Костя посмотрел на него, как на идиота, и принялся за пиво. Пиво было пахучее, с белой шапкой пены, по стенкам бокала стекали прозрачные, как роса, капли. Малаха благоговейно, словно молясь на икону, подул на пену и с умиротворенным выражением на помятом лице махом осушил бокал, издав при этом звук, похожий на стон души. Лицо у него разгладилось, как мятая бумага в воде. Костя тоже, как и Малаха, подул на пену, посмотрел, как она шевелится, словно живая, и принялся пить. Но влить в себя одним махом огромный бокал у него не получилось. Во-первых, напиток показался горьким, во-вторых, его было много, а рядом стояла еще одна полная кружка. Как это пиво пьют? – поразился Костя и посмотрел в зал: все поглощали напиток дружно и со священным трепетом. Костя удивился, это же не чай, которого можно выпить целый самовар! Это холодный напиток. Но под вяленую щуку, которую разделал Чебот, пиво пошло неожиданно хорошо. А с черными солеными сухарями сделалось даже очень вкусным и приятным. Незаметно для самого себя Костя приговорил одну кружку и потянулся за другой.
После трехдневной тряски на колесах и пива кабак показался ему уютным и симпатичным. Конечно, это было не то что в деревне, когда собирались соседи и под самогон пели песни, потому что в деревне все было по-домашнему, а здесь пахло цивилизацией, и большинство людей в кабаке были не знакомы друг с другом. На душе сделалось спокойно. Тревога исчезла, и он, уже на правах бывалого посетителя, стал рассматривать зал и прислушиваться к разговору за столом. Оказывается, речь шла о кайманах и о том, что они здесь держат власть и власть их простирается аж до самого Санкт-Петербурга. А что дальше, за Санкт-Петербургом, никто толком не знает. Дороги туда нет, и поезда туда не ходят.
– Нашим туда путь заказан, никто там не бывал. Черные там земли, непригодные к жизни. – поведал Малаха.
– А что значит "черные"? – спросил Костя, который был ужасно дотошным, во всем хотел разобраться и докопаться до истины.
– А потому черные, что жизни там нет. Вот только кусочек севера и остался.
– А Финляндия? – решил блеснуть познаниями Костя.
– Нет такой страны! – как эхо, отозвался Малаха и снисходительно посмотрел на него, мол, такое спрашивает только полный профан.
– Святые угодники! – произнес Чебот таким тоном, когда не знал, радоваться ему или плакать.
– Как нет?.. Вот на карте… – Костя полез за "Справочником молодого моряка", чтобы опровергнуть утверждение Малахи. Любил он ясность в таких вопросах.
– Чего ты мне тычешь этой книжкой? – спросил Малаха. На лице у него появилось презрение. – Война, она никого не пощадила, и финнов в том числе.
– А-а-а… – произнес пораженный Костя, и некоторое время все сидели, притихнув, переваривая услышанное.
Выходит, у нас и в самом деле настоящий оазис, если всех вокруг грохнули, мы одни остались живыми, подумал он.
– А мы им лес поставляли… – ни к селу ни к городу ляпнул Телепень.
– Это ж когда было? – снисходительно ответствовал Малаха. – Двадцать лет назад. Давно все быльем поросло.
"А кто их всех грохнул?" – хотел спросить Костя, да вспомнил о той армии, которая лежала в лесах. Она и грохнула, больше некому, и после Армагеддона наступило "время-марь".
– Да вы не бойтесь, пацаны, – весело сообщил Малаха. – Война-то когда была? То есть Армагеддон? Никто не упомнит. Вас тогда еще и в помине не было. Так что живите в свое удовольствие и не забивайте свои светлые головы всякой ерундой. Слава богу, что мы живы. Вздрогнем, славяне! Едрить его налево!
И так он это все сказал, с такими дружескими нотками в голосе, что Костя едва не спросил у него, что такое "сопротивление" и с чем его едят. Язык у него так и чесался. Он, наверное, спросил бы, но взгляд холодных острых глаз из дальнего угла заставил его придержать язык. Допью кружку и подойду спрошу, чего ему надо, подумал Костя, чувствуя, что слегка опьянел на голодный желудок.
Окна кабака выходили на круглую площадь, посреди которой темнел каменный памятник. Костя прочитал: "Пенин".
– Малаха, ты все знаешь. А кто такой Пенин? – спросил он.
– Пенин? – удивился Малаха и посмотрел в окно. – А-а-а… Это не Пенин, а Ленин. Политический деятель прошлого века. А больше ничего не знаю. Батя что-то такое говорил, не помню. Но чтили его, иначе памятник не поставили бы и картины не рисовали.
– Стоп! – сказал Костя. – Так это он изображен внутри вокзала? Лысый такой?
– Ну да, а кто еще? – подтвердил Малаха, с насмешкой глядя на него.
– Ты что, в школе учился?! – спросил Телепень с завистью, делая умное лицо и надувая щеки.
Свое пиво он, как и Чебот, выцедил и ждал, когда Малаха закажет новую порцию.
– Не-а-а… – признался Малаха. – Просто у нас в деревне поп грамотный, иногда читает вслух разные книги и писать заставляет. Вот я и обучился. И арифметику знаю, сложение, вычитание, умножение, – добавил он гордо. – А иначе как торговать?
Чебот, который накануне обмишурился, завистливо шмыгнул носом:
– Мой батя тоже священником служит, но он, кроме церковных книг, ничего не читает и меня не обучает.
Губы у него, как и у Телепня, блестели от жира, а черные прямые волосы торчали во все стороны. Взгляд же у него до сих пор был растерянным и тоскливым, как у голодной собаки.
– Это кому как повезет, – философски изрек Малаха. – Ну что, мужички, разогрелись? Не выпить ли нам чего покрепче?
– Я за, – не задумываясь, согласился Костя, откидывая с глаз белый чуб.
Ему вдруг захотелось отметить такое событие, как приезд в город, да и пиво ему понравилось. Цивилизация, однако! – с восторгом думал он, – Цивилизация! Это тебе не наша околица, три козы да стадо коров. Это город! А в городе, как известно, должно быть весело!
– И я буду, – сказал Чебот. – Нравится мне пить. Я, наверное, пьяницей стану.
– Эх! – воодушевился Телепень. – Гулять так гулять! Мать моя женщина! Только теперь уже мы платим! Костя!..
– Гришаня! – как завсегдатай, оглянулся Малаха. – Сделай нам по двести на брата и закуски сваргань, но всамделишной, не из кошек. – И громко засмеялся, довольный своей шуткой.
Костя подумал, по двести – это много или мало? Мужики в деревне выпивали по три стакана за раз, и ничего, шатались, но не валились. По три стакана – это, конечно, много. А что такое двести? – хотел он спросить у Малахи, да постеснялся, еще засмеет, как Чебота.
Разбитной малый Гришаня принес им под самогон пельменей, квашеной капусты с брусникой, уксуса, а еще черного хлеба и все того же пива. Чебот, который жаждал напиться, с ухарским огоньком в глазах налил себе, как бывалому, по края и предложил так, словно его обуяла вселенская жажда:
– За дружбу!
Выпили со смаком, закусили с удовольствием.
– Хорош самогон, ничего не скажешь, – высказался Телепень.
Снова выпили за приезд, за знакомство, за дружбу, поели, еще раз выпили и еще, ведя бесконечные разговоры о рыбной ловле, о "промыслах" и, конечно, о бабах. Косте хватило ума не упоминать Верку Пантюхину – вовсе не из-за Чебота, который навострил уши, а из-за того, что Верка наверняка обиделась бы, поэтому он все больше молчал и слушал.
– В Каменке, как и у вас в Чупе, с бабами напряженка, – рассказывал Малаха. – У некоторых по три неофициальных мужа.
– Как это?! – глуповато спросил Телепень.
– Не по-русски это, – согласился Костя.
Минут десять с азартом обсуждали эту тему. Потом заговорили о харчах.
– У нас "промыслы" богатые, – откровенничал Малаха. – Осенью мы по сто банок тушенки на семью заготавливаем.
Врет, наверное, отрешенно думал Костя, чувствуя, что пьянеет. По сто это что-то много, больше, чем за два года в Лоухах. За такой "промысел" бьются смертным боем. Да и не бывает в наших краях таких "промыслов". Сказки все это. Заливает.
– А где у вас эти "промыслы"? – спросил он и почувствовал, что язык у него заплетается.
– Э-э-э… – хитро погрозил ему пальцем Малаха. – Это корпоративный секрет.
Костя хотел спросить: "Какой секрет?" – но не спросил. Секрет так секрет, как бы он ни назывался. Все после этого посмотрели на него, как на врага народа, мол, чего пристаешь к хорошему человеку, видишь, он свой, таежный, значит, врать не будет. Какой смысл ему врать? Но об этом никто не думал. Всем было весело и очень интересно.
– Да мне как-то все равно, где этот ваш "промысел", – пошел на попятную Костя и почувствовал, что в его искренность никто не верит, даже свои. Слишком большую ценность имел любой "промысел", а тем паче такой богатый, дающий по сто банок в одни руки. Да за такой куш иной мать родную продаст!
– Если угостите, так и быть, расскажу, – пообещал Малаха, – но не о "промыслах", а о заводах на востоке.
– А что такое заводы?! – загорелся Чебот, забыв о своем конфузе, и посмотрел на Костю, мол, ты о заводах тоже ничего не знаешь и потому молчи, а потом, улыбаясь, как родной маме, потянулся за самогоном, на лице у него застыло радостное предвкушение.
Снова выпили и сразу снова налили. Пельмени были дюже вкусные, как домашние, а хлеб – настоящий, пахучий. Костя с ужасом отметил, что количество самогона в бутылке совсем не убывает, напротив, ему показалось, что его даже стало больше. Как же мы все это осилим? – тяжело думал он и вдруг понял, что пьян так, как бывали пьяны мужики в деревне. Это ему совсем не понравилось, и он решил вести себя тихо, осторожно, чтобы никто ничего не заметил и чтобы к нему быстрее вернулось прежнее чувство трезвости, поэтому он некоторое время не участвовал в разговоре, а только слушал.
Но Малаха, вместо того чтобы объяснить, махнул рукой и сказал так, как дают бесплатный, но очень дельный совет.
– Вы, ребята, в городе-то поосторожнее, – громогласно заявил он. – Вербовщики здесь на нашего брата давно глаз положили! Звери, а не люди! Любят они деревенских, любят! О-о-о-х как любят! И знаете почему?
– Почему? – добродушно осведомился Телепень.
– Потому что, – огорошил их Малаха, – деревенские неотесанные, дуб-дубарем, ничего не понимают в городской жизни и вам легко голову задурить! Верно я говорю?! – потыкал он Костю здоровенным, крепким локтем.
С этим было трудно не согласиться.
– Верно… – кисло ответил Костя.
– А если подпишете договор, – поучал Малаха, не замечая, что они приуныли, – или даже, не дай бог, крестик поставите, то поминай как звали. С тех заводов и рудников никто не возвращался! Схватят под белые ручки и: "По тундре, по железной дороге умчит курьерский Воркута – Ленинград…" – пропел Малаха неожиданно приятным голосом.
И сразу стало ясно, что он умеет и любит петь и что делает это с превеликим удовольствием.
– Почему? – спросил Чебот. – Почему "под белые ручки"?
– А кто будет работать? – выразительно посмотрел на него Малаха. – Нефть качают за границу – раз! Газ качают за границу – два! Считай, задарма! Это те же самые "промыслы"! А почему?! Почему?! – Он снова потыкал Костю здоровенным, крепким локтем.
– Откуда я знаю? – ответил Костя, хотя ему было интересно услышать что-то новенькое о "промыслах" и понять суть их появления.
– Потому что отсюда, – поучительно сказал Малаха, – все идет прямиком за океан, к дядюшке Сэму и в эту самую недобитую Англию. Едрить ее налево! Или уран для ядерных бомб! Он же радио-ак-тив-ный! После него люди долго не живут, поэтому на тех рудниках работать нельзя ни за какие деньги. Лучше в тайге гнить! – заключил он.
Костя смутно уловил его жизненное кредо: жить на свободе, а не на каторге. В чем-то он был солидарен с Малахой, даже очень солидарен. Однако кое-чего не понял: какая заграница, какой дядюшка Сэм и какая радиация? Об Англии-то он знал из "Справочника молодого моряка", что это такие острова на западе Европы, на которых живут англосаксы. Чебот и Телепень вообще восприняли слова Малахи как тарабарщину о тридевятом царстве. Ничего не поняли. О радиации они, конечно, тоже слышали. Кто о ней не слышал? Это такая штука, которая убивает не как ружье или капкан, а исподволь, тихо, незаметно. Старшие в деревне так и стращали: "Западнее Парашки не ходи. Подцепишь эту самую радиацию, и поминай как звали – высохнешь, как сосна на ветру". Но все равно расспрашивать не посмели, боясь снова попасть впросак, только покосились на Костю, понял ли он хоть что-нибудь, а если не понял, то им сам бог велел не понимать. Костя же отстраненно подумал, что тот мужик с острыми глазами и есть вербовщик, иначе зачем ему на нас пялиться, а потом делать вид, что он нами не интересуется?
– Да вы что, мужики, – со смехом догадался Малаха, – совсем темные?! Гы-гы-гы! Ладно, так и быть, – смилостивился он, – просвещу я вас, но вначале давайте выпьем еще по одной.
Завороженные его обещаниями, они дружно взялись за граненые рюмки. И тут выяснилось, что пить больше нечего, что они за интересными разговорами приговорили по двести граммов каждый, и хоть бы в одном глазу. Снова позвали Гришаню и потребовали на этот раз молочного поросенка и, конечно же, самогона, который пился, как роса, и очень, ну очень всем нравился.
Гришаня обслужил так быстро, словно только и ждал этого момента, и настоятельно попросил расплатиться на месте. Костя под одобрительное возгласы Чебота и Телепня полез в карман и не сразу, а лишь с третьей попытки нашел деньги. Малаха расчувствовался, обнял их своим руками-клешнями и поведал:
– Хорошие вы ребята… Приятно с вами дело иметь! Настоящие вы мужики, свои, таежные. Вольготно мне с вами!
– А мы знаем! – заорали все дружно, проникнувшись к Малахе самыми лучшими чувствами, какие только могут быть в душе у теленгера, когда ему поднесут.
Дружно подняли, выпили, полирнули пивом и дружно же закусили поросенком, который оказался очень и очень даже вкусным, сытным и питательным. Костя почувствовал, что совсем опьянел. Он вдруг подумал, что Девять холмов красных дьяволов имеют какое-то отношение к этим самым заводам. Значит, наши там пропадают! Подумал и тут же забыл. Не до того было.
Всем сделалось еще приятнее и еще лучше. Душа требовала веселья. Они уже любили Малаху, как старшего брата, и признавали его авторитет. Однако лишь только тот сел поудобней, чтобы поведать им истинные тайны мира, только лишь, улыбаясь до ушей, раскрыл рот, только набрал в легкие воздуха, чтобы огорошить их первой тирадой, как за окнами раздался визг тормозов и напротив памятника остановилась огромная, как бронетранспортер, машина и в кабак влетели кайманы.
– Морды в стол! – заорали они, угрожающе поводя оружием. – И молчать!
Были они одеты по всей форме: в бронежилетах, с накладками на плечах и в касках с масками. А в руках у них были самые настоящие "плазматроны". Ого, с этим не поспоришь, только и подумал Костя, краем глаза следя за ними. Двое остались стоять в дверях, ощупывая зал "плазматронами", а двое других, высоких и сильных, пошли между столиками, бесцеремонно хватая людей за волосы. Костя украдкой бросил взгляд в угол, где должны были находиться белые пронзительные глаза, но их и след простыл.
В кабаке наступила гробовая тишина. Слышно было, как жужжат мухи, ударяясь в стекла. Малаха испугался не меньше других. Правда, он успел пробормотать: "Едрить твою налево…" – но сидел пригнув голову, словно ему за шиворот положили гадюку и он ждал, когда она его укусит.
Кайманы, шаря глазами по сидящим, прошли до крайнего столика, "тулка" в углу их не заинтересовала, развернулись и направились в другую часть зала. Там они кого-то схватили и потащили к выходу. Человек кричал:
– Это не я!!! Это не я!!! – и цеплялся и за людей, и за мебель.
От него шарахались, как от чумного, прятали глаза и старались не смотреть в его сторону. Пару раз его саданули по голове прикладом и вытащили на улицу уже без сознания. Но дотащить до машины не успели. Откуда-то сбоку, Костя не разглядел, ударила длинная струя дыма, на конце которого промелькнула тень, и машина скрылась в огненном шаре. Взрыв был такой силы, что задний мост оторвало и откинуло к памятнику. Окна в кабаке разлетелись вдребезги, и в зал посыпались осколки. А потом на улице поднялась бешеная стрельба. В кайманов били из "калашей", а они отстреливались из "плазматронов". Но, видать, нападение было столь неожиданным, что кайманы не сразу опомнились, огонь их был хаотичен и редок. Из четверых, которые вошли в кабак, двое были тут же убиты, а двое ранены. Они бросили человека, которого тащили, прямо под окном, в которое смотрел Костя, и попытались убежать, но попали под перекрестный огонь и со стороны набережной, там, где стояла круглая беседка, и со стороны трехэтажного здания с колоннами и были убиты, не добежав до памятника. Интересно, подумал Костя, знают ли повстанцы, что кайманы оживают? А если знают, то почему не добивают? Я бы добил. Пулемет, который лупил короткими очередями из беседки, перенес огонь на улицу, ведущую в верхнюю часть города. Оттуда слышалась ответная стрельба из всех видов стрелкового оружия, и периодически в разных концах площади вспыхивали и гасли зеленоватые ударные волны от "плазматронов". Все это Костя разглядел в выбитое окно, совершенно не слыша, как его истошно кличут:
– Костя! Костя! Бежим! Бежим!
А он знай себе сидел, развесив уши. К человеку, которого вытащили из кабака, подскочили трое и унесли прочь. И только после этого Костя услышал отчаянный крик Чебота:
– Костя, уходим! Костя, делаем ноги!
Он оглянулся, как во сне: вот по стене кабака черканула очередь из крупнокалиберного пулемета: "Бум-бум-бум…" Было видно, как каждая пуля оставляет после себя маленький фонтанчик пыли, они визжали, ударяясь рикошетом в бутылки, и в зеркала, и в окна, в которых еще остались стекла. Вот сосед через два столика схватился за голову и упал как подкошенный, вот в памятник попала плазменная струя, и он развалился на части.
Где-то я уже это видел, подумал Костя, словно в другой жизни, к нам уже приходил Малаха и поил нас самогоном, а потом началась стрельба.
– Костя! – Кто-то дернул его что есть силы за рукав куртки, благо она оказалась крепкой, и он побежал, прихватив сидор и механически переставляя ноги.
Телепень, размазывая чужую кровь по лицу, обиженно твердил:
– Чего? Чего ты? Мы тебя зовем… зовем… я уже думал, тебя убило…
Чебот, свирепо вращая глазами, ждал их у выхода из кухни, но почему-то присел и озирался, как загнанный зверь. Здоровяка Малахи с ними уже не было. Костя почувствовал, что пьян как сапожник.
Они выскочили вслед за последним посетителем кабака, с трудом вписавшись в дверной проем, и понеслись куда глаза глядят. Казалось, что стреляют со всех сторон. Пули то и дело чиркали о стволы деревьев и рикошетили во все стороны. Воздух прочерчивали зеленоватые струи "плазматронов". На заросших газонах в кустах парка лежали убитые и раненые. Трудно было понять, кто и откуда ведет огонь. Внезапно стрельба сделалась такой плотной, что Чебот в ужасе пополз назад, но крыша кабака вспухла, как картонная, и из-под нее ударило пламя. После этого только и осталось, что пахать землю носом и кланяться каждому пеньку.
В этот момент перед ними на канализационном люке словно сама собой откинулась крышка, и человек с теми пронзительно-острыми глазами, который рассматривал их в зале, крикнул:
– Лезьте сюда! – И махнул рукой.