* * *
Кровавое полотно войны соткано не только из боев, грохота взрывов, лязга гусениц, радости побед и похорон павших товарищей. Война – это жизнь среди смерти, и человек – существо, умеющее приспосабливаться ко всему, – привыкает к жизни на войне и живет, хотя ему же самому во времена мирные такая жизнь показалась бы невозможной.
Осенью сорок четвертого армия Катукова была выведена в резерв. Четыреста пятый дивизион "катюш" отдыхал в облитых золотом осенних листьев лесах под Немировом, на границе с Польшей, и после двухмесячных тяжелых боев жизнь эта казалась райской. Жизнь в дивизионе текла размеренно. Серьезных ЧП не было – так, мелочовка: кто-то нарежется до чертиков, у кого-то с кем-то возникнет конфликт из-за женщины, кто-то от усталости уснет на посту. Гиленков разбирался со всей это мелочовкой оперативно, не вынося сор из избы, – в большинстве своем солдаты и офицеры 405-го гвардейского давно уже воевали вместе и хорошо знали друг друга. Пожалуй, наиболее примечательным нарушением за все это время была выходка расчета одной из "БМ": бойцы умудрились залить запасной бензобак машины спиртом и почти постоянно пребывали в блаженном состоянии, пока комдив не дознался об источнике алкогольного изобилия и не покарал изобретателей. Общую идиллию несколько портил особист дивизиона Васька Селиверстов, тупой крестьянский парень, пьянь и стукач по призванию, но к нему Гиленков нашел индивидуальный подход. Он взял его на крючок, прочитав все донесения, который тот забыл по пьяному делу. С тех пор все донесения Васи в СМЕРШ шли через Гиленкова, а то и писались под его диктовку. Дементьев предлагал другу и вовсе избавиться от Селиверстова, доложив по начальству о пьяных безобразиях Василия, но Юра отверг этот дружеский совет.
– Вася уже не опасен, – сказал Гиленков, – он ходит на поводке. А вместо него могут прислать какую-нибудь темную лошадку, и что мы тогда с тобой делать будем?
– Резонно, – согласился Павел.
А леса вокруг кишели дичью. Зверья, особенно зайцев, за время войны тут развелось великое множество. На них никто не охотился – немцы запрещали местному населению иметь ружья, – и Гиленкову пришла мысль устроить ночную охоту. Ноги охотники решили не утруждать – стреляли с автомашины. Заяц, попавший в луч света от фар, бежит строго по прямой, не сворачивая, – легкая добыча. За одну ночь взяли несколько десятков зайчишек и отправили трофеи на солдатскую кухню.
Однако ночная стрельба вблизи расположения 1-й танковой бригады встревожила ее комбрига, полковника Горелова. На совещании у командира корпуса он потребовал найти виновных и строго наказать. Егерям-"эрэсникам" пришлось бы солоно, если бы Гиленков не сообразил пригласить на такую охоту генерала Дремова.
Но дело могло бы кончиться печально, если бы о браконьерской охоте узнал Катуков. Рано утром после одной такой вылазки в дивизион заявился начальник артиллерии армии генерал Фролов. Он прибыл с обычной проверкой и узрел многочисленные заячьи шкурки, развешенные на деревьях для просушки – в дивизионе нашелся свой мастер-скорняк.
– Откуда трофеи? – поинтересовался Фролов.
– В части организована группа охотников, хороших стрелков, товарищ генерал! – тут же нашелся Гиленков. – Группа снабжает мясом солдатскую кухню. А шкурки выделываем – не пропадать же добру, товарищ генерал.
– Забота о солдатах – это хорошо, – одобрил генерал и с миром отбыл восвояси.
У Дементьева отлегло от сердца. Узнай Катуков, как именно охотились "эрэсники", он спустил бы шкуру и с Гиленкова, и с Дементьева примерно так же, как скорняк снимал ее с несчастных зайчишек. Командарм был заядлым охотником, возил с собой охотничье ружье и даже собаку, но свято чтил кодекс охотника и злостного браконьерства не терпел ни под каким видом.
…Осенью сорок четвертого жизнь казалась капитану Дементьеву почти мирной, но война стояла рядом, глядела в глаза и не давала о себе забыть. Коричневый Дракон пятился, отползал, тяжело дыша и раздувая свои бронированные бока, иссеченные ударами русских мечей, однако силы у него еще были. И Зверь отплевывался длинными струями пламени, бил когтистыми лапами и рычал. Рычание это походило уже на тоскливый предсмертный вой – Дракон чуял близкую свою погибель, – но Зверь не был бы Зверем, если бы, даже издыхая, он не перестал бы убивать.
"Идите, и убейте его!" – звучало в сознании Павла, и он знал, что пойдет, пойдет до конца, что бы не ждало его впереди. А впереди – впереди была Германия.
Глава восемнадцатая
Рейд к Одеру
(зима 1944/45 годов)
Мне отмщение, и Аз воздам!
Ветхий Завет. (Пятая книга Моисеева)
Новый Завет. (Послание к Римлянам апостола Павла)
Кулак, затянутый в латную перчатку танковой брони, сжимался. Двадцать пятого ноября сорок четвертого года Первая гвардейская танковая армия вышла из состава Первого Украинского фронта и вошла в состав Первого Белорусского фронта. В декабре сорок четвертого танковая армия Катукова перебазировалась под Люблин, а в январе сорок пятого сосредоточилась на Магнушевском плацдарме, полностью готовая к наступлению. Восьмому гвардейскому механизированному корпусу генерала Дремова была поставлена задача форсировать реку Пилицу, затем выйти к реке Бзура, в район Ловича-Кутно, далее наступать на Познань и выйти к Одеру.
Тринадцатого января дивизион переправился через Вислу – на этот раз переправа прошла спокойно, без надсадного воя "юнкерсов" над головой: фронт отодвинулся далеко на запад. По мосту сплошным потоком шли танки, автомашины, самоходные орудия – особенно много было самоходок, гораздо больше, чем раньше, во время предыдущих наступлений Первой танковой.
– Экая силища… – донеслось до слуха Дементьева.
– И слава богу! Больше техники – меньше потерь. Чай, не сорок первый год.
"Да, арифметика простая – солдатская", – подумал Павел.
К вечеру следующего дня, когда дивизион вышел на исходные позиции, из штаба корпуса вернулся майор Гиленков.
– Когда наступление? – был первый вопрос, который задал ему Дементьев.
– Завтра, капитан, завтра. Будем ломать "Восточный вал". Задача – выйти к Одеру. За первые четыре дня корпус должен пройти сто тридцать километров. Засиделись-застоялись, теперь разомнемся!
Ночь перед наступлением – время особое. В воздухе висит нечто незримое, словно скапливается там грозовое электричество, готовое разрядиться рукотворной молнией, как только электроды – русские и немецкие войска – сойдутся.
Закончив с комдивом все неотложные дела, Дементьев отошел в сторону от боевых машин. Вокруг безмолвствовал зимний лес, на лапах елей лежали пушистые снежные шапки. В тишине, нарушаемой только шорохом дыхания, отчетливо было слышно шипение ракет, то и дело взлетавших над передним краем. "А завтра эту стеклянную тишину, – подумал Павел, – раздробит на осколки рев моторов и грохот орудий. Как нелепо устроено все в этом мире!"
Ночь прошла на удивление спокойно. Утром Павла разбудил Полеводин, успевший вскипятить чайник. Завтрак оказался скудным – черный хлеб и банка тушенки.
– Так подъели все, что добыли на Дембицких складах, – чуть виновато объяснил ординарец, извлекая из заначки пачку трофейных галет.
Бивак уже шумел голосами, хлопали дверцы, урчали моторы. Гиленков, подтянутый, чисто выбритый и напряженный, как натянутая струна, садился в свою машину.
– Я на КП к Дремову. Связь как всегда – по радио. Морозец, – Юрий снял кожаную перчатку и потер кончик носа, – но денек у нас будет жарким. Ну, ни пуха, ни пера!
"Виллис" комдива рванул с места, взметнув крутящийся снежный вихрь, в который упало запоздалое дементьевское "К черту!"
А в восемь ноль-ноль земля вздрогнула – тысячи орудийных стволов выплюнули огонь и сталь. Непрерывная обработка артиллерией и авиацией переднего края немецкой обороны продолжалась полтора часа, и "катюши" 405-го дивизиона тоже спели свою партию в общем многоголосом хоре. Что оставалось на пресловутом "Восточном валу" после этого огненного шторма, Дементьев увидел собственными глазами, когда дивизион "РС" вошел в прорыв и двинулся на запад: земля, перепаханная вдоль и поперек, исковерканные танки, разбитые машины, перевернутые пушки и трупы, трупы, трупы – горы трупов.
Армия Чуйкова прорвала немецкую оборону и ушла вперед на десять-пятнадцать километров. Обгоняя пехоту, в прорыв устремился подвижный передовой отряд восьмого корпуса: танковая бригада полковника Темника, 400-й полк самоходок подполковника Хватова, две зенитные батареи, саперный и понтонный батальоны – рек впереди хватало, – а за ними вытянулась походная колонна "катюш". Пехоты в отряде было мало – десант на броне, и все.
Ударный отряд двигался быстро – до ста километров в сутки, останавливаясь лишь для заправки горючим и пополнения боезапаса. Передовые отряды 8-го и 11-го корпусов не ввязывались в бои для занятия городов и деревень, обходили узлы сопротивления, оставляли на съедение идущим позади них частям огрызавшиеся группы противника. Танковый нож вонзался в незащищенное подкожное мясо Зверя, резал жилы коммуникаций и нервы линий связи, рвал артерии, по которым, натужно пульсируя, проталкивалась к фронту свежая кровь пополнений. Нож этот вызывал болевой шок паники, заставляя Дракона корчиться в страхе. Если где-то отряд натыкался на более-менее организованную оборону, которую нельзя было обойти, полковник Темник, избегая ненужных потерь и экономя время и силы, пускал в ход дивизион "РС". Дивизион стрелял с ювелирной точностью, после чего танки шли дальше по дымящимся развалинам, вминая в мерзлую землю обломки сожженной техники и обгорелые трупы немцев.
Подвижный передовой отряд выполнял поставленную задачу: достичь заданного рубежа, закрепиться там и держаться до подхода основных сил корпуса. В сорок пятом году русские войска хорошо научились воевать, оставив далеко позади учителей, не скупившихся в свое время брать со своих учеников щедрую плату кровью и жизнями.
* * *
Дементьев впервые участвовал в глубоком танковом рейде. Памятуя наставления Гиленкова: "В рейде зевать не приходится – если не хочешь схлопотать в борт фаустпатрон, крути головой на триста шестьдесят градусов", он добросовестно выполнял эту инструкцию, сожалея порой, что у него нет глаз на затылке и что шея человеческая несколько отличается от оси, на которой крутится колесо. И на второй день рейда, когда ударный отряд миновал лес и оседлал шоссе, уходившее к какому-то небольшому городку, Павел одним из первых заметил на этом шоссе колонну немцев – темную толпу на серой ленте дороги, рассекавшей пустынную заснеженную равнину.
– Немцы, – захрипела рация голосом капитана Бочковского, – человек восемьсот-девятьсот. Предположительно маршевый батальон.
– Атакуй, – приказал в ответ полковник Темник, командовавший отрядом.
И около тридцати танков, развернувшись широким веером, обрушились на немцев. Те оказались практически безоружными: у большинства из них не было ни фаустпатронов, ни даже карабинов – маршевые батальоны довооружались на подходе к линии фронта. На шоссе началась дикая бойня – истошные крики размазываемых по асфальту людей тонули в треске пулеметов, в грохочущем рычании моторов и в лязге танковых гусениц. Дементьев смотрел, и всплывали в его памяти лесная поляна на берегу маленькой речушки подо Мгой и красноармейцы, падавшие под гусеницы немецких танков. "Вот оно и отрыгается, – думал он с мрачным торжеством. – Мне отмщение, и аз воздам…"
Немецкий маршевый батальон был вытоптан танками начисто, и когда колонна "БМ" проходила через место побоища, Павел Дементьев увидел зрелище, которого он не видел за все годы войны.
Покореженное полотно шоссе было сплошь залито кровью – оно стало красным, как будто кто-то аккуратно закрасил его на протяжении нескольких сотен метров. Под колесами машин хлюпало и чавкало, "бээмки" шли по изуродованным обрывкам человеческих тел, словно по кочкам, разбрасывая по сторонам фонтаны брызг из багряных луж. Дементьеву хотелось, чтобы эта дорога по перемолотым костям поскорее кончилась, однако "катюшам" пришлось притормозить – впереди началась стрельба, и надо было дождаться прояснения обстановки.
Дементьев разыскал Бочковского – танк комбата стоял чуть в стороне от дороги.
– Вот, Павел Михайлович, до чего немцы дожили, – сказал танкист, поздоровавшись с Дементьевым и показывая на окровавленное шоссе. – Их уже в бой бросают без оружия!
– А ты вспомни начало войны, Володя. Помнишь, как наши солдаты бросались на немцев с голыми руками, чтобы добыть винтовку или автомат? Око за око, Володя, – ответил Павел, подумав про себя: "И поражение, и победа одинаково смердят мертвечиной. Но нам нужна победа – только так".
– Да эти не очень-то и бросались, – Бочковский усмехнулся. – Они удрать норовили, но от "тридцатьчетверки", – он любовно похлопал по броне танка, забрызганного кровью по самую башню, – в чистом поле разве убежишь?
Воспользовавшись остановкой, на дорогу выскочил Полеводин. Зоркий глаз Василия приметил грузного немца, лежавшего на обочине лицом вниз. Сам по себе труп не вызвал бы у ординарца никакого интереса – вон их сколько валяется, дохлых, – но на вытянутой вперед руке немца поблескивали часы. Бытовала у солдат мода – меняться трофейными часами "не глядя", вот Полеводин и решил подтрофеить. Присев на корточки, он взял немца за руку, примеряясь, как бы ему снять тикающий трофей, и вдруг резко отскочил назад.
"Труп" зашевелился, встал и безропотно поднял руки. Мясистое лицо немца было бледным, из его широко раскрытых глаз еще не ушел ужас. Тучный, с "пивным" животом, немец не двигался, да и оружия у него не было – он просто стоял с поднятыми вверх руками. А Полеводин сорвал с плеча автомат и всадил в немца короткую очередь.
Немец покачнулся и захрипел. На лице его проступило жалобное недоумение: "За что?" Полеводин то ли взвизгнул, то ли всхлипнул и дал вторую очередь, затем третью. Немец медленно упал навзничь; над его грудью, развороченной пулями, ударившими в упор, потянулись вверх струйки теплого пара, хорошо заметные в морозном воздухе. Солдаты молчали: передовой отряд пленных не брал – возиться с ними было некогда, да и некому.
– По машинам! – скомандовал Дементьев и тут заметил, что за одной из "бээмок" тащатся по земле какие-то тонкие веревки. И лишь приглядевшись, он понял, что это были вытянутые человеческие кишки, намотавшиеся на красные от крови колеса и зацепившиеся за раму машины. Павел брезгливо поморщился.
– Ерохин! – крикнул он, найдя глазами командира машины. – Видишь эти сопли? Подбери, а то позорят нам весь гвардейский вид!
Забравшийся в штабную машину и забившийся в угол ординарец молчал, стискивая автомат, и Павел хорошо понимал этого парня. Полеводин не был трусом, не тошнило его и от вида крови, пролитой в честном бою, но чтобы вот так… Жалея ординарца, Дементьев не стал ему говорить, что он думает о сборе трофеев вообще и о снятии их с трупов в частности, и только когда дивизион миновал городок, а Вася немного отошел, Павел сказал негромко:
– Ну, что, допрыгался, Василий?
– Чтобы я больше хоть когда-нибудь… – одними губами прошелестел Полеводин.
И слово свое он сдержал – зарекся "барахолить", а трупы обходил десятой дорогой.
* * *
Небольшую речку за городом танковая колонна перешла по перекинутому мосту – немцы то ли не успели его взорвать, то ли и не собирались взрывать, не ожидая появления русских танков в своем глубоком тылу.
Навстречу колонне вынеслась легковая машина. Не доезжая моста, по которому шли танки, она остановилась – дорога была перекрыта.
– "Опель-адмирал", – произнес Бочковский, разглядывая машину в бинокль, – а ведь хорош лимузинчик. Посолидней, чем наша колымага. Товарищ полковник, разрешите вам его подарить?
– Давай, – ухмыльнулся Темник, – только осторожно, не поцарапай подарок.
"Тридцатьчетверка" сорвалась с места и помчалась по снежной целине напрямик, срезая дугу поворота шоссе. Выскочив на дорогу позади лимузина, танк чуть присел, словно готовясь к прыжку, развернулся и, не спеша, двинулся к немецкой легковушке, гремя траками по асфальту. Пассажиры лимузина поняли, что деваться некуда, – в снегу их машина тут же бы застряла, шоссе перекрыто теперь уже с обеих сторон, а для боя с танками легковушка явно не предназначалась, – и покорно подняли руки. Главным пассажиром "опеля" оказался важный чин – генерал, представитель ведомства по эвакуации материальных ценностей. Его допросили и отправили на танке в тыл, в штаб армии. "Генерал – он всегда генерал, будь он хоть наш, хоть немецкий, – думал Павел, наблюдая, как важную птицу подсаживают в танк. – Офицерика какого-нибудь отвели бы в сторонку да шлепнули, а с этим возятся, личный транспорт подают. Не такой удобный, как "опель-адмирал", конечно, зато куда безопаснее – доедет генерал до плена в лучшем виде. А на его машине теперь наш комбриг будет ездить".
* * *
"Радуйтесь войне – мир будет ужасен!" – кликушествовал доктор Геббельс, главный глашатай Зверя. "Ни шагу назад!" – призывали-заклинали лозунги на серых стенах немецких домов. А по всем дорогам Польши и Германии шли на запад толпы беженцев, спасаясь от "беспощадных большевистских орд".
Они шли сплошным потоком – автомашины, мотоциклы, повозки, велосипеды, пешеходы. Их гнал страх – кое-кто опасался мести за содеянное, но большинство искренне верило геббельсовской пропаганде, сообщавшей о том, что дикие русские варвары скопом насилуют женщин и девочек-подростков прямо там, где поймают, расстреливают на месте всех без разбора мужчин в возрасте от двенадцати до семидесяти лет и жарят на кострах маленьких детей, чтобы закусывать их мясом водку.
Беженцы шли на запад, а Павел Дементьев смотрел на них и вспоминал, как точно так же три года назад шли – только на восток – толпы русских беженцев. "Вам еще повезло, – думал он, глядя на средних лет женщину, толкавшую перед собой двухколесную тележку, набитую узлами и чемоданами, – над вашими головами не висят "юнкерсы", не сбрасывают бомбы и не косят вас из пулеметов. Наши штурмовики заняты работой воинов, а не убийц. А вы – сидели бы вы лучше по домам, а не путались у нас под колесами".
Да, это наверняка было бы лучше – для всех. Беженцы жались к обочинам, торопливо расступаясь и пропуская мчащиеся на запад русские танки и самоходки, но случалось и так, что на дороге возникала грандиозная пробка – ни пройти, ни обойти. Машины сигналили, танкисты стреляли из пулеметов в воздух, поверх голов. Зачастую это помогало – беженцы очищали дорогу, шарахались прочь, неохотно расставаясь со своим скарбом, но иногда пробка и не думала рассасываться. И тогда танкисты, сжав зубы, шли вперед, подгоняемые приказом "Выйти точно в срок на заданный рубеж!" и грохотом непрекращавшихся боев. И хрустели под гусеницами "тридцатьчетверок" тележки, коляски, велосипеды и кости людей, не успевших отскочить в сторону…
И орали истошно глашатаи Дракона о новых зверствах "монголо-татарских скифов" и "пархатых казаков".