Костя только не рассказал, что лазал по этим самым древним пушкам и, казалось, до сих пор помнит на них все трещины и выбоины. "Об это никому знать не обязательно, – почему-то с неприязнью и к Чеботу, и к Телепню, и к Захару Савельевичу, подумал он. – Это только мое, из моего детства, из моего личного времени, и я никому ничего не желаю рассказывать".
– Отлично! – еще раз похвалил его Дядин. – Очень хорошо. Едем! Разделаемся с твоей памятью, найдем то, что ищем, и восстановим справедливость. Ты веришь в справедливость?
– Я верю! – воодушевленно отозвался вместо Кости Чебот. – Вломим американцам по полной. Пусть знают нашего брата.
– Пусть знают, – как эхо повторил Дядин и больше ничего не сказал, словно дал клятву и посчитал, что этого достаточно.
Он завел двигатель, и они покатили вдоль обрыва на далекие звуки музыки, которые смешивались с шумом ветра и казались неотъемлемой частью пространства над гигантским городом, который лежал далеко внизу, как в купели.
Примерно через полчаса плутания по лесным дорогам они выскочить как раз там, где начался длинный и, казалось, бесконечный серпантин – спуск к городу. Здесь был слышен водопад и в воздухе плавала водяная пыль. Однако вначале их остановили на настоящем КПП.
– Кто такие? – подошел боец в каске, в непривычной форме песочного цвета и с непривычной же винтовкой на плече, которая ему почему-то мешала, и он все время поправлял ремень.
Был он какой-то взвинченный, на одних нервах, и, пока задавал вопросы, раз двадцать оглянулся на странных людей в ярко-желтых защитных костюмах и масках. Люди стояли поодаль и с любопытством смотрели на залатанную "росомаху".
– Мы с нефтезавода, – уверенно ответил Дядин и тоже поглядел на тех, в желтых защитных костюмах, но не с интересом, а со все возрастающей тревогой.
Костя вдруг понял, что это и есть те таинственные пиндосы, которые захватили власть и от имени которых правят люди-кайманы.
– Сэр, заглушите двигатель! Пропуск есть? – все так же нетерпеливо спросил боец, и его винтовка недвусмысленно звякнула о стальной борт "росомахи".
– Сейчас… – Дядин принялся рыться в карманах, потом – в бардачке и никак не мог найти этот самый пропуск. – Минуточку…
Боец заглянул в кабину, с подозрением разглядывая Телепня, Чебота и Костю.
– Побыстрее можно, сэр? – спросил он, высыпая в рот содержимое пакетика "нескафе".
Несколько крупинок кофе прилипли к его губам, но, казалось, за нервозностью боец не замечает этого. Крошки растворились в слюне и окрасили губы бойца в коричневый цвет.
– Сейчас… сейчас… – говорил Дядин, безуспешно шаря по карманам.
– Куда едете? – между тем спросил боец у Кости.
– В управление, – не дал ответить Косте Дядин.
– Ну что, есть пропуск?! – со все нарастающей нервозностью спросил боец и вдруг что есть силы ударился каской о дверцу – раз, другой, а потом и третий, словно нервы у него сдали и он решил разрядиться таким странным образом.
Телепень явственно и четко произнес:
– Жопа нам.
– Да, да… – Дядин с явным облегчением протянул пропуск.
Нельзя было сказать, что он сильно испугался, но скорее подчинился власти. Костя подумал, что с легкостью мог бы застрелить бойца-ротозея. Но какой от этого толк, если ты сам на мушке?
– Так бы сразу и сказали, – обрадовался боец и побежал к людям в желтых защитных костюмах.
Не отрывая от них взгляда, Дядин произнес, почти не шевеля губами:
– Мальчики, приготовьте оружие. Если что, стрелять без команды, а я уж буду рулить.
Костя оглянулся по сторонам и понял, что уже ничего им не поможет, потому что и справа, и слева, и сзади в бункерах зашевелилось не менее сотни разномастных стволов, они взяли "росомаху" в перекрестье коллиматорных прицелов. Не пропустят, сообразил он. Разнесут в клочья. Что же они, дураки пропускать нас? – думал он в тягостном ожидании, и по спине у него потек холодный пот. Поймут, что к чему, и как дадут, только пыль полетит, и хотя "росомаха" бронированная и может выдержать попадание ручной гранаты, против этой мощи ей не устоять. Разве что Захар Савельевич окажется куда хитрее, чем я думал, ведь должен же он предусмотреть КПП, раз у него пропуск есть.
От напряжения он взмок еще сильнее, и капли пота потекли по вискам. Костя расстегнул куртку и положил руку на рукоятку пистолета.
– Спокойно, Костя, спокойно… – сказал Дядин металлическим голосом. – Еще не все потеряно.
Вместе с бойцом к ним подошел человек в желтом защитном костюме, он тоже внимательно посмотрел на Дядина и Костю, особенно на зверские физиономии Чебота и Телепня, и сказал тем голосом, которым обычно говорят иностранцы, хорошо владеющие русским языком:
– Дорогу знаете?
От него пахло одеколоном и дорогими сигарами.
– Знаем, – ответил Дядин с напряженным выражением на лице, которое не изменилось с тех пор, как они подъехали к обрыву.
Должно быть, это самая опасная часть путешествия, решил Костя.
– На спуске осторожней, следите за знаками. Счастливого пути. – Голос из-под маски звучал, как из бочки – глухо и сипло.
А боец участливо добавил:
– В городе радиация. Дозиметр имеется?
– Имеется, – в нетерпении постучал по панели Дядин. – Счетчик Гейгера.
– А маски?
– Масок нет, – с изумлением огорчился Дядин.
Костя подумал, что сейчас их завернут искать эти самые маски, которые должны защитить от радиоактивного фона Большой земли.
– Держите. – Боец сунул им в кабину четыре маски с огромными стеклами и круглыми фильтрами.
– Спасибо… – еще больше удивился Дядин.
У Телепня отвисла челюсть, а Чебот непонятно почему сказал:
– Святые угодники…
Боец протянул им пропуск и даже отдал честь, чуть ли не щелкнув зубами.
– Что это с ними? – спросил изумленный Костя.
Таких вежливых и культурных оккупантов он еще не встречал. "Оккупантам полагается быть жестокими и сильными, а эти слабее наших деревенских пацанов. Да мы их соплей перешибем", – подумал он, но ничего вслух не произнес, потому что все и так поняли, кто такие на самом деле оккупанты – хитрые лисы, одним словом, мягко стелют, да жестко спать.
Дядин завел "росомаху", и они подступились к обрыву.
– Привечают, – пробормотал Дядин, – население. Ослабли они за эти десять лет. Заигрывают с нашим братом, народом. Дезодорантом от них пахнет. Ну ничего, мы им покажем козью моду! – пообещал он. – Покажем так, что они будут всю жизнь помнить.
Его слова были полны гнева и подействовали на Костю, Чебота и Телепня соответствующим образом, и они все трое посмотрели на Дядина с большущей благодарностью. Оказывается, нет ничего праведнее, чем месть за Родину, – так они поняли его слова, а еще подумали, если американцы все такие тюфяки, то с ними легко будет справиться.
Глава 8
Город
На каждом повороте серпантина стоял знак крутого спуска. А на каждом третьем – будка с регулировщиком, рядом с которой находился тупик-ловушка на случай, если у машины откажут тормоза. Но, видать, это не всегда помогало, потому что на обочинах тут и там валялись ржавые обломки машин, трава была залита маслом. Пахло пылью, горючим, соснами и еще чем-то страшно знакомым, чего вначале Костя не понял, а потом сообразил: смертью – в том ее виде, которая бывает на крутых поворотах.
Чем ниже они опускались, чем ближе становился город, тем значимее он казался, занимая все больше и больше пространства, растекаясь во все стороны широкими проспектами, улицами, парками, рекой, петляющей вокруг островов, серыми крышами домов, мостами и развязками дорог. Вот уже и густые леса легли вокруг кольцом, Финский залив спрятался за Васильевским островом, крыши вдруг перестали быть ниже линии горизонта, и наконец замелькал пригород, станция со смешным названием Новое Девяткино, большущие магазины с широкими подъездами к ним, большие и маленькие дома, брошенные, в запустенье, перелески, выбегающие к дороге, мостик, перекинутый через чистую как слеза речку.
Все наконец-то поняли, что достигли цели своего путешествия, расслабились. Чебот с Телепнем даже захихикали, разглядывая в бойницы город. Позади возвышалась Стена с редкими тучами у вершины, и им казалось странным и почти невозможным, что они еще час назад были на самом верху этой махины.
– Добро пожаловать в славный Санкт-Петербург! – сказал Дядин торжественным голосом и радостно оглянулся.
Телепень промолвил:
– Мать моя женщина…
Чебот отреагировал:
– Святые угодники…
Костя ничего не произнес, он с жадностью вглядывался в каждый новый поворот, во дворы и переулки в надежде увидеть знакомый бульвар, но, к его великому разочарованию, так и не узнал ни родной улицы, ни родного дома, ни деревьев, потому что все разрослось так, что скрадывало очертания города, делая его похожим на лохматую шевелюру Чебота. Одуряюще пахло цветущей рябиной и сиренью. Там, где когда-то были поляны, все заросло подлеском, а там, где раскинулись парки, стоял густой высоченный лес, который подбирался к крайним домам и даже уже прикоснулся к ним, встав стеной во дворах и скверах. А еще над Санкт-Петербургом шумел водопад, спадая с неприступной Стены, а над водопадом аркой изгибалась широченная семицветная радуга.
– Ну что, не узнаешь? – спросил Дядин, выруливая на узкую улицу и направляя "росомаху" вдоль трамвайных путей, которые были скрыты многолетней листвой и уже густо поросли травой и веселыми одуванчиками.
– Да… – неуверенно отозвался Костя, – помню, – с дрожью в голосе сообщил он, – что слева должна быть станция метро.
– Вот же она! – Дядин показал куда-то в сторону.
– Где, где?.. – подскочил Костя, изгибая шею так, что хрустнули позвонки.
– Да вот же, бестолочь! – сказал Телепень, показывая куда-то пальцем.
Костя высунулся в люк, в спешке ободрав себе ухо, и действительно увидел за цветущими черемухами здание с колоннами, которые когда-то казались ему огромным и высокими, а теперь были раза в три ниже. Но все равно это было здорово, узнать "свою" станцию.
– Туда, за поворот!.. – неожиданно для самого себя заорал он. – Там! Там мой дом!
Он готов был выскочить и бежать впереди машины. Нет, не так – он готов был нестись быстрее пули. Сердце гулко билось, словно он вот-вот должен был поцеловать Верку Пантюхину.
"Росомаха" шустро вкатилась во двор, скользнув по мокрому асфальту и прошлогодней листве, и не успела остановиться, как Костя, не нацепив маски, стремглав бросился в отчий подъезд. Мимо промелькнули до жути знакомые лавочки, по сиденья заросшие буйной травой и лишайником, невысокое крыльцо со штырем, который не давал двери раскрыться под порывами осеннего ветра, и двери – первая и вторая, с выбитым в уголке стеклом, которое обычно дребезжало от ветра.
Ноги сами вознесли его по пыльным ступеням на пятый этаж. Вот она, старая филенчатая дверь направо со знакомой старинной ручкой, до которой маленький Костя едва мог дотянуться. Вначале всего лишь до скважины для ключа, которая закрывалась подвижной щеколдой, потом – всего лишь пальцами, да еще и привстав на цыпочки – до нижней части скобы, и наконец, когда однажды он уверенно ухватился всей пятерней, – это была его маленькая победа. Он вспомнил, как мама сказала:
– Подожди, Костя… подожди…
Она помогла ему открыть тяжелую дверь, и они вошли в квартиру, там в глубине комнат разговаривал по телефону отец.
– Папа! Папа! – закричал Костя, и, избавляясь на бегу от сандалий, побежал к нему.
Отец стоял высокий, строгий, в черной военной форме. Он повернулся к Косте, лицо его сразу стало добрым и родным, и Костя вспомнил, что по утрам отец бывал ужасно колючим. А еще от него пахло одеколоном "Шипр".
Видение взметнулось и пропало – по лестнице, возбужденно переговариваясь, поднимались Захар Савельевич, Чебот и Телепень. Эхо их голосов уносилось выше крыши. Особенно был рад непонятно чему Телепень. Его хохот звучал громче всех. Должно быть, радуются, что американцы не оторвали нам головы на Стене, с внезапной неприязнью подумал Костя. Он пошарил под половичком, нашел ключ – большой, тяжелый, с ободком у кольца и, как казалось ему всегда, очень старинный. Сунул его в скважину и открыл дверь. В животе у него родился теплый ком, и он вместе с этим комом, неся его осторожно, как корзину с яйцами, вошел в квартиру.
Он столько раз мысленно входил в нее, что, казалось, мог сказать, где что стоит с закрытыми глазами. Прихожая была большой. Когда-то она представлялась ему просто огромной. В сумраке, наискосок, тот самый сундук и черный телефон над ним. Слева вешалка, справа – зеркало во весь рост. Костя увидел свое отражение – какое-то перепуганное, вытянутое лицо и почувствовал себя ужасно сиротливым. Таким сиротливым он ощущал себя, только когда остался один в лесу на полустанке Бобровый. Теперь он снова был одинок, и даже подспудная мысль о Вере Пантюхиной не вытянула его из этой тоскливого одиночества.
Он повернулся и ткнулся лицом в висящую на вешалке одежду. Одежда еще хранила тонкий запах родителей и той далекой-далекой жизни, от которой у него кружилась голова, которой не суждено вернуться и от которой остались такие приметы, как скрипучий паркет и коврик перед порогом.
Костя распахнул стеклянную двустворчатую дверь в большую комнату. Из-за тяжелых штор в ней царил полумрак. Костя не успел их раздернуть и разглядеть стол, рядом с которым когда-то стоял отец, как в квартиру ввалился вначале страшно веселый Телепень, таща здоровенный бидон с пивом, а за ним – Чебот и Дядин, которые тоже радостно улыбались, словно услышали веселый анекдот о Василии Ивановиче и Петьке.
– Так! – мгновенно став серьезным, остановил его Дядин. – Пыль не поднимать, шторы не отдергивать. И маски! Маски всем надеть!
С шутливой миной на лице он сунул маску Косте, а сам пошел на кухню, словно это он был здесь хозяином, а не Костя и не его родители. Косте вдруг захотелось сказать ему об этом, заявить свои права. Вытолкать взашей за дверь и еще походить и послушать тишину, проникнуться ею, но все пропало – прошлое смешалось с настоящим, и теперь это была просто квартира, в которой он жил в глубоком детстве, и, для того чтобы что-то вспомнить, надо было приложить усилие. Все равно они не смеют ходить здесь, трогать чужие вещи и пить пиво из чужой посуды, возмущенно думал он.
– Слушайте!.. – все же сказал он и с негодованием пошел на кухню, представляя, как вытянется лицо у Захара Савельевича и как обиженно запыхтят Чебот и Телепень. Но замолк, увидев, что они сидят вокруг стола и пьют пиво из пыльных домашних чашек.
Дядин сказал как ни в чем не бывало:
– Садись! Чего ты как не родной? Фотографию нашел?
Маски, конечно, никто не надел. Не верилось, что радиация вездесуща, что воздух и пространство в городе ядовиты и несут невидимую смерть.
– Нет, – насуплено буркнул Костя.
Дядин внимательно посмотрел на него и произнес:
– У меня, брат, тоже так было. – Неожиданно бодро он стал рассказывать, разливая пиво: – Ужас как захотелось лет через пять-восемь после войны посмотреть, как я жил. Вспомнить, так сказать, былое. Поскрести болячку под названием "прошлое". Оглянуться на нашу красивую и беспечную жизнь. Буквально места себе не находил. У меня ведь жена и дети такие, как вы, были. Ну и пошел, а зона закрытая была. Возле самой границы. Свою дозу радиации схватил, но поглядел. И понял, что хорошо там, где нас нет, и что твой дом там, где ты сейчас есть. А если мучить себя прошлым, то из этого ничего хорошего не выйдет, одно огорчение для души.
– Да я и не мучаюсь… – ответил Костя, потому что не любил разговоры о своей личности – стеснялся, понимал, что не это главное.
Пусть Телепня учит, подумал он, а я другой. Я "мститель" номер пять тысяч сто, и баста! Хочу – запущу ракеты, хочу – нет! Поглядим еще!
Его тайный бунт был хорошо заметен, не умел Костя владеть собственным лицом и прятать собственные чувства. Никто его этому не учил. Настоящие родители не успели, а приемные, видать, не придали значения. Да и кому это нужно в деревне-то, где все и вся на виду? В деревне все свои, и если обижали, то по недомыслию.
– Мучаешься. Я же вижу, – настойчиво сказал Дядин, и что-то темное и мрачное повернулось у него в глазах, словно в этот момент он был вовсе не Дядиным, а другим, незнакомым человеком – жестким и несговорчивым и очень-очень решительным, как бывалый разведчик.
Б-р-р… подумал Костя, такому в руки попадешься… Но мысли не сформулировал, а оставил ее на уровне ощущений, правда, и этого было достаточно, чтобы еще больше зауважать Захара Савельевича, еще больше проникнуться идеей своей миссии, которая была так важна для всей страны.
– А что стало с вашей семьей? – вежливо спросил Чебот, который готов был не только таскать для Дядина пиво, но и исполнять любые его поручения, а в награду за собачью преданность иметь возможность задавать любые глупые вопросы.
– Погибли все до единого от "нановируса". Не смог я их уберечь. Остались в лесах, я даже не знаю, где их могилы. Да и есть ли они вообще? Вот такие дела, ребята. Так что Костя не один оплакивает своих. После этой войны у всех кто-то погиб и еще погибнет.
– Почему?.. – испуганным шепотом спросил Чебот и даже перестал смаковать пиво и обсасывать щучий плавник.
– Потому что война еще не кончилась. Жирную точку еще предстоит поставить. Очень жирную.
– Восклицательный знак! – восторженно выпалил Телепень, с треском раздирая еще одну рыбину вдоль позвоночника и роняя чешую на пол. – Мать моя женщина!
Рыба была пахучая, жирная, с длинными полосками икры. Все вожделенно потянулись к ней, ухватили по кусочку и положили в рот. А Чебот урвал плавательный пузырь, поднес к нему горящую спичку, и когда пузырь лопнул, сморщился и покрылся гарью, с блаженством засунул его в рот, всем своим видом показывая, что слопал деликатес. Некоторое время они молча смаковали рыбу с пивом и делали вид, что ничего не происходит, то есть Костя не возмущен и ничего не требует от них, а Захар Савельевич не стремится его успокоить.
– Точно! – сказал Дядин. – Восклицательный знак! – И многозначительно посмотрел на Костю, мол, проникся ты или нет важностью исторического момента? Не валяй дурака, садись и пей пиво. А если проникся, то должен меня понять: надо вспомнить, хоть убей, надо, и хватит сопли разводить, пусть даже и по безвременно ушедшим родителям. Потом-потом, успеется.
Костя все понял, демонстративно повернулся и пошел в комнаты, чтобы взять с книжной полки фотографию родителей, положить ее в "Справочник молодого моряка" и хоть немножко побыть с ними наедине. Нехорошее чувство поднялось в нем, словно Дядин прикоснулся к чему-то личному, святому, а это не прощается, как не прощается подлый обман. И вообще, ему казалось, что с тех пор, как они выехали из Петрозаводска, Захар Савельевич сделался совсем другим и от его былого дружелюбия остались одни воспоминания.
Кто-то кашлянул за спиной.
– Обиделся?.. – спросил Дядин, когда Костя обернулся.
Костя вздохнул, как вздыхал он и перед своим приемным отцом Семеном Тимофеевичем, когда хотел излить душу. А еще он откинул с глаз тяжелый чуб и пристально посмотрел на Дядина.
– Не обижайся, – сказал Дядин, – сейчас такое время, когда не до сантиментов. Дело надо сделать, страну восстановить. Мало нас, и потому каждый даже не на вес золота, а-а-а… я не знаю чего! Ну, в общем, ты меня понял.