– То, что из тайги, это хорошо… – повернулся к ним Бургазов. – А вот что дикие, это плохо!
Оба каймана радостно заржали, с вожделение поглядывая на рябчиков и утку, которых держал Телепень, но отбирать почему-то не стали – то ли из уважения к дяде Ильи, то ли им было лень возиться с убитой птицей, потому что они были на дежурстве.
Видно было, что они развлекаются от скуки, а не из-за служебного рвения, хотя грань в подобных делах весьма тонкая и условная. Скука моментально может перейти в служебное рвение, и наоборот.
– Не хулиганьте здесь! – наказали они и даже добродушно подмигнули.
– "Тулочку" вашу положено бы забрать… – сказал Альберт Бургазов тем тоном, когда отпускают грехи. – Ну да ладно. Илью Петровича мы лично знаем, доверяем ему, а своих не обижаем. Поэтому идите себе гуляйте, на поезд не опоздайте. Когда назад-то, Петрович?
– Денька три постоим и тронемся.
У дяди Ильи сделалось такое лицо, словно он очень-очень хотел обмануть кайманов и наконец это ему удалось.
– Ну и ладненько, – кивнул Альберт Бургазов и потерял к ним всякий интерес.
"Коменданты" полезли в кабину паровоза, гремя коваными сапогами по лестнице и задевая "калашами" за поручни.
Костя с облегчением поправил за плечами сидор с продуктами, и они по бесконечно длинному перрону, озираясь, словно попали в сказку, подошли к зданию вокзала. Уж очень им интересно было посмотреть на купол, как он изнутри сделан, как держится и на чем держится. Не на честном же слове?
Телепень, подумав, изрек:
– Если там колокол, ей-богу, позвоним три раза.
– Я тебе позвоню! – пригрозил Чебот. – Звонил здесь каждый, а потом галоши пропадают.
– На счастье, – попытался возразить Телепень, подобострастно заглядывая Чеботу в лицо.
– Видел? – Чебот показал ему кулак. – Город, он осторожных любит. – И был не далек от истины.
Они с трудом отворили тяжелую, скрипучую дверь и вошли, озираясь, как в храме.
– Святые угодники! – воскликнул пораженный Чебот.
Купол, который снаружи выглядел большим, внутри оказался просто огромным, висящим, словно в пустоте, словно ни на что не опирающийся, а с дивных картин на стенах взирали странные лица то ли богов, то ли святых, не поймешь, все сплошь улыбающиеся или, напротив, суровые, с красными галстуками и красными звездами на фуражках, а еще с винтовками в руках и с пулеметами на колесах. Костя ничего не понял и очень пожалел, что так мало прочитал книг и ничегошеньки, оказывается, не разбирается в истории родной страны.
– Святые, должно быть… – прошептал Телепень.
А ведь Косой прав, подумал Костя, украли у нас прошлое и мы, получается, как котята, ничего не соображаем. Он покосился на Чебота, тот, боясь попасть впросак, избрал тактику молчания, все больше крутил башкой в засаленной кепке, досадливо посапывая или хмурясь.
– Мать моя женщина… – воскликнул Телепень. – Глядите, как в церкви! – И указал на лысого мужчину во френче, и эхо, подхватив его голос, разнесло во все уголки: "Церкви… церкви… церкви…"
Откуда-то сверху, с невидимых карнизов сорвалась стая голубей вперемешку с воронами, они вмиг заполнили пространство огромного купола, и оттуда на головы полетел то ли сухой, то ли свежий помет.
Они выскочили наружу, отряхивая волосы и одежду. Дрюндель ржал громче всех, потому что на фуражке Чебота остались следы голубиного помета.
* * *
Город оказался старым, как трухлявый пень. Но все же лучше, чем наша деревня, думал Костя. Это издали он казался огромным и монументальным, а вблизи стены домов покрыты трещинами, в одном доме вообще зияла дыра, непонятно как сделанная, потому что находилась как раз между третьим и четвертым этажом. А входы в многоэтажки были больше похожи на пещеры, нежели на обжитые подъезды.
Телепень набрался смелости и сунулся в один подъезд, да как заорет:
– Сюда! Сюда!
Костя, выхватив пистолет, побежал на помощь, преисполненный решимости любой ценой вытащить Телепня из беды. За ним шаг в шаг, не отставая, пыхтел Чебот. Он на ходу, не попадая в казенник, заряжал "тулку" жаканами.
Они влетели в подъезд, ожидая увидеть море крови и растерзанный труп Телепня, но оказалось, что тот всего лишь звал их поглядеть, как дом устроен изнутри, и что вверх идет лестница, и что на каждом этаже по четыре дома, то бишь квартиры, и что в каждой квартире по белой эмалированной ванне.
– Тьфу ты! – в сердцах изрек Костя.
– Ну и дурак же ты, Телепень, – мрачно сказал Чебот, заглядывая в ванную. – Нашел чему удивляться! Это чтобы огурцы солить! – авторитетно заявил он.
– Не-а, – не поверил ему Телепень. – Отсюда бежит вода, – показал он на кран так, словно сделал великое открытие, – а здесь рыбу держат!
– Кто о чем, а рыбак о своем, – резюмировал Костя, пряча пистолет. – Это чтобы мыться, болваны!
– Как?.. – удивился Чебот и посмотрел на него с презрением: – Шутишь?! В такой большой лохани?!
– Да, – сказал Костя. – Ванной называется.
– Она же белая!
– Эмалированная.
– А ты откуда знаешь? – не поверил Чебот. – Святые угодники.
– Книги надо читать.
– У тебя один ответ, – проворчал Чебот. – Не наш ты, не теленгер, под интеллигента косишь!
Что такое интеллигент, они не знали, но слово это в деревне Теленгеш было почему-то ругательным.
– Живут же люди! – С завистью покачал головой Телепень, не обращая внимания на их перепалку.
– Жили… – уточнил Костя осторожно, чтобы опять не обидеть Чебота.
Кому понравится, когда тебя поучают, подумал он и решил больше не высовываться, ну разве что по большой надобности или когда они уже совсем начнут нести чепуху.
– Да, хорошо жили… – позавидовал Телепень, – нам бы так.
Они покинули дом, потому что ничего интересного в нем не было. Неясная тоска поселилась в их душах, хотелось встретить хотя бы одного сведущего горожанина и расспросить его о том, что здесь произошло. Однако, как назло, улицы были пустынные и голые, только где-то в отдалении послышались шаги, но так и смолкли, словно человек не решился показаться на глаза.
– Хорошо жили, – с завистью согласился Чебот, когда они пошли дальше по тротуару, заросшему по краям и в щелях травой и мхом. – Вода тебе…
– …из кранов горячая… – подсказал, дразня его, Костя.
Он надеялся между делом попасть в книжный магазин и взять оттуда пару книг. Но ни одного книжного магазина так и не увидел. Пустой был город, словно его вымели огромной метлой, пустые витрины, пустые прилавки.
В отдалении, перебежав дорогу, мелькнул испуганный тощий горожанин с шаткой походкой и плохо одетый. Был он больше похож на заморыша – сутулый и блеклый, как привидение.
– Что у них здесь происходит? – удивился Костя. – Покойников в гроб краше кладут.
– Ага, – кисло согласился Чебот. – Чем не рай?
От его слов на душе сделалось еще хуже. У них появилось стойкое ощущение, что они зря сюда прикатили, что ничего хорошего из этого не выйдет, что город выкинет такой фортель, от которого им не поздоровится. Да что там говорить, может быть, они своими юными жизнями рискуют?
– А на кухне, между прочим, газ был, – снова не удержался Костя, ему казалось, что он все-все знает об этом городе.
На этот раз Чебот всего лишь пожаловался, оценив преимущество жизни в областном центре:
– А мне, чтобы вымыться, приходится дрова колоть, печку топить и воду полдня из реки таскать, а здесь на всем готовеньком.
– Видать, легко они жили, – с туповатой завистью согласился Телепень и приготовился заржать, но почему-то не заржал, а показал пальцем: еще один худосочный горожанин промелькнул, как тень.
– Куда они все бегут?
– Пожрать, – сказал Костя.
Некоторое время они шли, завидуя всеми фибрами души тем, кто жил в таком удобном месте. Внезапно невдалеке раздалась автоматная очередь. Вороны, испуганно каркая, взлетели над деревьями и унеслись прочь.
– "Калаш", – определил Чебот, приседая и сдергивая с плеча "тулку".
Раздались быстрые шаги, и улицу трусливо пересек еще один человек. Больше ничего не произошло. Они подождали и пошли дальше, но уже осторожно и крутили головами, стараясь вовремя заметить опасность.
Костя догадался:
– Легкой жизни здесь нет. Кончился город. Магазины разграблены, жратвы нет, народ напуган. В деревне лучше.
– Во… точно… – согласился Телепень, показывая на витрину: – "Соки-воды". А я соков в жизни не пил.
В темной, как поверхность моря, витрине ничего не было видно. Дверь в магазин была выбита и давно заросла травой.
– Что же со страной сделали, – спросил Костя, – если здесь такой разгром?
Чебот посмотрел на него, как на полоумного: мол, чего болтать о том, о чем не имеет смысла болтать, и вообще, хватит выказывать ученость, мы сами жизнью ученые.
– Знаете что?.. – возмущенно сказал он. – Кончайте трепаться. Нам еще рынок надо найти.
Костя устыдился и замолк. Телепень некоторое время еще бухтел:
– У людей все было… просрали… профукали…
А Чебот возгордился, что осадил Приемыша, и криво усмехнулся:
– Будет тебе наука!
На перекрестке стояли дома, похожие на кубики: грязно-белые, окантованные темными рейками, краска на которых давно облупилась. Через дорогу высилось здание с колоннами, дальше дорога с горки убегала к озеру. А еще их удивили деревья, они здесь были большими, можно сказать, как у них в оазисе вокруг деревни.
Рынок они нашли случайно. Если бы из подворотни, как черт из табакерки, не выскочил какой-то парень вороватого вида с выпученными от страха глазами и Костя, чисто из лихачества, не подставил бы ему подножку, они прошли бы мимо и топали бы аж до самой Онеги, не зная, что прошли мимо своей судьбы. Но Костя заставил парня кувыркнуться, выронить тяжеленную связку сухой рыбы. И тут из переулка выскочила толпа, в большинстве своем состоящая из тех, кто ехал в поезде, и судьба предстала перед Костей в виде здоровенного патлатого мужика в джинсовой засаленной куртке и с мятым, словно после долгого сна, лицом.
Парня схватили и под радостные крики "Поймали вора!" потащили туда, откуда он сбежал. По пути его тузили от всей души, но не так чтобы жестоко, а больше для острастки и чтобы злость выместить.
А патлатый мужик в джинсовой куртке бросился к ним, как к родным, и заорал:
– Спасибо, ребята! У меня товара потянули на пять тысяч, едрить его налево! – Он показал на здоровенную связку лещей. – А я вас узнал, вы с нами ехали! – обрадовался он так, словно они были из одной деревни.
Был он примерно как два Телепня, вместе сложенных, квадратный, как тюк с сеном. Под курткой бугрились мышцы, от этого локти у него не прилегали к телу, а торчали в стороны, как кулисный механизм у паровоза.
– Ехали, – признался Костя, вовремя сообразив, что мужик не сулит им никакого подвоха и что он свой – таежный, рыбак, должно быть. Но больно здоров, как бронетранспортер, ей-богу!
Узнав, что им надо продать птицу, он обрадовался еще больше:
– Идите за мной и ни с кем не разговаривайте. Я вам бизнес сделаю, едрить его налево!
На рынке, который располагался под покосившейся крышей и представлял собой мрачные, темные ряды, полные продавцов и редких покупателей, к ним сразу стали приставать и даже хватать за полы:
– Продай уточку! Дорого дам! Триста рубчиков!
– Рябчик? Почем?!
– Покажи товар! Давай меняться! Пятьсот целковых! – громогласно кричал здоровенный мужик, похожий на юродивого. При этом он страшно скрежетал зубами и строил самые зверские рожи.
Костя шарахнулся от него, как от буйнопомешанного. Телепня, который от шума и толкотни впал в прострацию, он толкал перед собой, следя чтобы у него в толпе не свистнули птицу.
Мужик в джинсе упорно тащил их через все ряды. Завел в какой-то курятник, бросил:
– Ждите! – и пропал.
Пахло кухней и подгорелым маслом. Где-то рядом пискнула крыса. За тонкой стенкой гудел возмущенный рынок.
Чебот посмотрел в дверную щель и выразительно покосился на Костю, мол, ты у нас начальник, ты и решай:
– Бахнут нас здесь! Святые угодники! Точно бахнут!
Костя с перепугу полез за пистолетом. Но бахнуть их не успели, мужик в джинсе вернулся с каким-то узкоплечим и косоглазым поваром в сером колпак.
– Свежее? – только и спросил косоглазый с китайским акцентом.
– Свежее, – подтвердил Костя, пряча оружие.
– Беру!
Он сунул Косте в кулак деньги, схватил птицу и так же внезапно исчез, как и появился.
– Ну что?.. – то ли спросил, то ли предложил мужик в джинсе. – По пивку за сделку? Я угощаю! Едрить его налево!
– Не-е-е… – испуганно замотал Телепень головой. – Я пиво не пью…
– Лимонада купим, – тут же нашелся мужик.
– Я пью, – необдуманно заявил Костя, хотя не знал, что такое пиво, а тем более лимонад.
Крепче самогона ничего не бывает, храбро подумал он.
– Я тоже… святые угодники… – согласился Чебот, по его взгляду невозможно было понять, боится он или нет. По крайней мере, "тулку" он сжимал решительно, а глаза его, черные, как две бусины, буравили незнакомца, словно дрель.
– Ладно… – махнул Телепень, – попробую. Но, чур, много не пить, – попросил он, – а то мне мамка не велела.
К его слезной просьбе отнеслись, как к просьбе малолетки, то есть несерьезно и с насмешкой, хотя издевались недолго.
– Это как получится, – весело глядя на них, сказал мужик. – Кстати, меня Малахием зовут. Можно просто Малаха, не обижусь. А вы откуда?
– Из Чупы, – быстро соврал Костя.
– Земляки! Едрить его налево! – еще пуще заорал Малаха. – Я же из Каменки, едрить его налево!
– Ага! – на всякий случай сказал Костя, хотя даже не представлял, где находится эта самая Каменка и проезжали ли они ее вообще.
– В тридцати километрах от Кеми. Топали всю ночь, – пожаловался Малаха, – едрить его налево!
Они снова прошли через рынок, но в другую сторону. Малаха бросил кому-то по пути:
– Земляки, приглядите за товаром!
– А ты куда?
– Пойду угощу парней, едрить его налево!
– А-а-а… ну да, ну да… – понимающе ухмыльнулись в ответ и свежо заулыбались, словно провожали на нужное, а главное – благородное дело.
Они выскочили следом за Малахой, но не на ту улицу, по которой шли давеча, а в лабиринт каких-то дворов, где под ногами хлюпали огромные вонючие лужи, гнили бочки, сети и мешковина, пахло мочой и тухлой селедкой, где темные личности пили и закусывали, сидя на земле среди этого хаоса. Лабиринт закончился деревянными покосившимися воротами, за которыми открылся простор и блеснуло озеро. В запущенном парке стоял позеленевший памятник с десятком древних пушек, которые неожиданно привели Чебота в неимоверный восторг. Он посидел на каждой, заглянул каждой в ствол и заявил, что им в деревне как раз таких не хватает для обороны. На что Малаха со знанием дела сообщил:
– Фигня все это! Они не стреляли лет триста!
– Как?.. – удивился Чебот и, конечно же, не поверил, решив, что его разыгрывают, слишком грозными и внушительными выглядели пушки.
– А ты посмотри, какой год. Едрить его налево! Погляди!
– Ну?.. – Чебот растерянно обратился за помощью к Косте.
Кося взглянул и сказал:
– Одна тысяча семьсот семнадцатый.
– Ну и что?.. – спросил Чебот, предвкушая, что их новый знакомый крупно ошибся и что сейчас он над ним от души посмеется.
– А сейчас какой год? – ядовито поинтересовался Малаха, и в его взгляде появилось презрение. – Едрить твою налево! – Он уставился на них, как на самых больших, мягко говоря, чудаков.
– Какой год? – все еще не веря, спросил Чебот у Кости.
– Две тысячи пятьдесят третий.
– Мать моя женщина! – сказал Телепень и задумчиво почесал голову. – Мудрено сотворено!
В общем, Чебот был посрамлен, однако не сдался:
– Какая разница, какой год, главное, чтобы стреляли!
Но его уже никто не слушал. Всем стало ясно: опозорился Чебот так, что дальше некуда. Так могли опозориться только малолетки у них в деревне, но никак не многоопытный Чебот, сын полупопа-полушамана, почти что интеллигент в третьем поколении.
Жадноватый Телепень принялся приставать к Косте:
– Сколько он тебе заплатил? Сколько?.. Не продешевили?..
– Не знаю… – растерянно признался Костя.
Во взгляде Телепня читался немой укор: "Продешевили!" Но Малаха со знанием дела успокоил:
– Ли хорошо платит. На рынке вам втрое меньше дали бы. Раскрутили бы, заморочили бы голову и взяли бы в крайнем случае за двести рубликов. А сколько вам Ли дал?
Костя стал считать, и оказалось, что целых тысяча четыреста рубликов.
– А это много или мало? – спросил Костя.
– Я же говорю, очень хорошие деньги. Ли не обманет. Если сравнить, что кружка пива стоит пятерку, то у вас целое состояние.
Костя обрадованно сказал:
– Ха!
И Телепень заметно повеселел. Чебот после своего конфуза страдал в одиночестве, поэтому не участвовал в обсуждении, продешевили они с птицей или нет.
– Пиво здесь классное, я с собой баклажку на два ведра всегда вожу, – хвастался Малаха. – У вас-то в деревне пиво небось варить не умеют?
– Не умеют, – согласился Костя. – Один самогон гонят.
– А здесь умеют. – С этими словами Малаха толкнул стеклянную дверь, до половины забитую фанерой, и они вошли в кабак под названием "Петровский".
В кабаке было тепло, сильно накурено и пахло так вкусно, что у Кости рот мгновенно наполнился слюной.
– Гриша, – крикнул Малаха, усаживаясь за стол в углу у окна, – четыре по два и чего-нибудь закусить легкого!
Костя сел так, чтобы, во-первых, видеть зал, а во-вторых, быстро и незаметно, если что, выхватить пистолет. В кабаке толпились какие-то темные личности в разной степени опьянения, и Косте было немного не по себе, хотя у них в деревне, конечно, пьяниц тоже хватало, но это были свои, теленгеры, и если они и буйствовали, то по-свойски, по-деревенски, без жестокого мордобоя.
Как бы там ни было, на них никто не обратил внимания, разве что два-три человека приветственно махнули Малахе рукой. Оказывается, попутчики с поезда. Этим все и ограничилось. И только в темном-темном углу, где не было ни окна, ни отдушины, мелькнули очень внимательные и очень-очень странные глаза. Пока Костя осваивался, пока привыкал в галдежу и пьяному духу, глаза пропали, а потом снова возникли, словно ниоткуда – белые, холодные и острые, словно шило. Косте почему-то стало тревожно. У него появилось ощущение, что он эти глаза уже видел, но где и когда, хоть убей, вспомнить не мог. К тому же, как только он об этом подумал и целенаправленно поискал их взглядом, они снова пропали. А потом принесли пива с сухарями, и Костя на время забыл об этих странных глазах.
Чебот вдруг пообещал:
– Напьюсь как сапожник, святые угодники…