Они выскочили откуда-то из тылов пугачёвской армии. Позже выяснилось, что специально для них вырыли просторные землянки, в которых они сидели до сигнала. Они бросились на чётко шагающих, стараясь насколько возможно держать строй, солдат Голицына и Мансурова, толпой, вопящей ордой. Они были одеты в армяки и тулупы, не смотря на летнее время года, ведь те хоть немного защищали от пуль и штыков, вооружены плотницкими топорами, вилами, ухватами и просто дрекольем и пьяны до изумления. Это была толпа мужиков. Крестьян окрестных губерний, беглых разбойников и каторжан. Они собирались в армию Пугачёва и из-за удалённости от Южного Урала, где из таких же людей, желающих воевать в армии бунтовщиков, делают настоящих солдат, пламенных бойцов революции, они оставались в лагере. И вот теперь их решили пустить в бой. Можно сказать, на убой, но на это всем было наплевать. Крестьян напоили почти до потери сознания, вооружили кого чем, исключительно холодным оружием, всех, кто умел хоть как-нибудь стрелять, записали в рабоче-крестьянские батальоны и учили воевать, что называется, на ходу, и отправили воевать. Предварительно, правда, с ними провели длительную и серьёзную политработу комиссары Омелина, вот только после этого никто из них на спиртное и смотреть не мог, а от запаха и просто мутило. Русский человек, конечно, может много пить, но не настолько, ведь комиссарам частенько приходилось пить с крестьянами разных деревень и сёл несколько суток без перерыва. Крестьяне менялись, а вот комиссары - нет. Но результат их работы был налицо.
Безумная от водки и ярости орда, ведомая крестьянином Московской губернии Ярославцевым - на самом деле это был старший политрук Кондаков - неслась в атаку, размахивая своим нехитрым оружием. Солдаты Мансурова и Голицына хоть и не были готовы ни к чему подобному, однако военная дисциплина быстро взяла своё. Первые ряды опустились на колено, вскинули мушкеты с примкнутыми - к рукопашной готовились - штыками и дали залп. Все понимали, что второго уже не будет. На них налетели мужики. И пошло.
Это была самая страшная и кровавая рукопашная схватка, какую помнили многие и многие солдаты в этих корпусах. Пожалуй, только с турецкими янычарами дрались также жестоко, а тут ведь свои, русские, люди, а сколько жестокости. На них кидались оскаленные бородатые мужики в шапках и зипунах, с плотницкими топорами и прочим инвентарём, как некогда янычары с ятаганами. Но, не смотря на это, колонны пехоты в зелёных мундирах продолжали шагать вперёд, к позициям армии бунтовщиков. Туда, где отбивались уже полностью окружённые каре передовых полков. Эти людские крепости огрызались мушкетными выстрелами беглым огнём, о том, чтобы бить залпами никто не и не думал. Стреляли все от обер-офицеров до каптенармусов, чьи патронные ящики пустели с пугающей скоростью. Вокруг них уже громоздились трупы в мундирах и гимнастёрках, треуголках и картузах.
- Готовь к атаке добровольцев, Бракенгейм, - приказал Панин. - Сам только в бой не суйся, а то знаю я тебя. Стар ты уже для таких дел. - Он вздохнул и добавил: - Да и я тоже.
Выстроившись колонной, в атаку двинулась пехота Добровольческого корпуса. Пятая колонна вступила в бой. Она шла без сопровождения егерей, не было их в корпусе фон Бракенгейма. Они врезались в толпу мужиков под оглушительный мушкетный залп, мгновенно окутавшись пороховым дымом, в котором люди казались привидениями.
- Твою мать, - сочно выругался Пугачёв, добавив несколько непечатных фраз тем же тоном. - Вот это солдаты. - Он опустил подзорную трубу - подарок казанских стеклодувов - дальше смотреть на эту картину боя совсем не хотелось. Раньше он никогда не имел возможности наблюдать такую жестокую рукопашную со стороны. Будучи рядовым казаком, в Русско-турецкой войне он участвовал в подобных, шашкой рубая османов в кровавые лоскуты, однако наблюдать со стороны за тем, как чёткие колонны пробивают себе дорогу через твоих людей, это совсем другое. - Сейчас кавалерию пустит, чтобы рассеять наших мужичков, - сказал он. - Как они, сдюжат, комиссар?
- Выдержат, Пётр Фёдорович, - уверенно ответил тот.
Омелин же почти не открывался от бинокля. Он вглядывался в поле боя, через которое шагали колонны солдат в треуголках. И ведь также двигалась через варварские орды железная военная машина римлян, разрубая её на части, оставляя за собой кровавые просеки и горы трупов. Здесь, на этом поле под Арзамасом, такая же военная машина противостояла самой настоящей толпе варваров в зипунах и армяках, с топорами и вилами. Нехорошо, в общем-то, думать о своём народе, как о варварской орде, уподобляясь прогнившим буржуазным политологам, однако сейчас она представляла собой именно такую орду. Но именно в ней сейчас вязли пять колонн железной машины панинской армии.
Пугачёв всё же был опытным воякой. Он предугадал намерения генерал-аншефа. Заиграли трубы на левом фланге екатерининской армии, и лёгкая кавалерия помчалась в атаку. Бахмутские гусары, приписанные к команде премьер-майора Муфеля, изюмские гусары бригады Мансурова, три эскадрона Луганского пикинерного полка, и, конечно же, драгуны, Новгородский полк, казацкие сотни оставшихся верными императрице полков. Они сорвались с места, быстро набирая скорость. Ведь они сидели на лёгких коньках, которым не требовалось долго разгоняться для таранного удара. По широкой дуге они собирались ударить во фланг мужицкой толпе, чтобы перебить их, обратить в бегство, растоптать конями. Однако Пугачёв тут же выслал им наперерез свою кавалерию. Казаки в гимнастёрках и картузах ударили на врага. И снова зазвенела сталь. Вот только сшиблись казаки не с кирасирами, их не смогли сбить, втоптать в землю тяжёлыми конями. Здесь бой шёл на равных. Ломались пики, шашки и сабли перекрещивались, рассыпая тучи искр, полетели наземь первые трупы и раненные, чья судьба незавидна, ибо им предстояло быть растоптанными подкованными копытами.
Увидев это, пугачёвцы приободрились, насели на панинские колонны, движение солдат замедлилось, а то и вовсе застопорилось. Но солдаты Мансурова и Голицына рвались вперёд, на помощь окружённым солдатам передовых полков, убивали бородатых крестьян штыком и прикладом. И они шагали по трупам свои и чужих, переступая через раненных и просто споткнувшихся, времени на них не было.
Генерал-аншеф Панин опустил подзорную трубу, смотреть на поле боя не хотелось совершенно. Он уже понимал, что его сегодня ждёт поражение, а значит вечная опала и ссылка под гласным - в лучшем случае, негласным - надзором. Даже если сейчас вывести из боя всех кого можно, Москвы этими силами не удержать. Ведь после поражения тут, под Арзамасом, к армии Самозванца присоединится ещё больше черни. И он будет кидать их на стены города с лестницами и всё теми же плотницкими топорами, вилами и ухватами. И ведь, скорее всего, возьмёт. И снова в московском кремле засядет самозванец, как в далёком 1605-м году. Чтобы этого не произошло надо драться, на износ, как дерутся сейчас солдаты в колоннах, прорывающихся через толпы черни, и в каре, осаждаемых со всех сторон. Одна за другой эти людские крепости падали под напором врага, солдаты в них гибли до последнего, но никто не бежал. И Панин не особенно обольщался на счёт боевого духа, просто бежать им было некуда, кругом враги. Фактически, колонны полков Мансурова, Голицына и добровольцы фон Бракенгейма шли не на помощь товарищам, а почти на верную смерть. Вот только по пути на тот свет они истребляли несметные количества черни и выбивали солдат в зелёных рубахах и картузах - ядро пугачёвской армии.
- Бракенгейм, - обратился он к командиру добровольцев, вернувшемуся в штаб армии, отправив всю свою пехоту в самоубийственную - это он понимал не хуже Панина, равно как и необходимость - атаку, - принимай командование над тылом. Уводи обозы и раненных. Карабинеры и драгуны с правого фланга немного подотдохнули, лошадей сменили, вот они и прикроют… - Всё же тяжело было боевому генералу, герою Гросс-Егерсдорфа и Цорндорфа, главному виновнику победы при Кунерсдорфе, говорить то, что он сказал. - Прикроют ваше отступление.
- А фы, Пьётр Ифанофич? - от удивления в речи старого пруссака прорезался потешный акцент и заговорил он как немцы из скверных анекдотов.
Панин невесело усмехнулся, выходит, есть в этих анекдотах доля правды.
- Я героически погибать не собираюсь, Магнус Карлович, - сказал он. - И в рукопашную на чернь идти тоже. Но и отступать с тылами и обозами главнокомандующему не пристало, heist es auch so?
- Jawohl, - коротко козырнул фон Бракенгейм и отправился в тыл.
А Панин подозвал к себе начальника армейской артиллерии, подполковника Линга. Тот недавно вернулся с позиций, и лицо его было покрыто разводами от пороховой гари, а мундир прожжён в нескольких местах.
- Твои бомбардиры как? - неопределённо поинтересовался Панин.
- Стараются, Пётр Иванович, - ответил тот, спешно стряхивая серую гарь с треуголки. - Изо всех сил стараются. Пороху и ядер довольно. Картечь готова.
И он отлично понимал, что очень скоро пугачёвцы придут штурмовать их редуты и флеши.
- Пускай конно-артиллеристы постараются, - сказал генерал-аншеф. - Арзамасские драгуны их прикроют. Отправитесь на правый фланг и обстреляете чернь картечью. Главное, выбить как можно больше народу. Как только вас атакуют башкиры и кто там остался ещё на левом фланге врага, даёте по ним столько залпов картечью, сколько успеете и спешно отходите. С кавалерией пусть арзамассцы разбираются.
- Будет исполнено, - ответил тот, и уже собирался уходить, но генерал-аншеф остановил его и сказал:
- Там, на поле, сейчас решается судьба Москвы. - Граф указал куда-то в сторону идущей битвы. - И от действий твоих конно-артиллеристов, Линг, зависит, победим мы Самозванца или нет. В твоих руках наша победа.
- Я понял вас, ваше высокопревосходительство, - кивнул Линг и, надев треуголку с посеревшим от гари кантом, умчался к позициям конной артиллерии, ускакал.
Вскоре откатились в сторону габионы, с позиций снялась конная артиллерия. Орудийные упряжки покатились по полю, сильно забирая на правый фланг, где их окружили драгуны Арзамасского полка. Таким вот табором они устремились прямиком к орде черни, осаждающей тылы передовых полков и медленно движущиеся колонных пехоты. Установив пушки, расчёты быстро забили их картечью и открыли огонь. Сотни мушкетных пуль вырывались из потемневших от долгого боя жерл, свинцовой метлой пройдясь по забывшимся от водки и крови мужикам. Тулупы с армяками, надетые для защиты, не смотря на жару, не спасали от картечи, бьющей практически в упор. Тем более, что многие в пылу боя посбрасывали их под ноги, да и драться они мешали. Мужики гибли сотнями, однако без страха кинулись на пушки. Чтобы тут же попасть под палаши арзамасских драгун. Бомбардиры же несколько изменили прицел, чтобы не попасть по драгунам, прикрывающим их, и обстреляли ядрами и шрапнелью тылы казаков и пугачёвских гренадер, наседающих на каре передовых полков. Чтобы шрапнелью не покалечить ненароком своих товарищей они применяли снаряды с удлинёнными запалами, что взрывались уже на земле. Они имели существенно меньшую убойную силу, однако если верно взять прицел - а уж это артиллеристы умели - то ни одна пуля не попадёт в своих. Так было и сейчас, хотя стрелять шрапнельными снарядами бомбардиры умели ещё не слишком хорошо.
- Что это творится, бригадир?! - кричал Кутасову Пугачёв, размахивая булавой, будто хотел тут же раскроить ею голову комбригу. - Твоими шрапнелями моих казаков и мужиков крошат!
Он уже отправил всю наличную кавалерию левого фланга, что ещё не была задействована в битве, а именно башкир Юлаева, совместно с татарами, казахами и прочими степными всадниками, что присоединились к его войску, чтобы те подавили конную артиллерию. Однако справиться со злыми драгунами Арзамасского полка легкоконные не могли. Раз за разом налетали они лавой на драгун, завязывалась короткая рукопашная схватка со звоном стали и треском дерева. И каждый раз лава откатывалась назад, а по полю метались кони, потерявшие всадников. Низкорослых степных лошадок среди них было гораздо больше, нежели крупных драгунских. А в тыл отступающим степнякам давали несколько залпов картечью конно-артиллеристы. Мушкетные пули выбивали из сёдел степняков в халатах, убивали под ними коней, но это не останавливало последних в стремлении исполнить приказ, а от таких вот залпов в спину они становились только злее. С яростью кидались они на драгун и конно-артиллеристов с оскаленными зубами, шашками наголо и опущенными к бою пиками с флюгерками и бунчуками конского волоса.
- Вот ведь дьяволы! - надрывался Пугачёв. Он ведь уже считал, что победа у него в кармане, однако теперь кровавое равновесие битвы снова закачалось, смещаясь на сторону панинской армии. Мужиков почти всех перебили, колонны пехоты Мансурова и Голицына подступали к окружённым полкам авангарда. Ударные батальоны схватились с быстро вырвавшимися вперёд, благодаря помощи конной артиллерии, добровольцами. - Громят нас, бригадир! Громят! И резервов уже нет!
- У Панина тоже практически не осталось резервов, - ответил Кутасов. - Он отправил свои обозы в тыл, кто-то же должен их прикрывать. Да и свежих частей у него нет, остались только сильно заморенные дракой. Теперь всё зависит только от нашего упорства и классовой ненависти наших солдат. Кто кого превозможет, тот и останется победителем сегодня.
Колонны корпусов Мансурова и Голицына потеснили бунтовщиков, осаждающих сбившиеся в каре полки авангарда, заставили их вернуться на прежние позиции и, на ходу разворачиваясь в шеренги, атаковали их широким фронтом. Их, чем смогли, поддержали измученные солдаты передовых полков, многие из которых дрались штыками или обломками тесаков - тяжёлые мушкеты поднять им было уже не под силу. Лейб-казаки Мясникова попытались обойти колонну добровольцев, ударить ей в тыл. Однако арьергардные батальоны не дали им сделать этого. Эти солдаты почти не принимали участия в сражении - всё, что они сделали, это прошлись меньше двух вёрст медленным шагов с мушкетом на плече - они были свежи и готовы к бою. Быстро развернувшись фронтом к налетающим казакам, батальоны под громовые команды офицеров и унтеров дали залп и принялись споро перестраиваться в каре для отражения кавалерийской атаки, штыками отгораживая тылы добровольцев от врага. Лейб-казаки налетели на них, выскочив из порохового дыма, словно призраки из сказок и легенд, обрушились сбившихся в крепости-каре добровольцев. Бой был кровавым, но недолгим. Как налетели казаки, также быстро и отхлынули, оставив на земле несколько десятков трупов людей и лошадей. Слишком устали лейб-казаки, не смогли превозмочь добровольцев, но пользу их атака принесла. Оставшиеся мужики и Ударные батальоны разбили-таки авангард добровольцев, рассеяли несколько шеренг в рукопашной схватке, а арьергардные батальоны в это время дрались насмерть с казаками и прийти на помощь не могли. Когда же они отогнали врага и, столь же скоро перестроившись, поспешили на помощь товарищам, пугачёвские гренадеры отступили на позиции, встав одним фронтом с остальными полками.
Панинские солдаты начали штурм редутов, раз за разом наваливаясь на врага, шагая по трупам в мундирах и гимнастёрках, падая на них убитыми и раненным. Вот уже какой-то офицер в дырявой треуголке взбежал на габион редута в центре вражеских позиций, взмахнул обломанной у самого конца шпагой, да так и рухнул навзничь, сражённый вражьей пулей в упор. Штурм продолжался, редуты обливались кровью, но держались. Пушки били в упор картечью, сражая десятки солдат, но не зря Панин - многомудрый генерал-аншеф - берёг для решающего бригады Мансурова и Голицына. Их солдаты уже не первый день сражались с Пугачёвым и ненавидели его солдат в зелёных рубахах и шапочках. И будь на их месте свежие, только что приведённые, полки, нет уверенности, что они бы не отступили в этой ситуации, а продолжали бы атаковать с каким-то даже остервенением. Кидаясь на пули, штыки, картечь. Сражаясь, будучи неоднократно ранены или же валясь с ног от изнеможения. Команды конной артиллерии носились по полю боя, как угорелые, под прикрытием эскадронов арзамасских драгун, осыпая позиции врага ядрами и картечью - шрапнель уже вышла вся. За ними гонялись степные всадники Юлаева, затевая рукопашные схватки. Две команды из шести уже были вырезаны под корень, как и эскадроны драгун, что их прикрывали.
- Лошади на ногах уже не стоят, - говорил поручик Маслин, принявший командование после смерти ротмистра Охлопкова, над вторым эскадроном командиру конно-артиллерийской команды капитан-поручику Лопухову. Они скакали рядом, несясь к новой позиции. - Башкиры, эвон, отступят, коней сменят, а нам, как же быть?
- Как есть, так и будем, - пожал плечами флегматичный конно-артиллерист, покрытый гарью до такой степени, что цвета его мундира угадать было невозможно, хоть он и сбрасывал его каждый раз, как только начиналась стрельба, и временные позиции их превращались в некое подобие Дантова ада на земле. - Что нам ещё остаётся? Воевать до приказа, верно?
- Что верно, то верно, - вынужден был согласиться с ним поручик Маслин.
А на левом фланге панинской армии с упоением вырезали друг друга лёгкие кавалеристы. Казаки и пикинеры, башкиры и гусары сошли в смертельной сече, истребляя друг друга, чтобы прорваться во фланг и тыл врагу, и погибая, чтобы этого не допустить. Схватка их была, казалось бы, бессмысленной, для чего драться, если результата это не приносит, однако и это отсутствие результата было своеобразной победой, хотя бы в том, что одна сторона лишалась возможности сделать то, чего добивается также и противная. Сложно и кроваво, но в этом и состоит логика войны.
- Вот он! - вскричал комиссар Омелин, выпустив из рук бинокль. - Вот он! Решающий момент всей битвы! Момент истины!
- Сила наша противу вражьей, - согласился с ним Пугачёв, также опуская подзорную трубу. - Чья превозмогнёт, за тем поле и останется. Того и победа будет.
- За нами будут и поле и победа, - уверенно заявил Омелин. - Иначе и быть не может. Ведь нас ведёт классовая ненависть ко всем врагам трудящихся и казаков, кем бы те ни были.
- На одной классовой ненависти далеко не уедешь, товарищ комиссар, - скептически заметил Кутасов, которому лихорадочный блеск глаз Омелина совершенно не нравился. Сейчас полковой комиссар более всего напоминал буйнопомешанного.
- Э, нет, - неожиданно поддержал комиссара, что бывало довольно редко, Пугачёв, - сейчас комиссар прав. На одной только ненависти сейчас наши люди держатся, и с одной только ненавистью рвутся на них жёнкины солдаты. Только ненависть, - повторил он.
Сгинула ещё одна конно-артиллерийская команда, бомбардиры успели подорвать орудия, угробив несколько десятков казахов, из тех, кто перебил драгун. Ещё одна этого сделать не успела, однако пушки загвоздили, прежде чем самим пасть под башкирскими саблями. Третья дала залп по несущимся на них всадникам картечью, свалив нескольких, однако это не спасло бомбардиров, ведь драгуны, что прикрывали их, погибли все до последнего. Четвёртой погибшей командой конно-артиллеристов была батарея флегматичного капитан-поручика Лопухова.
- Гвозди готовь! - не своим голосом кричал он, сам, забивая ядро в ствол шестифунтовой пушки. - После этого выстрела загвоздить все пушки!
Он почти не слышал себя, оглохший от грохота орудий и нескольких контузий, что пережил в сражениях молодости, а потому надрывал горло изо всех сил. Пушка, которую он заряжал, выстрелила, и тут же к ней подскочил молодой совсем капрал с молотком и быстро загвоздил оловянным гвоздём.
- На коней! - заорал ещё громче капитан-поручик Лопухов. - Уходим!