Путешествие из Польши в Казань в январе-феврале месяце, да ещё и ускоренным маршем - то ещё дело. Мы сутками не покидали сёдел, ели-пили и даже спали, не слезая с коней. Такой безумной гонки не было даже когда полк в спешном порядке перебрасывали на польско-российскую границу перед самым выступлением Барской конфедерации. Тогда хоть давали дважды в сутки спешиться и ночевали мы в деревнях, часто занимая их целиком. Теперь же нам оставалось лишь провожать польские, а после и наши, родные, селенья угрюмыми взглядами, проезжая мимо. В середине февраля к нам присоединился маршевый эскадрон секунд-майора Ерышева. Тот становился ещё более мрачным, когда видел карабинеров своего эскадрона под командованием премьер-майора Брюсова. В общем, настроение в полку царило не самое лучшее. Командир нашего полка это понимал, однако, по словам того же Брюсова от каких-либо действий воздерживался.
- Он считает, что первые бои поднимут нам настроение, - говорил премьер-майор.
- Это при условии, что мы разгромим казаков, - заметил язвивший из-за дурного настроения вдвое против обычного поручик Самохин.
- Ротмистр, не начинайте, - умоляюще глянул на него Брюсов, которому просто надоело увещевать неисправимого циника.
- Я в смысле, что мы казаков не разгромим, - быстро нашёлся Самохин, - а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?
- Конечно, - кивнул Брюсов. - Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.
- И что же? - не без интереса спросил Самохин.
- Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, - вполне серьёзно ответил ему Брюсов.
Второго марта полк наш прибыл в Казань.
Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, колоссальный опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.
Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам - и людям, и лошадям - дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.
Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.
В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба - чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.
В одном из трактиров мы и повстречались с компанией офицеров мушкетёрских полков. И если для нас это было самое начало путешествия по питейным заведениям, то они явно пребывали в загуле уже довольно давно. Может быть, несколько дней кряду.
- Так вы, господа офицеры, с пугачевцами воевать собираетесь? - спросил у нас средних лет капитан в мундире со знаками неизвестного мне мушкетёрского полка. - А, знаете ли, против кого идёте, а?
- Мы сражались против казаков, служивших полякам Барской конфедерации, - пожал плечами поручик. - Ничего особо страшного в них нет. Те же крылатые гусары опасней. Из-за своих пик.
- У яицких казаков тоже пики есть, - сказал на это капитан, - да только не в них дело, - отмахнулся он.
- А в чём же? - поинтересовался я.
- В дисциплине, - ответил капитан-поручик в мятой треуголке. - Мы ехали воевать с дикой ордой казаков и башкир, а получили организованное войско, которое разгромило нас и осадило Оренбург.
- Что значит организованное? - переспросил Самохин. - У казаков, как бы то ни было, организация есть. Полки, в конце концов.
- Полки! - рассмеялся капитан, первым заговоривший с нами. - Полки, говоришь. Мы сначала смеялись над пешими казаками в выкрашенных в разные цвета кафтанах. Хуже того, с ними рядом шагали заводские люди и даже деревенская голота. Над ними смеялись особенно сильно. В кафтанах разных цветов, а многие без штанов. Вот только под Юзеевой эти крашенные кафтаны задали нам перцу. И командующий наш смазал пятки аж до самой Москвы. Вот с кем вам воевать, господа.
- Какие кафтаны? - удивился Самохин. - При чём тут кафтаны.
- Не в кафтанах дело, - сказал капитан-поручик, кладя на стол свою живописную треуголку. - Самое неприятное то, что Пугачёв собрал не только некую Тайную думу, но Военную коллегию, которая сформировала самые настоящие полки. Из безлошадных казаков, рабочих, ушедших с заводов и той самой деревенской голоты. Самый настоящие полки, - повторил он, - со своими офицерами и унтерами и железной дисциплиной. Более того, из башкир сформировали полноценную конную разведку, они же, вместе с казаками несут пикетную службу.
- В общем, - дополнил его третий офицер, поручик из егерской команды, - вместо разрозненной толпы бунтовщиков, которую мы ожидали увидеть, нам пришлось сражаться со вполне сформированной армией. Их офицеры уже худо-бедно овладели тактикой линейной пехоты и насадили дисциплину. Создаётся такое впечатление, что командуют в пугачёвском войске отлично обученные офицеры, прошедшие не одну военную кампанию.
- Что за бред?! - взорвался молчавший до того Пашка Озоровский. - Откуда у них могли взяться эти офицеры?
- А чёрт их знает? - пожал плечами егерский поручик. - Недаром же Пугачёва чёрным волхвом или колдуном народ считает. Может, договорился с Диаволом, - тут все, включая самого рассказчика, перекрестились, а Озоровский даже суеверно трижды сплюнул через левое плечо, - вот тот и отсыпал ему щедрой рукой офицеров-грешников. Среди нашего брата с праведниками тяжеловато, - невесело усмехнулся он. - А к ним и чертей своих приставил в кожаных куртках со звёздами на рукавах да картузах, вроде фуражных шапок.
- Погодите-погодите, - тут же насторожился я, - каких ещё чертей в кожаных куртках?
Повесите нас - придут другие.
- Есть такие в Пугачёвской армии, - мрачно сказал капитан-поручик, принимаясь разглаживать замятости на своей поношенной треуголке. - Комиссарами зовутся. Они ведут пропаганду в его армии и по всему Прикамью с Поволжьем, Уралу и Оренбургскому краю.
- Комиссары, - протянул я, вспоминая комиссаров Барской конфедерации. Что может связывать лихих шляхтичей Речи Посполитой с казаками Пугачёва. - Комиссары.
- Комиссары, комиссары, - кивнул капитан-поручик. - И вот что удивительно, особенно сильную пропаганду они ведут на демидовских заводах и среди крестьян, агитируют их вступать в ряды пугачёвской армии.
- И что же, - заинтересовался Самохин, - их слушают?
- Как попов, - ответил капитан-поручик, - в три уха, можно сказать. И после каждого, как они это на аглицкий манер зовут, митинга, за ними уходят два-три десятка человек. Целыми деревнями, бывает, с места снимаются, с бабами, детишками, даже скотиной. Так что армия Пугачёва в лагере напоминает некий табор, вроде цыганского.
На этом разговор сам собой затих. Мы выпили пару тостов для порядку, да и разошлись. Продолжать "прогулку по-Самохински" не хотелось, и мы направились обратно на квартиры Казанского кирасирского.
- Ты тоже вспомнил о польских комиссарах, Пётр? - спросил у меня Самохин, с которого беседа с офицерами-мушкетёрами согнала весь хмель, как и с нас с Озоровским.
- Да, - кивнул я.
- Что-то тут не сходится, - пожал плечами поручик. - Какая может быть связь между комиссарами Барской конфедерации, которых перевешали почти четыре года тому, и тем, что агитируют сейчас, по словам этих офицеров, в армии Пугачёва.
- Может, это алюмбрады, - предположил Озоровский, страсть как любивший разнообразные истории о тайных обществах, готовящих свергнуть нынешний миропорядок.
- Ты ещё фармазонов вспомни, - усмехнулся Самохин. - Чушь это всё. Досужие выдумки для барышень. А вообще, не о чем нам думать, да и незачем. Нам воевать надо. С Пугачёвым и всеми его чертями со звёздами на рукавах, кем бы они ни были.
А уже следующим утром наш полк, усиленный эскадроном Казанского кирасирского и ещё несколькими кавалерийскими частями, выступил на юго-восток, к Уфе. По дороге нам предстояло заниматься малопочтенным делом усмирения крестьянского бунта. В одних деревнях и сёлах нас встречали, как освободителей от зловредной пугачёвщины, хлебом-солью, но куда больше было таких, где нам были совсем не рады. И если в иных только смотрели исподлобья, да плевали вослед, то кое-где встречали и выстрелами из окон домов. Так что несколько деревень даже пришлось спалить. Не самое приятное дело, скажу я вам, тут уж волей-неволей вспомнишь слова Пашки Озоровского насчёт воевать со своими. Не за тем пришёл я в армию, чтобы деревни жечь и крестьян с запудренными головами на воротах вешать. Так думали многие в нашем полку и приданных частях, а потому настроения царили самые мрачные. Участились ссоры между солдатами и офицерами, дошло даже до пары дуэлей и банальных драк. Ситуацию окончательно испортило дезертирство пяти солдат казанских кирасир, что были родом из этих мест.
- Если мы не встретим армию пугачёвцев в ближайшие недели, - мрачно сказал поручик Самохин, - то наша бригада попросту разбежится.
- Отставить разговоры, - осадил его Коренин. - Особенно такие.
- Это, какие? - дерзко спросил у него Самохин.
- Сами знаете, какие, поручик, - ответил ротмистр, - подобные вашим. Боевой дух корпуса и без того низок из-за того, что нам приходится делать, а вы ещё подливаете масла в огонь своим показным цинизмом. Так что будьте любезны держать язык за зубами.
- Я - офицер и дворянин! - вспылил Самохин. - И никто не смеет мне затыкать рот!
- А я не приму вашего вызова до окончания кампании против Пугачёва, - ответил Коренин. - Думаю, я ясно выразился. Так что извольте замолчать. Считайте это приказом.
- Вас понял, господин ротмистр! - рявкнул Самохин, словно рьяный унтер на плацу, после чего, действительно, рта практически не раскрывал.
Март близился к концу. Погода улучшалась, а вместе с нею улучшалось и настроение. Мы двигались к Уфе всё быстрее, ибо весть о нас уже разнеслась по всему Прикамью, и деревенские старосты встречали нас более-менее приветливо, а тех, кто поддерживал Пугачёва тайно или явно, либо повыгоняли, либо попрятали. И вот, когда наш корпус уже практически подошёл к Уфе, мы встретили первых разведчиков пугачёвской армии. Башкирских всадников.
Эта новость существенно подняла настроение в корпусе. Особенно после двух лёгких побед солдат Луганского пикинерного полка, эскадрон которых был прикомандирован к нам в Казани, над башкирами-пикетчиками. Нескольких повстанцев удалось, хоть и не без труда, захватить в плен, их притащили в наш лагерь, связанных их собственными арканами.
- Противостоять нам будут войска фальшивого полковника Зарубина-Чики, - сообщил нам Коренин. - Он ещё с прошлого года осаждает Уфу, однако город держится до сих пор. Значит, настроения в армии его ещё хуже нашего.
Это верно. Ничто так не снижает боевой дух армии, как длительная и безрезультатная осада. Тяжело всё же топтаться под стенами, в общем-то, без особого дела, обстреливая город да сидя в траншеях. Особенно зимой, когда траншеи заполнены ледяной водой, а с добычей провианта становится совсем уж туго.
- Но и расслабляться не следует, - напомнил Коренин. - Именно Зарубин разгромил авангард генерала Кара. И я думаю, во многом именно из-за шапкозакидательского настроения самого генерала и офицеров. Надеюсь, на этот раз с нами этого ничего подобного не случится. Особенно с нами. Мы должны разгромить Зарубина и снять осаду с Уфы. Так сказал наш командир. Мы не должны его подвести.
Утром следующего дня две армии выстроились друг против друга. Дело было в считанных десятках вёрст от Уфы, близ села Чесноковки.
- Боже праведный, - протянул кто-то из карабинеров моего эскадрона. - Сколько ж их тут?
- На первый штурм Уфы, - ответил ему я, сам не знаю зачем, остались ещё привычки унтерские, - как говорят, пошло десять тысяч пугачёвцев. Даже если их число и уменьшилось хотя бы вдвое, то всё равно их остаётся ещё очень много.
- На наш век хватит, - усмехнулся, как всегда повеселевший перед боем, поручик Самохин. - Будет где разгуляться! - Он проверил палаш и пистолеты. - Напьёмся кровушки!
- Господа офицеры, - подъехал к нам вернувшийся от Михельсона Коренин, - идёт в атаку второй линией. Сначала прикрываем огнём казанских кирасир, задача которых нанести таранный удар по центру Зарубинской армии. А потом ударим в палаши. Наша задача разрубить войско пугачёвцев на две части, а по возможности и на более мелкие куски, после чего уничтожать спокойно и планомерно.
- Хороший план, - к Самохину вернулась и его знаменитая язвительность. - Удался бы ещё.
- Это зависит только от нас, - ответил ему Коренин, ставя коня на своё место в эскадронном строю.
Я перепроверил пистолеты, наполовину вынул и сунул обратно в ножны палаш. После чего стал присматриваться к нашему противнику. Одолжив зрительную трубу у Самохина, я навёл её на строй наших врагов. Казаки и рабочие с крестьянами были, действительно разделены на полки, выстроенные в ровные шеренги. Одеты они были в те самые крашеные кафтаны, о которых говорили офицеры-мушкетёры в Казани, и напоминали более всего солдат времён царя Алексея Михайловича. Первые ряды с пиками, копьями и просто дрекольем, за ними - мушкетёры, вооружённые кто чем - и древними пищалями времён того же Алексея Михайловича, и вполне современными ружьями, захваченными, видимо, у генерала Кара, с примкнутыми штыками. На флангах стояла лёгкая кавалерия - казаки и башкиры. Последние выглядели совсем уж нелепо со своими луками и стрелами, даже копья, не то, что сабли, были далеко не у всех. Однако недооценивать их не стоило - получить стрелу в горло неприятно во все времена, хоть в пятнадцатом веке, хоть в нынешнем восемнадцатом. А вот комиссаров я что-то не заметил, как не странно.
Запели трубы. Я быстро вернул Самохину окуляр, и намотал поводья на запястье левой руки. В первый момент, пока мы будем прикрывать огнём атакующих кирасир, для офицеров дел особых не будет. Залп всего один, как только солдаты разрядят карабины во врага, мы ударим в палаши, вот тогда и придёт наше время.
Мне со своим полуэскадроном предписывалось, как только мы разрубим армию Зарубина напополам, ударим по ней с тылу, чтобы отсечь от неё небольшой кусок и уничтожить его вместе с драгунами Сибирского полка.
Мы пустили коней шагом, при ином аллюре попасть в кого-либо с седла просто невозможно. Так что уже спустя несколько минут кирасиры оторвались от нас, разгоняя своих тяжёлых коней для сокрушительного таранного удара.
- К залпу готовьсь! - скомандовал я, взводя курок пистолета, хотя стрелять пока не собирался.
- Повзводно! - пришла по цепочке команда секунд-майора Брюсова, принявшего командование полком, пока Михельсон руководил всем сражением. - С первого взвода первого эскадрона! Огонь!
И почти тут же на левом фланге затрещали карабины.
- Пли! - выкрикнул я, когда дошла очередь до моего взвода, и едва не оглох от залпа двух с половиной десятков карабинов, но тут же, даже почти не слыша себя, скомандовал: - Карабины убрать! Палаши вон!
Солдаты вынули из ножен палаши, положив их поперёк седла.
Запела труба, и полк двинулся вперёд, переходя на рысь, догоняя уже врубившихся в строй казаков кирасир. А перед самым носом бунтовщиков пришпорили коней, разгоняясь до стремительного галопа. Кирасиры уже достаточно углубились в строй врага, проломившись через копейщиков, и теперь рубили не успевших дать нормального залпа мушкетёров. Однако теперь им грозило окружение, ибо пришедшие в себя казаки с флангов стремились зайти к ним в тыл. И тут, как раз вовремя появились мы.
Пули сразили многих казаков, поспешивших напасть на кирасир, а затем мы ударили в палаши. Я разрядил свой пистолет в голову ближайшего казака, тут же отвернувшись от неприглядного зрелища, сунул его ольстру и выхватил палаш. На меня было сунулся казак с рогатиной, но я рубанул его сверху вниз по синей шапке. Конь толкнул его грудью - и казак рухнул ничком. Ещё один попытался ткнуть меня обломком пики. Коротким ударом я срубил кусок дерева, что он держал в руках, так что у него остался совсем уж жалкий огрызок - полвершка от кулака. Однако казак не растерялся и, перехватив огрызок, как дубинку, попытался врезать мне в бок. Я ударил его палашом по голове, но предусмотрительный казак надел под шапку железную каску, какие носили стрельцы и копейщики в допетровские времена. Тяжёлый клинок палаша разбил её, по лицу казака заструилась кровь, однако добить его я не успел - и без того рисковал потерять своё место в строю. Ну да ничего, будет кому и этим заняться.
Наш полк с казанскими кирасирами в авангарде, оставляя за собой кровавую просеку, рассёк армию Зарубина на две части и вышел им в тыл. Однако воплотить вторую часть плана, замысленного Михельсоном, нам не удалось. Потому что в тылу нас встретили отлично обмундированные и вооружённые солдаты с современными мушкетами, выстроенные в три шеренги. Командовали ими офицеры в зелёных мундирах незнакомого покроя, синих шароварах и, отчего-то, картузах с незнакомыми эмблемами на околыше. Унтера, по всей видимости, были из казаков.
Офицеры вскинули сабли, загремели барабаны. Как во сне я услышал команды. "Первая шеренга, на колено!". "Повзводно…". И тут запели трубы. Мы рванули коней в разные стороны, ибо атаковать изготовившихся к стрельбе мушкетёров плотным строем, форменное самоубийство. Но, не смотря на это, потери наши были чудовищны. Пули выбивали кирасир и карабинеров из сёдел, убивали под ними коней, многие пребывали в позорном смятении.