- Коренин, Самохин, - коротко бросил Михельсон, большего командирам эскадронов не было нужно.
Теперь уже все взгляды наши были обращены на фланг, где разворачивались вражеские конные сотни. Башкиры заходили всё дальше, похоже, они хотели, как обычно, обстреливать нас из луков, покуда мы будем рубиться с казаками.
- О башкирах можете не беспокоиться, - сказал, как бы самому себе, даже не оборачиваясь, Михельсон. - Ими изюмцы займутся.
- Эскадроны, - скомандовал Коренин, - развернуться на фланг.
Мы выстроились, приготовившись сорваться с места навстречу устремившемуся во фланговый обход врагу. Увидев это, казаки, похоже, отбросили мысль об этом, они помчались прямо на нас, размахивая саблями и наставив на нас стволы пистолетов.
- К залпу товьсь! - снова опережает полковые трубы Коренин.
- Карабинеры, - в общем-то, без особой надобности, кричу я, - к бою!
Солдаты и унтера вскинули карабины, наставив их на врага. Казаки мчались на нас, некоторые уже беспорядочно палили, однако толку с этого не было ни малейшего. Михельсон же медлил командовать огонь. Он замер этаким конным памятником самому себе с поднятой над головою рукой. Вот он сжимает пальцы в кулак.
- Целься! - командуем мы, и нам вторят унтера.
Михельсон снова замер, казалось, он даже дышать перестал. И вот кулак устремляется вниз - и знающие его карабинеры, сами, без команды, дают слитный залп по казакам.
- Полк! - командует он, хотя я этого и не слышу, но точно знаю, что он сейчас говорит. - С места галопом! - Былая команда о том, что только два эскадрона будут останавливать казачью конницу, забыта. Слишком много врагов. - Вперёд! - Поют трубы, и сотни кавалеристов дают коням шенкеля и отпускают повод, кони срываются в галоп.
- Карабинеры! - кричу я. - Палаши к бою!
Левой рукой я вытащил пистолет - авось, в кого и попаду. Мы врубились в казаков, зазвенела сталь. Первые ряды обрушили палаши на разноцветные шапки. Я быстро оказался лицом к лицу с неким казаком в синей шапке и с бородой на две стороны. Вскинул пистолет, нацелив его прямиком в крючковатый орлиный нос, казак попытался достать меня саблей, однако я опередил его. Пистолет глухо хлопнул - казацкое лицо буквально лопнуло, обдав меня красными брызгами крови. Я быстро сунул пистолет в ольстру, перехватил повод поухватистей и рванул вперёд. Как ни крути, а командир обязан скакать впереди взвода, особенно в бою. Походя, я ударил палашом какого-то казака, кажется, в красной шапке. Потом сцепился с другим, более всего напоминающим алжирского пирата с картинки из какого-то романа. Мы обменялись несколькими ударами, на третьем мой палаш перерубил лёгкую шашку. Я ловко крутанул его и рассёк широким клинком горло. За ним был третий казак. И четвёртый. И пятый. Не помню, какой по счёту достал меня в бок. Ещё один полоснул по рёбрам. С головы сбили шляпу. Кого-то я ткнул палашом в живот, но казак пригнулся и клинок застрял между его рёбер. И что самое неприятное он был ещё жив. Он как-то весь подался вперёд, стремясь достать меня концом сломанной сабли. Я покрепче сжал пальцами рукоять и дал коню шенкеля. Казак достал-таки меня, распоров рукав мундира и кожу на правой руке. Боль рванула её, так что я задохнулся, но пальцев не разжал. Раздался отвратительный треск и палаш освободился. Смотреть, что осталось от казака, не хотелось совершенно.
Мы опрокинули казаков. Их отступление, медленно, но верно переходящее в бегство, началось с флангов. Как выяснилось после, первыми не выдержали башкиры, зажатые между изюмскими гусарами и рубящимися с казаками астраханскими драгунами. Те мгновенно отправили на помощь товарищам эскадрон, который сильно ускорил бегство башкир. Вслед за ними потянулись назад и конные казаки, до того вполне достойно сражавшиеся с нами.
- Ротмистр Коренин! - подлетел к командиру нашего эскадрона прапорщик Брюсов. - Приказ премьер-майора. Совместно с четвёртым эскадроном атаковать пеших казаков.
- Трубачи! - тут же вскричал Коренин. - Играть атаку пехоты! Эскадрон! За мной!
Он взмахивает окровавленным палашом, красные брызги летят за ним этаким шлейфом. Мы разворачиваем коней вслед за ним. Трубачи надувают щёки, подавая сигналы. Эскадрон выходит из боя, чтобы уже через несколько жалких секунд обрушиться на весьма неосмотрительно подставивших нам свой фланг пеших казаков. Мы врубаемся в их нестройные ряды, обрушивая палаши на разноцветные шапки. Кони сбивают их наземь грудью, топчут копытами. Но враг быстро опомнился и дал нам отпор. В нас тыкали штыками, били прикладами, а то и попросту хватали за ноги и стаскивали с коней.
- Где Самохин?! - кричит наш ротмистр, ведь поддержки-то нет. - Ирашин, отправьте кого-нибудь к нему!
- Есть, - отвечаю я, отмахиваясь палашом от казаков, чьи штыки оставляют на моих ногах и конских боках длинные кровавые следы. - Обейко, - командую я следом, - найдите Самохина и выясните в чём дело!
- Есть! - теперь уже козыряет вахмистр. Он разворачивает коня и прорубается сквозь казаков обратно, туда, где идёт конный бой. Откуда к нам не пришла помощь.
Мы продолжали давить на казаков, однако одним эскадроном опрокинуть их фланг было просто невозможно. Враг быстро перестроился, встав к нам фронтом, и теперь уже нам пришлось весьма и весьма тяжко. Ведь пешие казаки в пылу жаркой рукопашной схватки не видели бегства башкир и дрались они отважно и жестоко, хотя мы медленно, но верно одерживали над ними верх, тесня всё сильней.
- Упорные, черти! - скрипел зубами гефрейт-капрал Болтнев, орудуя палашом.
Обейко всё не возвращался. Мы дрались, теряя людей и лошадей. Иные уже сражались пешими, стараясь пробиться к рядам нашей пехоты. В общем, атака нашего эскадрона без поддержки Самохина захлебнулась, успехов удалось достичь только в первый момент.
- Идут! Идут! - закричал кто-то. - Наши идут!
Мне было некогда оборачиваться, чтобы поглядеть, кто эти "наши" и к кому на помощь они идут. Я рубился с казаками, ломая палашом штыки и щепя приклады. И тут рядом со мной, как чёртик из немецкой коробочки, возник драгунский офицер. Он выстрелил в ближайшего казака из пистолета и обрушил на них свой палаш. Следом за ним на казаков обрушились и другие драгуны. Мы охватили казаков с фланга, драгунам даже удалось зайти им в тыл. Бой перешёл в истребление.
Казацкие атаманы, видя это, решили отступить. Однако организованно отойти им не удалось. Заслышав барабанный бой, казаки побежали. Не соблюдая более никаких боевых порядков. Некоторые, окружённые нашей пехотой или кавалерией, сбивались в тесные группки, ощетинившиеся штыками, такие вот "орешки" и приходилось раскалывать нам с драгунами, пока гусары Изюмского полка гоняли бегущих казаков и башкир. Мы рассекали их конями, ведь они не умели держать каре, и добивали поодиночке. Вот такая кровавая работа.
Истребление казаков закончилось уже к вечеру. Мы вернулись в ставку Мансурова на шатающихся от усталости конях, залитые кровью, не понять чьей - своей или чужой. Многие вели своих усталых скакунов в поводу, ласково поглаживая их шеи, стирая грязными перчатками кровь.
По дороге мы стали свидетелями крайне неприятной сцены. Видимо, премьер-майор решил высказать всё Самохину до возвращения в ставку Мансурова.
- Как понимать ваше поведение, поручик? - спрашивал он у потупившегося Самохина. - Я спрашиваю вас, поручик, что вы себе позволяете? Вы позабыли мой приказ, действовать совместно с эскадроном Коренина? И старший офицер именно ротмистр Коренин, а не вы. Так почему вы позволили себе бросить товарища, не выполнив приказ?! Видимо, Коренин был прав, не смотря на вашу сообразительность, вы, как командир, сегодня показали свою несостоятельность. Вы понимаете, что я вам говорю?
- Так точно, - уныло протянул Самохин.
Как рассказал нам вахмистр Обейко, поручик послал его куда подальше, не особенно стесняясь в выражениях. И вместо того, чтобы вместе с нами атаковать пехоту, продолжил преследовать отступающих казаков. Ловкий Обейко быстро нашёлся в этой ситуации. Он отыскал в пылу сражения Михельсона, рубившегося вместе с астраханскими драгунами, и передал ему всё. Премьер-майор послал несколько проклятий по адресу Самохина и обратился к командиру эскадрона астраханцев, случившегося тут же. Тот откликнулся на просьбу нашего командира и направил драгун нам на помощь.
- Вы знаете, как это называется? - продолжал тем временем Михельсон. - Я надеюсь, что мне не придётся отправлять вас под трибунал. Запомните на будущее, что в моём полку приказы выполняются беспрекословно, и никак иначе. И GЭnstling у меня нет.
Вернувшись в расположение, мы вычистили коней и задали им корма и воды и только тогда отправились отдыхать сами. Ведь настоящий кавалерист сначала думает о своём скакуне, а уж потом о себе. Я, как офицер, ещё и проверил коней моего взвода, карабинеры не расходились к кострам, пока я прошёлся мимо ряда их лошадей, отлично вычищенных и лениво жующих овёс.
- Карабинеры, - осмотрев всех, скомандовал я, - за мной.
Оставив солдат у костра, где готовили кулеш на весь эскадрон, я отправился к офицерской палатке. В ней было непривычно тихо, как будто, и не победили мы только что казаков. Самохин сидел за отдельным столом, сесть рядом с ним не захотели даже офицеры его эскадрона, он молча пил вино, не утруждая себя закуской. И все, нет-нет, да бросали на него взгляд. В общем, поздний обед в полковой палатке прошёл крайне мрачно.
На следующее утро бригада выступила к Яицкому городку. Не прошли мы и двух десятков вёрст, как снова на горизонте возникли несущиеся в пыли гусары разведки. Мы снова приготовились к бою, однако вскоре по армии пополз слух. Казацкие старшины из Яицкого городка сами вышли нам навстречу, чтобы изъявить покорность и самые верноподданнические настроения. Ради такого, даже временно остановили продвижение армии, и все офицеры, оставив за себя унтеров, отправились поглядеть на атаманов-перебежчиков.
Яицкие старшины спешились и стояли перед генерал-майором, сняв шапки. Эти грозные не так давно повстанцы, громители Кара и Рейнсдорпа, мяли шапки и смотрели на нас снизу вверх.
- Овчинников, - говорил старший - или старшой, как выражались они сами - на Рубежный форпост казаков увёл. В городке остались только верные Её Императорскому величеству.
- Всех неблагонадёжных в острог заточили, - добавил второй, - а кого и сразу - того. В петлю, то есть.
- И тех, кто в городовой крепости сидит ослобонили, - сообщил третий. - Они с самого декабря того года оборону держали, супротив пугачёвцев.
- А вы, стало быть, не пугачёвцы? - спросил у них Мансуров. - Вы, стало быть, верны оставались?
- Точно так, - едва не хором отвечали казаки.
- Схватить их, - приказал генерал-майор, - и связать. В городке разберёмся.
- Господин генерал, разрешите обратиться, - козырнул Михельсон. Мансуров кивнул и тот сказал: - Я бы не советовал вам, господин генерал, вязать казаков. Это уважаемые в Яицком городке люди, они пришли к нам сами, добровольно, понимали риск. Мы должны показать себя не жестокими карателями, но…
- С ними, - махнул рукой в сторону казацких старшин Мансуров, - иначе нельзя. Они истребляли дворян в занятых городах. Или вы Оренбург позабыли? Нет, премьер-майор, - генерал-майор выделил тоном звание Михельсона, подчёркивая их разницу, - только жестокость, запомните, только жестокость, и никак иначе. Почему эти казаки ещё не связаны? - обратился он ледяным тоном к своему адъютанту. - Или вы плохо слышали мой приказ?
Казацких старшин повязали и бросили в обоз, словно ещё один трофей, и армия продолжила движение.
Ворота Яицкого городка были открыты настежь. Нас встречали как родных. Ещё одна делегация казаков, несколько недоумевающих из-за того, что их старшин нет среди въезжающих в городок. Этих вязать не стали, Мансуров просто велел депутации расходиться по домам.
- Нечего тут торчать, - заявил он. - Хлебосолы выискались.
Первым делом мы направились в ретраншемент Михайло-Архангельского собора, где с конца прошлого года держали оборону гарнизонные войска подполковника Симонова и казаки, на самом деле оставшиеся верными. Никогда не забыть мне измождённые лица солдат и офицеров, выходящих из ретраншемента, в грязных зелёных мундирах, с чёрными следами пороха на коже, многие были перевязаны, некоторых, буквально, выносили на руках.
- Ваше превосходительство, - вытянулся во фрунт перед Мансуровым подполковник Симонов, из-под не раз простреленной треуголки виднелась белая повязка, - разрешите доложить. Гарнизон вёл оборонительные бои в ретраншементе Михайло-Архангельского собора. Потери…
- Довольно, подполковник, - остановил его Мансуров. - Ваш доклад излишен. Ваши дела говорят о вас лучше всяких слов. А теперь можете быть свободны.
- Есть, - козырнул Симонов и, чётко, как на параде, развернувшись, ушёл к своим солдатам.
- Быть может, стоит проследить за ними, ваше превосходительство, - сказал Мансурову Михельсон. - Ведь не исключены зверства.
- Если и так, премьер-майор, - отмахнулся Мансуров, - пусть отведут душу. Они почти полгода проторчали, осаждаемые этими инсургентами, и заслужили право на некоторые, как вы выразились, зверства.
- Ваше превосходительство, das ist unvorstellbar! - вскричал Михельсон.
- Вполне мыслимо, премьер-майор, - усмехнулся Мансуров. - В наших условиях очень даже мыслимо. Я ведь уже говорил вам насчёт жестокости, вы, наверное, забыли мои слова. А, вообще-то, странно. Мне о вас отзывались, как о человеке жёстком и, в некотором смысле, бескомпромиссном. Я удивлён.
Отвечать ему наш командир не стал.
Глава 7
Комбриг Кутасов
Армия выступила из Авзяно-Петровского завода первого мая. Комбриг никогда не видел проводов солдат на войну, лишь читал о них в книгах. Колонна солдат рабочих батальонов выходила из заводского посёлка - по сути, большой деревни - их окружали толпы женщин: жёны, матери, сёстры и просто подруги. И все они высматривали среди уходящих солдат своих родных и близких, шагали рядом с колоннами, протягивая завёрнутую в платки еду, кричали им что-то и просто махали руками.
- Батальон, - вскричал старший политрук Кондаков, - равнение налево! - И тут же весь батальон поворачивает головы, и солдаты уже без команды отдают честь женщинам, провожающим их.
За оградой рабочего посёлка казацкая кавалерия готовилась к выступлению. Перед рядами казаков, также, по приказу Пугачёва, не смотря на все протесты, переодетых в новую униформу, гарцевал есаул Забелин. Этот молодой ещё человек рано продвинулся в иерархии казачьего войска, благодаря храбрости, переходящей в бесшабашную отвагу, и уму. Он целиком и полностью перешёл на сторону новой власти и быстро проникся идеями марксизма-ленинизма. По настоянию Омелина он, кроме командирских курсов, посещал ещё и лекции для комиссаров, правда, только самые основные. И сейчас можно было видеть результаты этой работы.
- Казаки! - надсаживал глотку Забелин, так что слышали казаки соседних сотен. - Орлы Революции! - Довольно давно восстание было "переименовано" комиссарами в Революцию, просто Революцию без каких-либо добавлений. - Враг наш силён! У него есть пушки! Ружья! Тысячи солдат! Но всё это есть и нас! Так чего же не хватает им, нашим врагам! Нашей, революционной, решимости! Решимости идти до конца! Умереть, погибнуть, но не сдаться! Драться до последней капли нашей, красной, революционной, крови! Наши враги бегут с поля боя! Переходят на нашу сторону! Их генералы трясутся от одного слова о солдатах "нового строя"! И мы заставим их бежать до самого Петербурга!
Он замолчал, перевести дух, Кутасов заметил как красно его лицо и как катятся по нему крупные капли пота. Комиссар Омелин махнул рукой и полковой оркестр, перешедший на сторону восставших в полном составе после разгрома генерала Кара, грянул "Прощание славянки". И под этот марш кавалерия присоединилась к пехоте.
Длинная колонна, во главе которой ехал сам "царь Пётр Фёдорович" со своими лейб-казаками полковника Мясникова. Войско двигалось к Магнитной крепости. Кутасов ехал перед рабочими батальонами. Тут же находился и Омелин, о чём-то беседующий с есаулом Забелиным. Комбриг не прислушивался. Он думал о своих новых батальонах пятиротного состава.
Объединять их в полки он не стал. Не было среди казаков офицеров, что смогли бы принять под командование такое подразделение. О рабочих с крестьянами и говорить ничего. Поэтому начальствовал над всеми солдатами "нового строя" сам Кутасов, а всех, более-менее толковых офицеров, он поставил командирами батальонов и рот. Свежеиспечёнными комбатами стали бывшие унтера, что прошли оборону Сеитовой слободы и Сакмарскую мясорубку. Шесть бывших унтеров на шесть рабочих батальонов. Ещё один батальон остался на заводе - нести гарнизонную службу и готовить резерв. Пугачёв настаивал на том, чтобы взяли его, оставив в тылу только рабочее ополчение, однако тут Кутасову удалось настоять на своём.
- Мы готовим армию не на один день, - сказал он "царю", - и не на одну войну. Ведь мы перебьём многих и многих солдат из предавших вас полков. Надо готовить армию и для мирного времени. И закладывать её основу надо именно сейчас. Потом будет поздно.
Подумал "царь-император", подумал и признал его правоту. Так что батальон без номера под командованием бывшего младшего комвзвода, а теперь капитана Гвоздя, остался на заводе. Капитану Гвоздю было приказано вести широкую пропагандистскую работу и вербовать и готовить как можно больше новых рекрутов. Война обещала быть долгой и жестокой, и неизбежные потери надо было восполнять. А набирать в батальоны "нового строя" необученных казаков или рабочих с крестьянами было нельзя. Для того чтобы эффективно воевать в их составе необходима выучка и дисциплина, которых им как раз и не хватает катастрофически. Конечно, по приказу Кутасова и в действующей армии были организованны рекрутские станции и по всей округе рассылали вербовочные команды. В них набирали самых лихих и отчаянных людей, зачастую из бывших ссыльных и беглых каторжан. Они, благодаря своей своеобразной привлекательности, легко набирали нужное количество рекрутов, им даже удавалось забраться на территории, контролируемые царскими войсками, и приводить оттуда людей, рассказывающих о зверствах, что творят каратели. Надо сказать, эти рассказы не надо было преувеличивать. Война между пугачёвцами и царскими войсками шла, что называется, на уничтожение. В деревнях и заводских слободах вешали всякого, кто вызывал хоть малейшее подозрение в сочувствии делу "царя-императора", а тех, кого видели или про кого слышали, что он участвовал в восстании, сажали на кол.
- Средневековье какое-то, - качал головой комиссар Омелин. - Я знаю, что в Гражданскую белые с нами творили чёрт-те что, но до такого не доходило.
Он указал на насаженных на колья людей, которых снимали сейчас казаки. Эти колья обозначали своеобразную границу контролируемой царскими войсками территории.
- Время такое, - пожал плечами Кутасов, - более жестокое, чем наше. Восемнадцатый век, как-никак.
- Надо будет придумать какой-нибудь праздник на первое мая, - сменил тему комиссар. - Я привык к Первомаю с самого детства.