Мы пролетели речку, обмелевшую по случаю довольно жаркого лета, кони наши легко взлетели на берег и мы, сметя бегущих казаков из стрелковых цепей, врезались в стройное каре пугачёвских гренадер. Те не успели дать по нам залпа, да, похоже, и не собирались этого делать. И закипела жестокая рукопашная схватка.
- Холод! - кричал Михельсон. - Холод! Отрезай их от остальных! Окружай их! - Под "ними" премьер-майор понимал тех самых гренадер.
На сей раз я не чувствовал себя заводной игрушкой. Нет! Я был человеком, как нельзя острей я сейчас ощущал это. Ноги обратились в сплошную боль, я уже не чувствовал, как в них врезаются штыки, изрывая мои лосины с сапогами, да и сами ноги в клочья. Не обращая на это внимания, я раз за разом вставал на стременах, чтобы обрушить палаш на голову или плечи гренадера. Я сбивал их на землю конём, пытался затоптать, одуревший от запаха крови и злобы, разлитой в душном воздухе, конь мой бил копытами и отчаянно кусался, чем нередко спасал мне жизнь. Под крепкими лошадиными зубами трещали кости, и часто гренадер, скривившись от боли, давал маху, штык его мушкета проходил мимо моих многострадальных ног, а я успевал ударить его палашом. Гренадер падал ничком или навзничь, а я колол коня шпорами, вместо благодарности, и мы глубже врезались в живую крепость пугачёвцев. В центре её стоял весьма интересный человек. Несколько раз он вступал в рукопашную, орудуя шашкой, надо сказать, весьма умело орудуя. Он был в мундире, какие носили пугачёвские офицеры не из казаков, картуз потерялся в схватке. И если судить по знакам различия Пугачёвской армии - их мы успели выучить за время кампании - этот офицер явно не был заурядным командиром батальона. Ибо на петлицах его красовался ромб, означавший звание бригадира.
Комбриг Кутасов привычным движением очистил клинок своей шашки о голенища сапога. Он только что вышел из очередной рукопашной схватки. Гренадерский батальон правого фланга отчаянно отбивался, осаждаемый двумя эскадронами михельсоновых карабинеров и эскадроном драгун. Он был отрезан от остальной баталии, однако Кутасов не особенно сомневался за её ход. Михельсону не удастся разбить их сразу, его солдаты откатятся на тот берег, вот тогда-то и придёт время подзабытого со времени Сакмарской мясорубки сюрприза. Однако, с гренадерами он, похоже, ошибся. Их сочли вызовом и решили уничтожить, вырезать под корень.
- Ничего, товарищ комбриг, - сказал майор Косухин, фактический командир гренадерского батальона, ведь именно он сформировал его и командовать дальше ему. Проверенный офицер из рабочих, но отец и дед его были солдатами, возвращавшимися после службы в родную деревню, приписанную с петровских времён к одному из демидовских заводов. Отец даже до унтеров дослужился, и вышел в отставку по ранению. - Мы сдюжим. Гренадеры, не хрен собачий!
Он только что вышел из рукопашной, через пару минут после Кутасова. Шашку успел сломать и теперь дрался мушкетом, штык которого тоже был надломлен, а приклад расщеплён.
- Сразу за мной в схватку не суйся, майор, - приказал ему Кутасов. - Нельзя, чтоб нас обоих убили. А если со мной что случится, и вовсе об этом забудь, понял? Тебе людьми командовать надо.
- Так точно, - ответил тот, хотя было видно, что приказ этот ему совсем не понравился.
Хлопнув его по плечу, Кутасов кинулся в бой. Втиснувшись между рослых гренадер, он принялся орудовать шашкой, отбивая удары палашей и нанося ответные по конским грудям и людским животам.
Не смотря на все усилия, я всё равно, раз за разом откатывался назад, равно как и остальные всадники нашего и драгунского полков. Гренадерская крепость стояла прочно, не смотря на потери. Я отъехал от неё в очередной раз, кляня, на чём свет стоит Пугачёва, всех его чертей, что армию ему придумали, свои больные ноги - я уже перестал их чувствовать, их будто ватой набили - и весь мир в придачу. Вот тогда-то я и услышал перебранку между нашим командиром и вестовым от полковника Толстого.
- Что значит, отступить?! - кричал Михельсон. - Как это отступить?! Это предательство! Толстой мне за всё заплатит!
Но, как бы то ни было, пехота, которой командовал Толстой, а не капитан Мартынов, отступила. Как позже оправдывался Толстой, для того, чтобы перегруппироваться и нанести врагу решающий удар. Михельсон открыто назвал это предательством. И, хотя сам по себе шаг этот, не был столь уж ошибочен с точки зрения военной науки, но для нас стал губителен.
- Здесь не спуститься, - качал головой секунд-майор Брюсов, - надо с четверть версты вниз по теченью проехать, там берег поположей.
- Это потеря времени! - кричал Михельсон, но делать было нечего, если подниматься по этому берегу было можно, то спускаться - нет. - Полк, за мной! - вынужден был скомандовать он.
- Драгуны, следом за карабинерами! - крикнул Холод. Его эскадрон обошёл каре гренадер с тылу, обстреляв их из своих фузей, и быстро пристроился к нам.
Это и спасло нам жизнь.
Комбриг Кутасов, едва вырвавшись из рукопашной, тут же едва не бегом кинулся к позициям артиллерии. Май ор Чумаков также инспектировал своё хозяйство, оглядывая едва не каждый из шрапнельных снарядов.
- Сколько их у нас? - спросил у него Кутасов, хотя сам отлично знал ответ.
- Как положено, - пожал плечами тот, кладя в ящик очередной снаряд, - по двунадесять снарядов на орудие. Все калибры есть. Не маловато ли будет?
- Этих хватит, - кивнул Кутасов, провожая взглядом откатывающуюся пехоту. - Заряжай!
- Шрапнелью, - сложное слово далось Чумакову нелегко, - заряжай!
Самым страшным было то, что рвались эти снаряды почти беззвучно. Все успели основательно подзабыть о Сакмарской мясорубке, где пугачёвцы впервые применили это кошмарное оружие. В общей канонаде никто не расслышал глухих хлопков, с которыми взрывались в воздухе начинённые пулями снаряды. При взрыве они больше всего напоминали облачка свинцового цвета - и дождик из них шёл именно свинцовый. Шарики весом в семь с половиной золотников разлетались в разные стороны, щедро осыпая нашу пехоту. Солдаты падали под этим градом.
Казалось, в единый миг Казанку запрудили трупы в зелёных мундирах, а воды её потекли кровью. Мы даже придержали коней, глядя на это избиение.
- Твою мать, - выразил общее настроение вахмистр Обейко.
А к нам уже неслись башкиры и конные казаки, стремясь покончить и с кавалерией корпуса, раз пехота уже, можно сказать, перестала существовать.
- Карабинеры! - вскричал наш командир. - На врага! Сокрушим этих чёртовых бестий!
- Остановитесь, премьер-майор! - заорал на него капитан Холод. - Это же чистой воды самоубийство!
- Полк, за мной! - игнорировал его Михельсон - и мы, как один, дали коням шпоры, терзая их и без того раскровавленные бока. И сибирские драгуны поспешили за нами.
Мы столкнулись с казаками с башкирами. Я, как сумасшедший, орудовал палашом, круша направо и налево. Под тяжёлым клинком его падали враги. Мелькали узкоглазые лица башкир и бородатые - казаков. Мне было всё равно, кого рубить. И я рубил. Как безумец, берсерк из скандинавских легенд, не думая о себе, лишь бы убить ещё одного врага. А за ним ещё одного, и ещё, и ещё. Враги падали, тяжёлый клинок палаша ломал их лёгкие шашки и копья, но почти каждый цеплял меня. Мундир давно превратился в окровавленные лохмотья, шляпу я потерял ещё в схватке с гренадерами, палаш изрублен, больше похож на пилу, но это и хорошо - тем более страшные раны будет он наносить врагам.
И казаки дрогнули. Не ожидали они такой ярости, такого безумного напора от кавалерии разбитого корпуса. Они развернули коней и помчались прочь. Мы не стали их преследовать. Сил не было. Да и подступала уже к нам пугачёвская пехота - заводские с крестьянами и пешие казаки. От поступи их, казалось, дрожала земля.
- Довольно, господа, - вскинул палаш Михельсон. - Полк, отступаем!
И, развернувшись по широкой дуге, мы помчались прочь от поля боя. Поля нашего величайшего поражения за всё время войны с Пугачёвым.
Глава 13
Комбриг Кутасов
- Как же так, бригадир?! - бушевал Пугачёв. - Что ж это выходит?! Твои солдаты целы, а казаков - с гулькин хрен! Разбили их ко всем чертям!
- А кто виноват? - пожал плечами Кутасов. - Я виноват, что Михельсон сумел разделать ваших, Пётр Фёдорович, казаков и башкир Арсланова. - Салават Юлаев вернулся под Уфу, организовывать террор в окрестностях города, а командование башкирами в армии Пугачёва принял старшина Кинзя Арсланов. - Вы так считаете?
- Белобородов погиб, - прогудел Пугачёв, - Арсланов тяжело ранен. Яицких казаков в армии хрен да ни хрена. - От душевного потрясения "император" потерял всю свою немецкость, в нём теперь был отлично виден не фальшивый надёжа-государь, а лихой донской казак, не гнушающийся крепким словцом. - Одни твои рабочие с крестьянами остались, какой же теперь казацкий государь.
- Придут к вам казаки, Пётр Фёдорович, - Кутасов поймал себя на том, что ему было даже немного жаль Пугачёва, настолько подавлен он был, не смотря на разгром михельсоновского корпуса. - Узнают о победе - и придут. Да и лейб-казаки Мясникова остались, в конце концов.
- Поди прочь, бригадир, - тяжко вздохнул Пугачёв. Он склонил голову, подперев её могучим кулаком. Кутасов поспешил покинуть его покои в недавно занятом казанском кремле.
Гарнизон его не стал долго обороняться. Не было у них для этого сил. Солдаты в вечер после боя быстренько перебили офицеров и несогласных унтеров и открыли ворота Пугачёву. Таков был итог. Но предводителя восстания угнетало то, что Михельсону удалось напоследок почти полностью перебить его кавалерию.
- Да уж, - вздохнул Кутасов, на выходе из царской палаты в кремле он встретил Омелина, - чему быть того не миновать. Хоть и разгромили мы Михельсона, но Белобородов голову здесь, всё равно, сложил.
- Это глупый фатализм, Владислав, - решительно заявил ему комиссар. - Белобородов погиб потому, что считал, победа уже у него в кармане. Думал, Михельсон побежит, а его казаки будут легко рубить карабинеров и драгун на всём скаку, до седла. Вот что погубило казачьего полковника, но никак не судьба или там фатум.
- Хорошо сказано, Андрей, - усмехнулся в отросшие усы комбриг. - Ты так скоро и до Господа Бога доберёшься - объявят твои комиссары, как в семнадцатом, что его нет, и всё. - Он подмигнул Омелину с какой-то хитрецой, которой раньше за ним не водилось. - Михельсона мы всё-таки разгромили, хоть и дорогой ценой, - вернул он в деловое русло разговор, - теперь надо уговорить Пугачёва идти на Москву.
- Он это и без того всем обещал, - напомнил Омелин. - Тогда, - именно это слово они употребляли для обозначения событий, имевших место в их прошлом, - его остановило поражение, нанесённое Михельсоном при Казани, теперь же дорога на Москву, можно сказать, открыта.
- Нет, Андрей, - они уже покинули "царские палаты" казанского кремля и теперь шагали по улицам города, носившим следы до сих пор идущего грабежа, - не само поражение важно. Главное то, что потеряно было ядро его войска - яицкие казаки во главе с Белобородовым. Также случилось и теперь, карабинеры и драгуны Михельсона перебили почти всех конных казаков, остались только пешие - из нищеты, так сказать, казачьего пролетариата. Ну, и Лейб-казачья сотня Мясникова. - Кутасов снова прошёлся пальцами по густым усам, что означало у него крайнюю степень волнения. - Пугачёв далеко не глуп и не доверяет нам, как и детищу нашему рабоче-крестьянским батальонам. Он, как бы то ни было, представитель совсем другого класса - и как всякий казак привык с презрением относиться к землеробам и заводским рабочим. Те отвечают казакам, можно сказать, полной взаимностью. Сейчас, пока идёт война, они дерутся плечом к плечу, но после победы все их разногласия обострятся с новой силой. Так было хотя бы с теми же гуситами. Стоило разбить всех врагов, отразить несколько крестовых походов, как они тут же раскололись на несколько фракций, готовых вцепиться друг другу в горло. Все эти сироты, оребиты, табориты и прочие. Пугачёв лишился своих казаков, верных безоговорочно только ему одному, и теперь готов сменить направление удара, двинув войска на юг, к Дону. Основная задача лежит на тебе и твоём политотделе. Наш царь-император должен понять, что если он прикажет изменить направление движения армии, она может и взбунтоваться. По войску надо пустить нечто вроде клича: "На Москву!"; и никак иначе.
- Поработаем над этим, - кивнул Омелин, - но, думаю, против законного царя войско не обернётся. Не семнадцатый год на дворе, когда только ленивый не хаял Николашку последними словами. С этим бороться бессмысленно.
- Но надо бороться, Андрей, надо! - слишком громко сказал Кутасов, правда, никто не понял о чём он, бродившие без особой цели по городу повстанцы - население его, что ещё оставалось в живых, предпочитало сидеть по домам, носа на улицу не высовывая - обернулись на бригадира и комиссара и пошли себе дальше, лишь некоторые плечами пожали. Мало ли что на уме у этих странных гостей их государя. - Как же нам тогда бороться с самодержавием, погубившим Россию?
- Рано с ним ещё бороться, - комиссар старался говорить как можно тише, ведь обсуждали они такие вещи, о которых и думать-то было опасно. Узнай Пугачёв, что готовят ему верные военачальники, лишил бы их жизни быстро и беспощадно. - Рано, Владислав. Пока идёт война, всё войско, весь народ, сплотилось вокруг Пугачёва. Кто мы такие для народа? Никто. Нет нас. Крепостные бегут к Пугачёву, готовят восстания, чтобы открыть ему городские ворота, целые деревни поднимаются, стоит заслышать о нём. Только о нём, чудом воскресшем императоре Петре Третьем, "казацком царе". Ведь втайне очень многие крестьяне мечтают стать вольными казаками, лихими разбойниками, грабить барские усадьбы, растаскивать по домам их добро. И все эти помыслы у них, так или иначе, связаны именно с именем Пугачёва. Лишись мы его сейчас, все усилия пойдут к чёрту.
- И что же ты предлагаешь? - удивился Кутасов. Они зашли в дом, что занимали в Казани, и уселись за стол, на который заботливая хозяйка его тут же принялась выставлять разносолы.
Женщина не могла нарадоваться на своих гостей. Она была прислугой в этом доме, а стала полновластной хозяйкой, после того как повстанцы повесили владеющих этим домом князей Маркиных. Принимать столь высоких гостей она была очень рада, хоть и побаивалась этих странных людей, часто, не замечая её, говоривших такие вещи, которых она просто не понимала, отчего становилось только страшней. Зато с продовольствием никаких проблем не было, как бы не взлетели цены на него после взятия Казани. Всё самое лучшее для бригадира и главного комиссара пугачёвской армии ей доставляли солдаты рабочих батальонов.
- Ждать, Владислав, - ответил Омелин. - Возьмём Москву, получим, хотя относительный, но мир, вот тогда и начнём борьбу с самодержавием. - Он усмехнулся своим мыслям. - Быть можем, именно на нас будут равняться деятели Великой Французской революции, как ты думаешь?
- Её может и вовсе не быть, - сказал на это Кутасов. - Посмотрит французская знать во главе с королём на наши события, да и передушат все революционные ростки, так сказать, в зародыше.
- Не получится, - резко хлопнул кулаком по столу Омелин. - К восемьдесят девятому году по всей Европе уже вспыхнет пламя революционного гнева.
- Про Коминтерн я помню, - кивнул Кутасов, - но ты, выходит, сам себе противоречишь, Андрей.
- Да, не важно, - отмахнулся комиссар, и сам понявший, что его понесло куда-то не туда. - Будущего знать никто не может, но Мировую революцию мы приближать будем всеми силами.
- Спорить с этим я не стану.
Не смотря на мрачное настроение Пугачёва, восстание развивалось стремительными темпами. Армия двигалось от города к городу под малиновый звон колоколов. Крестьяне встречали Пугачёва, что называется, хлебом-солью, именовали не иначе как "добрым царём-батюшкой" и вязали и вешали на воротах своих помещиков и их приказчиков. В Саранске на главной площади города был зачитан манифест "О даровании вольности крестьянам", Омелин, как главный комиссар армии, принимал самое деятельное участие в его написании, вспоминая формулировки, что зубрил перед отправкой в прошлое.
Однако теперь войско испытывало трудности с личным составом. Не смотря на огромную поддержку среди населения, крестьяне отказывались воевать за новую власть дальше своих деревень.
- Мы вам помощь оказали, - говорили старосты деревень, - помещиков перевешали, приказчиков ихних тож, чего ж вы от нас хотите теперь?
Записываться в армию, а уж тем более, отправляться на далёкий Урал, желающих находилось немного. Да не было их почти, на самом-то деле.
- Вот они, крестьяне, - скрипел зубами Кутасов, - мешочная порода, сволочь-людишки. С такими революции не сделать. Воевать дальше своего уезда не жалеют. Бар перевешали и довольно, а другие за них воюй. И ведь не прижать их никак! Рекрутские наборы вы отменили! - По этому вопросу у комиссара с комбригом были самые жаркие споры, точку в котором поставил Пугачёв. "Рекрутским наборам при моей власти не бывать", - сказал он, как отрезал.
- Нам нельзя открывать крестьянина от земли, - говорил на это Омелин. - Мы уже готовим манифест "О призыве в ряды РККА", будем брать по три молодых человека от каждой деревни, служить будут по пять лет. А рекрутские наборы оставим как чрезвычайное средство на время войны.
- Я всё это уже слышал, - вздыхал Кутасов, - и не один раз. А нам Москву ещё брать, не забыл, Андрей? Но кем брать, не подскажешь? На Урале осталось всего три батальона, полторы тысячи человек. И всё. Больше не будет. Никого. Крестьяне больше не бегут на Урал, а вешают помещиков с приказчиками. Но воевать не желают. Никак.
- Пойми, Владислав, - настаивал комиссар, - нельзя сейчас выпускать манифест о призыве. Это оттолкнёт от нас крестьянство. Но ведь всегда можно обратиться к истории, не находишь?
- Ты про вербовщиков? - уточнил Кутасов. - Набрал я уже их, из старых солдат, что к нам переметнулись. Пустил по деревням и городам. Результат слабоватый. Не желает мешочник воевать, сукин сын. Набираем одну голоту, кому держаться не за что, да преступников. Прямо не чудо-богатыри, а красные мундиры какие-то.
- А кого ты ждал? - пожал плечами Омелин. - Это в начале к нам целыми деревнями бежали, теперь же крестьяне свою силу почуяли. - Он решил сменить тему, она давно уже набила оскомину комиссару. - С восстаниями дела идут лучше. Сластин старается вовсю.
Об этом Кутасов знал и без него. Сержант Голов, вполне удачно справившийся с поставленной задачей, регулярно докладывал о деятельности особого отдела. Сластин, кроме контрразведки взял на себя и задачи прямо противоположные. А именно, занимался подрывной деятельностью в тылу врага. И с этой задачей он справлялся отлично.
- Ездил я несколько раз, - говорил Голов. - В Пензу, в Саранск, да и по деревням проехался немало. Пару раз ловили меня, но каждый раз отбивали крестьяне. Не шучу, два раза восстания из-за меня начинались.
Куда пропала его уголовная манера говорить? Жаргон? Байковые словечки? Нет их, как не было. Теперь перед комбригом стоял настоящий офицер-разведчик. Славно работает Сластин, умеет ковать из любого материала настоящих бойцов.
- А что с московским подпольем? - поинтересовался Кутасов у Омелина.