- Сдохни, шпион! - крикнул Самохин и нажал на курок.
Расстояние, разделявшее нас было слишком мало, да и падать с коня в толпу пугачёвцев было бы глупостью, поэтому я ничего не успел сделать. Мир залила красная волна.
Невиданное дело генералы ругающиеся, как извозчики, да ещё и на двух языках - русском и немецком. От графа Панина и фон Бракенгейма только и неслось "мать-перемать", "Donnerwetter", "так вашу и растак", "verflucht"; и всё в том же духе, хотя больше было совсем уж непечатных выражений никак не приличествующих двум убелённым сединами генералам. Однако то, что случилось на поле боя, с лихвой оправдывало и генерал-майора и генерал-аншефа.
А ведь начиналось всё весьма и весьма многообещающе. Карабинеры легко разбили не успевших выстроиться и дать отпор пугачёвцев, в два счёта ликвидировали прорыв. Побежавшие было солдаты начали возвращаться, строиться в шеренги, двинулись вслед за кавалеристами. Ход боя выравнивался. Как вдруг на том же фланге началась какая-то непонятная суета, разглядеть что-либо даже в отличные подзорные трубы, какие были у Панина и фон Бракенгейма, было нелегко.
- Они что же, к Пугачёву прорываются? - акцент в голосе фон Бракенгейма усилился от волнения. Про себя он клял ослабшее с возрастом зрение. - Das will mir nicht in den Kopf.
- Мать-перемать! - вскричал вдруг граф Панин. - Да что они творят?! Михельсона ко мне! - Он отнял от глаза подзорную трубу, и, казалось, был готов тут же швырнуть её под ноги коню. А когда премьер-майор, буквально, подлетел к нему, матерно заорал на него: - Что твои люди творят?! Да тебя самого за такое в Сибирь! В кандалы! На вечную каторгу!
- Извольте, - ледяным тоном ответил Михельсон. - Кому сдать шпагу?
- После боя разберёмся, - уже спокойнее сказал Панин. - Бери своих солдат и всех сибирских драгун, и разберитесь с этим безобразием.
- Есть, - коротко козырнул премьер-майор, разворачивая коня.
А творилось на правом фланге именно безобразие. Прорвавшиеся карабинеры неожиданно схватились друг с другом. Казалось, два эскадрона атаковали друг друга. Почему? Непонятно. А потом один эскадрон устремился в тыл Пугачёву, где карабинеров, похоже, ждали с распростёртыми объятьями. И не как врагов. Ответ тут мог быть только один. Весьма и весьма нелицеприятный. Целый эскадрон Санкт-Петербургского карабинерного полка перебежал к Пугачёву. Этого быть не могло, но глаза не врали. Карабинеры заняли почётное место рядом с лейб-казаками Самозванца.
И уже безо всякого приказа рванули в атаку запорожцы. Промчавшись мимо пехоты, они налетели на спешно сбивающиеся в каре отрезанные из-за бегства товарищей батальоны. Теперь положение их оказалось совсем уж плачевным. С двух фасов - пугачёвцы в зелёных гимнастёрках, с двух других - сечевики в национальных рубахах и с чубами. Карабинеры же, что ещё недавно так лихо громили прорвавшихся рабоче-крестьян, рубились в тесноте, точно также окружённые врагом. Им на помощь пришли два оставшихся эскадрона Санкт-Петербургского карабинерного во главе с самим премьер-майором Михельсоном. Они врубились плотную массу запорожцев, те просто не успели развернуться фронтом к новому врагу из-за тесноты, слишком много их было. Вслед за карабинерами во фланг наседающим на отрезанную пехоту сечевикам и пешим пугачёвцам ударили сибирские драгуны. Всем полком. Бой закипел жестокий и кровавый. Казаки посыпались с сёдел в первые минуты, однако карабинеры и драгуны завязли в их рядах, началась рубка в страшной тесноте.
Кутасов смотрел не на поле боя. Его больше интересовал командир перебежчиков. Молодой человек в чине, если судить по возрасту и должности ротмистра или поручика с измождённым лицом иконописного аскета, изборождённым глубокими не по возрасту морщинами, длинными сальными волосами и густыми усами. В общем, не самый приятный тип. Ну да, с ним детей не крестить, а воевать. А этот перебежчик теперь привязан к ним самыми прочными узами - вероломством и предательством.
- Поручик Василий Самохин, - щёлкнул он каблуками, обращаясь непосредственно к Пугачёву, - прибыл под ваши знамёна, ваше императорское величество.
- Молодец, ротмистр, молодец, - покивал тот. - Ишь, расшумелся на весь свет. Но, что со всем своим эскадроном пришёл, молодец, хвалю. В бой нынче не пойдёте, мундиры на вас не те, что надо. Ещё с жёнкиными кавалерами попутают. Стойте покамест при мне.
- Будет исполнено, ваше императорское величество, - снова щёлкнул каблуками поручик и вскочил в седло. - Карабинеры, - обратился он к своим солдатам, - в две шеренги стройся.
Кутасов жестом подозвал к себе бывшего сержанта - теперь он никакого звания не носил, хотя в армии так и числился сержантом - Голова. Комбриг специально отослал Сластина, который оставил за себя не кого иного, как Голова.
- Значит так, сержант, - не громко сказал комбриг, - проверь мне этого поручика. Как следует, проверь. Подольше и поплотнее. И если будут хоть малейшие сомнения, доложишь сначала мне, а уже после разговора со мной - Сластину. Всё понял?
- Так точно, товарищ комбриг, - коротко и тихо ответил тот.
Кровавая пелена застила глаза. Я мог только слышать голоса, да и то словно через вату, как в Казани. Неужели опять контузия? Меня поддерживали с двух сторон, подпирая плечами. Голова болталась из стороны в стороны. И каждый раз под черепом как будто пороховое ядро взрывалось.
- В тыл его везите, - доносились до меня голоса. - Пашка, крепче держи его. За ремень, за ремень прихвати, чёрт безрукий!
Кажется, кричал вахмистр Обейко на моего друга поручика Озоровского. Мне было как-то смешно слышать, как унтер орёт, как сумасшедший, на обер-офицера. Хотя в бою бывает и не такое.
Ноги выворачивались из стремян, меня практически волочили на себе. И как они умудрялись и меня держать, и коня моего вести. Я бы, наверное, не справился. С этой мыслью я и отключился. Глаза я открыл уже в приснопамятной пролётке.
- Ах, сечевики, - качал головой Пугачёв, - ах сукины сыны. Никакой дисциплины. Бригадир, где твой главный особист или как его там, Сластин, в общем?
- За него сержант Голов, - ответил Кутасов, жестом снова подзывая своего протеже.
- Всего-то сержант? - удивился Пугачёв.
- Звание для виду, - объяснил Кутасов. - У них там, в особом отделе, свои игры.
- Понятно, - глубокомысленно кивнул Пугачёв, и сразу стало ясно, что ничего ему не понятно. - Так вот, сержант, ты разберись с запорожцами после боя, разрешаю повесить парочку казаков и кого-нибудь из есаулов, но только одного, не больше, понял. Это научит их дисциплине, - сложные слова ещё тяжеловато давались Пугачёву, но он уже не запинался на них. - Будут знать, что у нас и победителей судят, ежели надо. - Он обернулся к Омелину. - Ты мне вот что скажи, комиссар. Доколе ты будешь терпеть эту запорожскую вольницу. Тут им не Сечь, пора бы у форму примерить и к дисциплине приучить.
- Откладывали до битвы, - ответил тот. - Некогда было среди них дисциплину насаждать. Сечевиков так просто не поменять, их надо через колено ломать, а делать это до битвы я не счёл нужным.
- Правильно, - одобрил Пугачёв. - Вот особисты среди них работу свою проведут, а после и ты, со своим политотделом, подключайся. А пока, - он указал на одного из вестовых, - отправляйся к казакам левого фланга. Пускай поддержат сечевиков. А пехоту остатки юлаевцев прикроют.
Вестовой отдал честь и умчался.
И вот уже скачут казаки в зелёных гимнастёрках и фуражках, опуская пики, нацеливая их на рубящихся с врагом карабинеров и драгун. Врезаются в плотную толпу, где ни конному, ни пешему не развернуться. Трещат поломанные пики, вылетают из сёдел убитые и раненные, нанизанные на длинные древки, как бабочки на булавки. Однако карабинеры и драгуны достойно приняли удар. Их палаши собирали кровавую жатву с пеших и конных врагов, не опускались руки, держащие их, хотя они орудовали ими уже больше часа и лишь изредка раздавались на этом фланге пистолетные и мушкетные выстрелы.
Военноначальникам обеих армий было понятно, что судьба сражения решится именно на этом фланге. В остальном оно шло более-менее ровно. Панинские солдаты раз за разом штурмовали позиции пугачёвцев, откатываясь после коротких и ожесточённых рукопашных схваток, перестраивались, переводили дух и атаковали снова. Затеять новую перестрелку им не давали сами пугачёвцы, тут же кидавшиеся в штыки без огневой подготовки. Пушки, хоть и надрывались, гавкая разъярённым псами, с обеих сторон, однако толку от них было мало. Бомбардиры Панина намеренно брали прицел с перелётом, чтобы не задеть своих, а пугачёвские не отличались меткостью. Они не всегда попадали в стоящие в нескольких верстах шеренги полков, ещё не вступивших в бой, а стрелять по сражающимся опасались по тем же причинам. Вот и выходило, шуму много, а толку - чуть.
- Лычков, - обратился генерал-аншеф Панин к поручику Казанского кирасирского полка. Единственному, кто пережил бой на улицах города. - Бери свой новый эскадрон и атакуй пехоту левого фланга противника.
Роман Лычков, который командовал теперь единственным кирасирским эскадроном во всём Добровольческом корпусе, просто горел от нетерпения вступить в схватку. Каждый раз, когда Панин смотрел на этого пожилого вояку, ему невольно становилось жутко. Лицо Лычкова избороздили шрамы и морщины, почти не отличающиеся от них, в глазах его горела некая безумная искра, а пальцы левой руки были всё время сжаты на рукоятке тяжёлого палаша. Однако воевать он умел, о чём говорил послужной список и сам факт того, что он пробился из рядовых драгун в кирасирские обер-офицеры. После разгрома эскадрона, которым он командовал, на улицах Казани, Лычков долго пролежал в госпитальной пролётке, мечась в лихорадке между жизнью и смертью, а когда смог снова сесть в седло, остатки корпуса Михельсона уже соединились с армией Панина. Так как податься поручику было некуда, а воевать он хотел страстно, то дорога ему была только одна. В Добровольческий корпус фон Бракенгейма, где он был принят с распростёртыми объятьями. Столь опытный офицер был им очень нужен. В корпусе он возглавил единственный эскадрон тяжёлой кавалерии. Собран этот эскадрон был, преимущественно из драгунских обер-офицеров и унтеров. Им выдали белые кирзовые колеты, кирасы и треуголки, а вот воевать правильно, по-кирасирски, никто из них не умел. Так что первым делом Лычков занялся их обучением, и сегодня его эскадрон пройдёт настоящее боевое крещение, хотя они и воевали уже не первый год, а многие были отставниками.
Лычков коротко отдал честь и махнул трубачу. Кирасирский эскадрон шагом вышел на позиции, медленно набирая скорость, устремились всадники в белых колетах и чёрных кирасах на врага. Их удар в тесноту сгрудившейся пехоты и конницы был страшен. Кирасиры, буквально, смели легкоконных сечевиков и казаков, разметали пехоту, порубив пугачёвцев, что называется, в капусту. Ни один не достал пистолета, времени не было стрелять, палашам хватало работы с лихвой. Кирасиры обрушились на пугачёвцев, сбивая пеших и конных тяжёлыми скакунами, нанося удары направо и налево, изрубив в первые же мгновения несколько сотен пугачёвцев. Они спасли истекающих кровью карабинеров Михельсона и сибирских драгун, а особенно батальоны, державшие круговую оборону, сбившись в каре. И теперь уже пугачёвцы показали врагу спину, побежали от кажущихся неуязвимыми белых всадников в кирасах и треуголках, как будто вышедших из прошлого века. Те драгуны и карабинеры, кто ещё был в силах сражаться, кинулись преследовать бегущих, добивать тех, кто ещё держится.
Казалось, вот она победа! Левый фланг Пугачёва побежал, рабоче-крестьян истребляли сотнями, казаков и запорожцев рубили тяжкими ударами - от плеча до седла. Теперь уж им никогда не оправиться от такого поражения.
- Резервы в бой! - кричал Пугачёв, размахивая булавой, будто готовый сейчас же ринуться ликвидировать прорыв лично во главе лейб-казаков. - Косухин, мать твою так-растак! Не дай кирасирам прорваться! Мясников, так тебя и разпереэтак, готовь лейб-казаков!
Забили гренадерские барабаны "Скорый марш! Атака сходу!". Гренадерские унтера на бегу кричали, надсаживая глотки: "Штыки примкнуть! Один выстрел - и штыковую!". За их спинами строились в две шеренги лейб-казаки Мясникова, готовы рвануть в атаку с пиками наперевес. Эти злые до драки яицкие казаки были вынуждены большую часть сражений стоять в тылу, охраняя "императора", так что возможности схватиться с врагом были весьма рады.
Гренадеры бежали в атаку колоннами, примкнув штыки, слегка сгорбившись и левыми руками придерживая шапки-митры. Эти шапки были единственным отступлением от формы РККА, внедрённой военспецами Кутасова, и смотрелись несколько непривычно, особенно тем же военспецам. Однако решение ввести гренадерам митры оказалось верным, солдаты Ударного - а после и всех остальных гренадерских или ударных - батальона весьма гордились своей принадлежностью к элите линейной пехоты. Символом этого были, как раз, такие вот высокие шапки с медными налобниками.
Гренадеры ударили сходу в штыки. Только первые ряды батальонных колонн выстрелили вразнобой, без особого эффекта. Завязался новый узел жестокой рукопашной схватки. Такого ещё не бывало, что пехота атаковала кавалерию, да ещё и тяжёлую. Они штыками кололи людей и коней. Преследующие разбегавшегося врага кирасиры, драгуны и карабинеры потеряли монолитность строя, не особенно-то и свойственную кавалерии, шеренги их распались, чем и воспользовались пугачёвские гренадеры. Они рассекали их эскадроны и взводы, вклиниваясь между ними. Дольше всех продержались кирасиры, почти неуязвимые для врага. Штыки скользили по их кирасам, ломались о них, не причиняя им никакого вреда. А всадники лихо рубили их палашами, не давая гренадерам подобраться к лошадям. Ведь спешенный всадник - полвсадника. Но и кирасиры вынуждены были отступить, не смотря на всю злость и относительно невеликие потери. Уставшие от долгой битвы без передышки, драгуны и карабинеры откатились. Кони их устали и едва переставляли ноги, всадники болтались в сёдлах, у многих уже не было сил, чтобы держать оружие - палаши их висели на ременных темляках. А сами карабинеры и драгуны часто клонились к самым конским шеям.
Конница отступила. Медленно откатилась под прикрытие пушек и пехоты. Кирасиры отходили последними, отбиваясь от казаков и сечевиков, то и дело налетавших на отступающих кавалеристов. Те из карабинеров и драгун - а было таких, как не странно, немало - у кого ещё остались силы, на скаку отстреливались из карабинов и ружей. Наконец, им удалось добраться до позиций, а гренадеры Ударных батальонов заняли место разбитых и разбежавшихся солдат. Последние, к слову, также возвращались, занимая места в гренадерских шеренгах. На них косились с презрением, однако принимали. Бой идёт, тут не до выяснений. Вот только ставили их в третью шеренгу, однажды побежавшему доверия нет.
Не повезло лишь пехотинцам и спешенным всадникам, что, как не спешили, но не могли поспеть за конницей, даже движущейся столь медленно. Не спасло и то, что отступили они куда раньше, чем кирасир, драгун и карабинеров оттеснили и заставили отойти. На них налетали разъярённые казаки и сечевики, рубили отбивающихся, бегущих, закрывающих голову руками людей. С седла, без пощады. Нанизывали на пики, у кого остались. В общем, это было форменное избиение.
Но именно оно во многом помогло отступающим кавалеристам. Слишком многие казаки и сечевики польстились на более лёгкую добычу, предпочитая не связываться с готовыми к отражению атаки кирасирами и яростно отстреливающимися карабинерами и драгунами.
- Мясников, - обратился Пугачёв к полковнику своей лейб-гвардии, - твои орлы, гляжу, стосковались по хорошей рубке.
- Руки сами шашку лапают, - ответил тот.
- Шашка не баба, полковник, - благодушно усмехнулся "император". - Её лапать без дела не гоже. - Было не очень понятно, о шашке он говорит или всё-таки о бабе. - Пора вашим шашкам крови напиться. Бейте с гренадерами Косухина во фланг врагу.
- Опасно, Пётр Фёдорович, - засомневался Кутасов. - Это наши последние резервы, а у Панина, как ни крути, ещё две бригады осталось.
- У нас тоже ещё кое-кто есть, - усмехнулся Пугачёв. - И, думаю, пора бы…
- Мы готовы, значить, усе. - Человек, сказавший это, от демонстрации усердия даже Пугачёва перебил, отчего страшно смутился.
- Сразу после атаки Мясникова и Косухина, - покровительственно кивнул ему "казацкий царь". - Вот когда придёт время вам ударить.
Ударные батальоны снова шагали в атаку колоннами, и опять только первые вели беглый огонь. Солдаты панинских полков спешно перестраивались в каре, те, кому предстояло встать в передние ряды фасов передавали задним патроны из сумок. Им предстояло сойтись врагом в рукопашную, стрелять будет некогда, а вот задним шеренгам только и остаётся, что стрелять. Пугачёвских гренадер по неширокой дуге обходили лейб-казаки Мясникова. Сам полковник лейб-гвардии лихо размахивал золочёной шашкой и подгонял коня ударами каблуков. Глядя на них, панинские солдаты строились в каре ещё быстрей. У всех была жива в памяти кровавая расправа над отступающими солдатами правого фланга.
- Неосторожно, - покачал головой граф Панин. - Весьма неосторожно. Как-то даже не похоже на marquis Pugachev. Быть может, у него ещё какой-нибудь козырь в рукаве припрятан?
- Nicht, - отрезал фон Бракенгейм. - Весьма похоже, на мой взгляд. Пугачёв стремится уничтожить как можно больше солдат, для этого и подвергает своих солдат и казаков такому риску.
- Солнце садится, - заметил заместитель Панина генерал-поручик Пальников. - Рассчитывает затянуть сражение до завтра.
- Может быть, может быть, - задумчиво кивнул Панин, было видно, что его всё ещё терзают сомнения. Но вот он снова поглядел в подзорную трубу на отчаянно дерущихся почти в полном окружении солдат центра, и отдал приказ: - Генерал Мансуров, князь Голицын, двигайте свою пехоту в центр.
Ударили дробью барабаны - четыре колонны полков бригад Мансурова и Голицына двинулись вперёд, на выручку почти окружённым солдатам центра. Под барабанный бой, скорым маршем двигались они по полю боя, быстро преодолевая разделяющее позиции армий расстояние. Между колоннами бежали егерские команды - недавнее нововведение графа Румянцева. Они то и дело припадали на колено, ведя беглый огонь из нарезных штуцеров по пугачёвцам, выбирая себе цели из вражеских офицеров. Более всего от их действий страдали лейб-казаки - пули вышибали их из сёдел одного за другим, убивая наиболее опасных врагов.
Кавалерия же правого фланга пугачёвцев и левого фланга армии Панина не двигалась с места. Это был единственный кавалерийский резерв обоих войск, и пустить его в бой Пугачёв и Панин собирались лишь в решающий момент битвы. Тем более, что у Самозванца оказался-таки козырь в рукаве. И какой козырь!