Бирлей и совратил тебя с благородного пути? Это я тебя надоумил попробовать завладеть Золотым Дворцом, это я тебе внушил, что всех, кто окажется на пути, можно и убить… Да? А ты, конечно, невинен, как младенец… Самому тебе ничего и в голову бы не пришло…
Пожилой тяжко вздохнул:
- Ну почему же… Мои грехи - это мои грехи. Видишь ли, дело даже не в том, что без тебя я бы наверняка не решился… Главное - все твои обещания оказались пустышками… Ты меня подвел, как в жизни никто не подводил.
Бирлей быстро оглянулся на дверь. Пожилой угрюмо засмеялся:
- Да нет там никого, что ты забеспокоился? Сказать по правде, я бы охотно тебя скрутил и выдал Айланат… если бы этим мог спасти себя. Но ведь не поможет, в любом случае ей теперь нужна и моя голова. Уж это-то я понимаю… Ты мне больше не нужен, Бирлей, от тебя никакого толку. Мне бы самому выкрутиться…
Бирлей гордо задрал голову:
- За чем же дело стало? Я не навязываюсь.
- Видишь ли… - вкрадчиво сказал пожилой, - сейчас от тебя никакого толку… а вдруг потом может получиться и вред? Еще больший вред? Для пущего спокойствия нужно от тебя избавиться совсем…
Бирлей расхохотался. Он смеялся долго, весело, кажется, совершенно искренне. Потом протянул с нескрываемым превосходством:
- Вот уж это тебе не по силам. И этому ветхому пеньку тоже. Не забывай, с кем имеешь дело.
- Я помню, - сказал старик. - Прекрасно помню. А вот ты, кажется, забыл, что самонадеянность губила не только людей…
Бирлей схватился за рукоять сабли, это он еще успел - но через миг во вскинутой ладони старика ослепительными, колючими лучиками сверкнул красный камень:
- Батаадай хор! Батаадай лог! Борохшиборбосхо… Раздался пронзительный, надрывающий слух визг - похоже, его издал Бирлей… Перед глазами у поручика все поплыло, пожилой вождь в кольчуге, дряхлый старик, скудно обставленный зальчик - все расплылось, помутилось, словно видимое сквозь толстое стекло со свилями, краски потускнели, предметы и люди утратили четкие очертания…
Навалился неописуемый ужас, которому не было обозначения в человеческом языке. Незнакомые слова теперь грохотали, как гром, парализуя, едва ли не раздавливая. Вокруг смыкалась темнота, образовалось нечто вроде бесконечной черной трубы с далеким радужным пятнышком в конце, и он летел туда, во мрак, задыхаясь в бессильном ужасе…
Поручик и проснулся от этого ужаса, заполонившего все его существо. Пробуждение получилось отнюдь не мирным: дернувшись, он крепенько шарахнулся затылком о чемодан, да так, что искры из глаз посыпались, в панике, путая еще сон и явь, полагая явь продолжением кошмара, взметнулся, ушибая бока о те же чемоданы…
И пробудился окончательно: утро, рассвет, достаточно светло… Вздохнув с невыразимым облегчением, промаргиваясь и поглаживая ушибленный затылок, посмотрел на Лизу.
На сей раз ее лицо вовсе не выглядело спокойным и умиротворенным, наоборот - она легонько подергивалась всем телом, губы плотно сжаты, брови нахмурены, что бы ей ни снилось, это определенно не имело ничего общего с прошлым идиллическим сном, в котором были только цветущая степь и идущий неспешным шагом конь… Это была она и не она - незнакомая, чужая, другая. Пожалуй что, не прежняя любимая жена, знакомая с детских лет, лежала перед ним сейчас, а та дикая, неукротимая, прелестная амазонка, прорубавшая себе путь сквозь орду загадочных всадников, и кровь брызгала с ее сверкающей сабли, а лицо озарилось нездешней яростью…
Сквозь ее стиснутые зубы рвались бессвязные слова - непонятные, опять-таки чужие, звучавшие не то чтобы жутко - удивительно… Неожиданно для самого себя поручик склонился и тихонечко позвал:
- Айланат…
- Что? - почти сразу же откликнулась она, не открывая глаз.
И тут же начались перемены - образ жестокой и решительной амазонки исчезал, словно бы таял, невозможно описать словами происходившие с Лизиным личиком изменения, но они безусловно происходили…
Длинные ресницы взметнулись, она открыла глаза, поначалу затуманенные, потом все более осмысленные. И неожиданно розовые губы улыбнулись, улыбка озарила лицо, ставшее не только невероятно красивым, но и полным некоего хищного довольства. Прошло немало времени, прежде чем это выражение исчезло с ее лица. Она улыбнулась уже насквозь знакомо:
- Аркаша… Ничего не случилось?
- Бог миловал, - сказал он хрипло. - Что тебе снилось?
Лиза словно прислушалась к каким-то далеким звукам. Все еще улыбаясь, сказала:
- Я все-таки сожгла крепость…
- Небольшая такая крепость, да? - спросил он растерянно. - В горном ущелье? Четыре башни и одна над воротами?
- Вот именно… Сон был такой сумбурный и ничуть уже не приятный. Всадники, сражение, скачка… Вот не ожидала, что мне такое может присниться…
Поручик смятенно молчал. Он уже был абсолютно уверен, что это не простой сон, не совсем сон… вовсе даже не сон. Перед глазами вновь встало лицо девушки в кольчуге и золоченом шлеме, прекрасной дикой амазонки - и он подумал удовлетворенно: очень похоже на то, что в незапамятные, неизвестные, загадочные времена пожилой интриган и мерзавец, то ли вождь, то ли князь, кто его там ведает, получил сполна за все, что причинил другим, и то, что он отделался от проштрафившегося демона, нисколечко не помогло… Такую вот Айланат просто невозможно остановить, когда она решит мстить… Но когда же все это происходило, в какие забытые столетия? Может быть, фон Вейде знает, что это за всадники, ничуть не похожие на раскосоглазых и черноволосых шантарских татар, когда-то сшибались в яростной сече и строили такие вот крепости? Но даже если и знает, чем это им поможет сейчас?
"Как все просто, оказывается, - подумал он. - Совсем нетрудно оказалось победить Ивана Матвеича, именовавшегося в старые времена Бирлеем - всего-навсего таинственный красный камень и заклинания. Надо полагать, именно тогда его и запечатали в некий предмет, погрузили в сон тысячи на полторы лет. Остановка за малым; раздобыть где-нибудь этот самый камень и произнести заклинание целиком… Проще уж луну с неба достать…"
Деликатный, но настойчивый стук в дверцу возка нарушил его мысли. Поначалу он решил, что это вновь заявился Самолетов, но, распахнув дверцу, увидел безмятежно улыбавшегося Ивана Матвеича, все в той же безукоризненной визитке и накрахмаленном воротничке. Перехватив дверцу, Иван Матвеич распахнул ее на всю ширину, оглядел внутренность возка, раскланялся с видом записного кавалера:
- Мое почтение, Елизавета Дмитриевна! Не будет нетактично, думаю, упомянуть, сколь вы очаровательны, воспрянув от безмятежного сна? Приятными, надеюсь, были сновидения?
Лиза смотрела на него хмуро и неприязненно, но не похоже, чтобы это смутило нежданного визитера. Сверкая белоснежными зубами, ухмыляясь, он непринужденно продолжал:
- Ах, Лизавета Дмитриевна, прелестница… Завидую черной завистью вашему супругу. Это какое же, должно быть, блаженство - на законных основаниях губки ваши алые нацеловывать, грудки белые наглаживать, ножки стройные раздвигать…
Лиза вспыхнула:
- Убирайтесь!
Иван Матвеич вздохнул в наигранной печали:
- Слов нет, как вы со мной суровы, Лизавета Дмитриевна… Очень грустно… Пошел бы, право, и повесился на первом попавшемся суку, да где ж тут дерево найдешь посреди равнины…
Поручик смотрел на него, сжав кулаки в бессильной ярости. Сабля в ножнах располагалась в соблазнительной близости, но нельзя было рисковать, вспоминая происшедшее с беднягой Позиным. За себя не было бы страшно, офицер должен быть привычен к смертельному риску, но, если что, Лиза останется без всякой защиты - а ясно уже, что иные побуждения этого чертова сокомпанейца слишком человеческие…
- Рубануть меня хотите от всей души, Аркадий Петрович? - понятливо подхватил Иван Матвеич. - Не советую, ничего не выйдет, а кончиться может плохо, так что и не пытайтесь… Вы уж не сверкайте так на меня глазами, молодые люди. Прошу прощения, ежели сказал что обидное и неприличное, - но все исключительно из восхищения вашей красой, дражайшая Лизавета Дмитриевна… Голову я потерял форменным образом…
Лиза ойкнула и шарахнулась к противоположной стенке возка. Поручик тоже отшатнулся, насколько мог, - Иван Матвеич вдруг одним энергичным движением ухватил себя правой рукой за волосы и снял собственную голову с плеч. Кровь не брызнула, без головы туловище твердо стояло на ногах в прежней позе, подняв голову на уровень ключиц. Голова непринужденно улыбалась и даже чуточку гримасничала. Потом произнесла:
- Теперь верите, Лизанька, что я от вас голову потерял?
Вслед за тем рука водрузила голову на прежнее место. Иван Матвеич ухмыльнулся:
- Не поверите столь наглядным доказательствам?
- Неплохой ярмарочный фокус, - сухо сказал поручик, пытаясь сохранить самообладание.
- Принижаете вы меня, да-с… - грустно сказал Иван Матвеич. Я буду малость повыше ярмарочного фигляра… Аркадий Петрович, - произнес он уже серьезно, - не прогуляетесь ли со мной по свежему воздуху? Есть у меня к вам серьезный разговор, крайне для обоих важный… Не беспокойтесь, Лизавета Дмитриевна, ни малейшего вреда вашему муженьку не случится, на том мое честное и благородное слово… Или боитесь, господин поручик?
Поручик сердито подхватил шубу. Иван Матвеич посторонился, давая ему вылезти из возка. Показал на кибитку Позина:
- Пройдемте туда, пожалуй. Я уж себе позволил сей экипаж занять, поскольку он теперь совершенно ничей и бесхозный… Не путешествовать же мне в задке или на крыше, словно чемодан или собачка какая…
Он по-хозяйски порылся в мешочках и укладках, поставил на импровизированный стол памятные чарочки серебряные в бусурманских узорах, наклонил к ним горлышко полуштофа:
- Выпить со мной, полагаю, не откажетесь? Офицер во все время суток, я так понимаю, к этому готов…
- Вы и водочку употребляете? - язвительно осведомился поручик, машинально берясь за стопку.
- А как же! - безмятежно сказал Иван Матвеич. - И водочку употребляю, и сальца с огурчиком отведать не прочь, и еще всякое считающееся исключительно привилегией человеческого рода… Я ведь не бесплотный дух, не привидение какое - вполне материальное создание, очень даже плотское. Неужели вы этого до сих пор не осознали?
- Предположим, осознал! - сказал поручик. - И что же дальше?
- А дальше - выпьем. Во благовремении, как у вас говорится. Ваше здоровье!
Он лихо выплеснул водку в рот, самым натуральным образом поморщился, мотнул головой, потянулся за крепеньким огурчиком и с довольным видом им захрустел. Сказал доверительно:
- Я ведь объяснял уже: все прежние личины происходили оттого, что я, как бы это понятнее, просыпался, возвращался к нормальной жизни, устройчивость этакую обретал, плоть, так сказать, и кровь… И вот теперь, к великой своей радости, прочно привязан к материальному миру, словно гвоздями прибит… Пора и дальнейшую жизнь обдумывать. Жить я намерен среди вашего человеческого племени…
- А получится? - едко усмехнулся поручик. - Я так прикидываю, вы, любезный, тыщи полторы лет продремал и…