Костя не слышит его крика, он только увидел его оскал и все понял: гранбот был не в том положении, чтобы уклониться от выстрела. Понял Дядина и Чебот. Они одновременно высунулись из люков, и Чебот выстрелил даже быстрее, чем Костя. Костя увидел, как жаканы ударили в круглую морду гранбота, и тоже выстрелил. Перед капотом брызнули зеленоватые искры и возникла сферическая ударная волна, которая налетела, как ураганный ветер, и Костя с Чеботом упали на сиденья, мало что соображая. Куда делся гранбот, никто так и не понял, не только потому что все произошло в мгновение ока, а потому что из-за яркой вспышки "плазматрона" несколько секунд ничего невозможно было разобрать.
Надо сказать Дядину спасибо за то, что в такой критической ситуации он справился с "росомахой" – не опрокинул, не изуродовал ее и не поубивал тех, кто в ней находился. Хотя, конечно, ей досталось. Но что это за боевая машина без шрамов, с облегчением подумал Костя. Правда, когда Дядин решил "поднять" "росомаху", то, несмотря на то что пневматика сработала, машина не встала на "высокий" ход. Так они и доехали через все спутники-городки до самого Токсово. Все это время трасса позади и спереди была пуста. И все на какое-то время вздохнули с облегчением.
* * *
– Ну все, ребята, можно ехать дальше. – Дядин, звякнув инструментом, вылез из-под "росомахи".
День клонился к закату. Подсвеченные сбоку облака казались плоскими и угрюмыми, похожими на длинных крокодилов. Слева на горизонте торчал покосившийся скелет трамплина, справа между соснами блестело озеро, на котором плавали непуганые утки.
– А что там было, Захар Савельевич? – поинтересовался Чебот, с большим трудом отрываясь от журнала "Плейбой", который нашел за верстаком.
От вида бесстыдно голых женщин у него глаза стали шальными, а руки тряслись, как у паралитика. У них в деревне таких журналов отродясь не бывало.
– Да гранбот нам тяги порвал, – охотно объяснил Дядин, не замечая странного состояния Чебота. – Шпильку пришлось менять.
Телепень подтолкнул Костю локтем и хихикнул:
– Гляди, гляди…
Чебот облизывал губы, как кот после сметаны. Все это время, пока Дядин восстанавливал систему гидроподвески, Костя с Телепнем возились с правым крылом "росомахи". Нашли металл толщиной три миллиметра, вырезали автогеном заготовку и упорно ее гнули, чтобы придать ей форму крыла. Все попытки привлечь к работе Чебота оказались тщетны.
– Как бы не помер от восторга, – насмешливо высказался Костя.
Честно говоря, он и сам с удовольствием посмотрел бы журнал, да гордость не позволяла уподобиться слюнявому Чеботу. К тому же Чебот за просмотр "Плейбоя" заломил такую цену, что даже Телепень возмутился.
– Лучше бы я его сжег! – ворчал он, полный праведного гнева из-за того, что Чебот и не думал уступать.
Чебот, казалось, оставался глух к их страданиям, пока Дядин не вылез из-под "росомахи", только тогда он аккуратно сложил журнал с выцветшей обложкой и изрек фальшивым голосом:
– Ну что у вас здесь? Без меня не можете справиться? – Но ручек своих не протянул и не взялся за инструмент, а с умным видом ходил вокруг до около, крутил, словно принюхиваясь, своим маленьким боксерским носом.
– Не учи дедушек кашлять, – назидательно ответил Костя, чтобы только он отвязался.
Они приварили крыло к потрепанной "росомахе", а Чеботу поручили покрасить его в зеленый цвет, и он под взглядом Дядина не посмел отказаться. Рваные раны на правом боку заварили автогеном и тоже закрасили. Получилась ярко-зеленая заплата.
Чебот взялся за дело в абсолютной отрешенности, перемазался краской от ушей до сапог и даже испачкал свою новую "камуфляжку", от чего, к большому удивлению Кости и Телепня, совершенно не огорчился. Мысли его были заняты исключительно журналом, и от этого он работал небрежно. Косте тоже пришлось взять кисть и основательно закрашивать ржавчину.
– Теперь вроде ничего, – оценивающе разглядывал Дядин "росомаху", обходя ее со всех сторон, – правда, с одним глазом, но, как говорится, шрам на роже, шрам на роже для машин всего дороже.
– Может, хватит работать? – заметил Чебот, пуская слюни на журнал, который у него был спрятан за пазухой. Видно было, что ему не терпится изучить его досконально, во всех подробностях, от корки до корки, но при Дядине делать это он стесняется.
– Эх, ребята, – не замечая ничего вокруг, предался воспоминаниям Дядин, – не жили вы в те времена, когда автомобиль был не средством передвижения, а идолом жизни! Не жили! Это сейчас такого барахла на каждом углу, а в наше время машины были в большом почете и стоили баснословных денег. Богатые покупали себе самые крутые машины, бедные завистливо вздыхали, а женщины слетались на красивые авто, как бабочки на цветы. Жизнь была…
Дядин замолчал на полуслове. Его стальные глаза сделались водянистыми и мечтательными. Телепень презрительно потыкал Костю в бок: мол, смотри-смотри, Захар Савельевич расчувствовался, как бы чего не вышло!
– Расскажите, как тогда было? – попросил Костя, отмывая руки ацетоном.
– Хорошо было… – сказал Дядин, все еще пребывая в своем прошлом. – Народу было много… Целые города… – И, увидев недоверчивый взгляд Кости, добавил со знанием дела: – Таких деревень, как ваша, десять тысяч можно было разместить. – Голос его окреп и стал прежним, таким, каким его впервые услышал Костя – уверенным и непреклонным.
– Ну да!.. – не поверил Чебот, отворачиваясь и, как девку, щупая свой журнал.
Ему было все равно, что там рассказывает Захар Савельевич, главное – добраться до журнала и утолить свою страсть.
– В Москве сколько народу жило? – требовательно спросил Дядин, словно они должны были знать, что было до их рождения, а не оправдывать этим свою безграмотность.
Несправедливо это, подумал Костя. В школу мы не ходили, ничего не знаем, нас без зазрения совести можно тыкать в любую кучу, и будешь прав.
– Сколько? – кривляясь, решил уточнить Телепень.
– Почитай, десять-двенадцать миллионов. А сейчас нас на всю Россию если миллионов сорок наберется, то, значит, хорошо. Никто же не считал, сколько нас осталось после войны.
– Святые угодники, – вздохнул Чебот, думая только о своем скабрезном журнале.
– Да-а-а… – присвистнул Телепень и посмотрел, все еще кривляясь, на Костю, как на авторитета в подобных вопросах: – А сорок миллионов – это много?
Костя понял, что Телепню все равно, сорок или сто сорок миллионов, так уж он был устроен этот Телепень – сын рыбака, ничего его не волновало, кроме еды и журнала "Плейбой" за пазухой у Чебота.
– Если расселить на всей территории страны, – авторитетно сказал Дядин, вытирая ветошью руки, – то получится по одному человеку на сто квадратных километров. Говорят, что север заселен плотнее всего, а в центре никого нет, не говоря уже о югах. Юга-то у нас пострадали больше всех. Вот такие пирожки с котятами, – добавил он. – Поэтому мы и должны найти эту самую "мертвую руку-два" и всыпать кому надо по полной программе. А потом будет видно.
И так он был в этом уверен, так стремился к заветной цели, что Костя невольно поежился. Была в Дядине какая-то надломленность, которую Костя никак не мог понять. Не разобрался он еще в Захаре Савельевиче, который, как и любой взрослый, казался Косте авторитетом во всех начинаниях. Как бы все это красиво ни звучало, подумал он, а забрались мы в такие дебри, из которых в деревню Теленгеш вернуться невозможно. Месяц надо идти и то не дойдешь, вот мы сколько отмахали. Он вспомнил Верку Пантюхину. Хорошо было с ней, как с самым родным человеком. Сердце у него сжалось от тоски и мрачных предчувствий.
– А когда мы поедем? – спросил он, наивно полагая, что чем быстрее развяжется с этой системой "мертвая рука-два", тем быстрее вернется к Верке.
– А вот сейчас и двинем, – ответил Дядин, бросая ветошь на верстак.
– Отлично! – Костя демонстративно забрался в кабину.
Но наступил вечер, а за ним светлая майская ночь, а они остались в Токсово, с тем чтобы на рассвете тронуться в путь. Поужинали тем, что нашли в ближайшем магазине, – консервами и крепким чаем. Спать улеглись на втором этаже мастерской.
* * *
Встали рано. Чебот, который всю ночь разглядывал журнал, ходил вареный, как рак, тыкался по углам, как слепой кутенок, и ничего не соображал. Телепень тихонько хихикал над ним:
– Жила… Жила…
Чебот так никому и не дал даже краем глаза взглянуть на свое сокровище и наслаждался им в гордом одиночестве.
Рассвет застал их в лесу, на выезде из Капитолово – города дачного, тихого и печального в своей пустынности. Тайга быстро брала свое, подступая с мхами и лишайниками к дороге со всех сторон и вскрывая корнями асфальт, как бумагу. Дома, в которых когда-то жили люди, уже не казались такими привлекательными, и когда Дядин останавливался на перекур, Костя не шел в них и не изучал, как было раньше, – надоело. Насмотрелся он на былую цивилизацию – везде одно и то же: пыль, плесень, запустение, иногда скелеты в самых неожиданных местах – там, где людей застала чахомотка. Костя этих скелетов не без основания боялся. "Инфекция должна была остаться, – говорил Дядин. – Так что вы не особенно шустрите по развалинам, а то заразитесь еще".
Дядин вдруг затормозил, и Костя, который тоже спал плохо и теперь добирал сон урывками, в которых ему неизменно снилась Верка, вытаращил глаза. Ему показалось, что они летят в неимоверную бездну. Сердце екнуло так, словно он прыгал на "тарзанке" над речкой Парашкой. В ужасе он чуть не выскочил из "росомахи", но в последний момент разобрал, что никуда они вовсе не летят, а оказывается, стоят на месте, а вокруг расстилается сосновый бор и только впереди действительно ничего нет – вместо горизонта далеко и гораздо ниже колес "росомахи" медленно и величаво плывут серые облака, похожие на огромную перину, и если бы не край обрыва, то явь действительно можно было принять за сон.
Телепень за спиной произнес мертвенным голосом:
– Мать моя женщина… – И не было в его голосе былой насмешки над миром, а один животный ужас.
Чебот, занятый разглядыванием "Плейбоя", ничего не произнес, некогда ему было, он только и делал, что подтирал слюни и прятал ото всех свое сокровище.
– Жила… – тихонько, чтобы не услышал Чебот, ругался Телепень.
– Не боись, мужики, – уверенно сказал Дядин, выключая двигатель "росомахи", – здесь произошел тектонический разлом, после того как на Москву термоядерную бомбу кинули. Редчайшее природное явление. Балтийский щит лопнул именно в этом места, так что весь Кольский подскочил метров на пятьсот вверх.
– И что?.. – дрожащим голосом спросил Телепень.
– Да ничего, – бодро ответил Дядин. – Найдем спуск и скатимся вниз, как на салазках.
На этот раз Чебот отвлекся-таки от своего "Плейбоя" и дрожащим голосом произнес:
– Святые угодники… – И на всякий случай перекрестился.
Телепень шипел:
– Жила… жила… – но так, чтобы, не дай бог, не услышал Чебот.
– Боязно, однако, – хладнокровно заметил Костя, рассматривая облака, хотя на самом деле ему было жутко от подобной высотищи.
Такого пространства он еще в жизни не видел, даже когда забирался на самую высокую сопку рядом с деревней, даже когда скатывался с нее на лыжах. Сопки, может быть, были и выше, но все сплошь округлые, так что пространство под ними ощущалось не так явственно, не в такой мере, как сейчас. И все из-за крутого обрыва.
Костя вслед за всеми вышел из "росомахи" и с опаской приблизился к краю пропасти. Холодный ветер, налетающий из бездны, приносил водяную пыль и трепал бурую, прошлогоднюю траву. На мгновение он разорвал облака, и Костя, как на картинке, увидел огромный город с блестящими шпилями и куполами, реку, протекающую поперек. Он его узнал сразу, как будто сравнил с картинкой в памяти, и на этот раз память не изменила ему, потому что перестала быть ложной и потому что его никто ничего не заставлял вспоминать. И хотя теперь Нева падала в город в виде внушительного водопада, а Финский залив казался большой лужей, Костя уже сообразил, где его дом и как в него попасть.
Однако что-то в этом городе было не так. Город как бы усох, лишился своего прежнего величия, и не из-за того, что была война, не из-за того, что пропали люди и цивилизация, а из-за того, что вокруг и внутри его встал самый настоящий дикий лес, которому всего-то было с десяток лет, но который за это время успел оправиться и, никем не угнетаемый, рос себе и вольготно отвоевывал новые территории, тесня город к центру. Это происходило везде, но больше всего было заметно на окраинах.
– То, что высоко, – это ерунда, – уверенно сказал Дядин, останавливаясь рядом и испытующе вглядываясь в Костино лицо.
– Да, – согласился Костя. – Ерунда… Я там жил… Не знаю, как называлась улица, но я помню ее. Я ее найду даже с закрытыми глазами. Там была огромная песочница, кусты сирени и заборчик, за который мне не позволялось выходить, потому что ездили машины. А еще там была собака породы английский бульдог по кличке Тимоша.
– А что ты еще помнишь? – с тайной надеждой спросил Дядин.
Костя понял, что Захар Савельевич лелеет надежду, что его предназначение в качестве "мстителя" номер пять тысяч сто реализуется на все сто процентов.
– Дом помню… квартиру… телефон на стене в кухне… а еще сундук, на котором мы играли.
– С кем играли? – с любопытством поинтересовался Дядин.
– С соседской девочкой.
Соседская девочка Дядина интересовала меньше всего.
– Найти сможешь?
– Смогу, – уверенно ответил Костя. – Напротив было мемориальное кладбище.
– Пискаревка… – с облегчением вздохнул Дядин. – Это уже ближе к истине. Сейчас приедем к тебе домой и на месте уже сориентируемся. Слышь?
– А?.. Что?.. – От его слов у Кости перехватило дыхание. Он не сразу понял, что Захар Савельевич обращается к нему. – Да, я помню, в книжном шкафу стояли фотографии папы и мамы. Я увижу их?
– Конечно, – пообещал Дядин. – Возьмешь себе на память. А квартиру найдешь?
– Найду, – уверенно пообещал Костя.
– Молодец! – похвалил его Дядин.
– Тогда поехали быстрее, – засуетился Костя. – Где дорога-то?
– Должна быть рядом, – сказал Дядин, – если только там… – Он запнулся на полуслове и показал пальцем на восток: – О-о-о! – И поднял палец. – Слышали?
– Нет, – испугался Телепень непонятно чего, – ничего не слышим…
Костя промолчал, но не потому что не слышал, а потому что не поверил своим ушам. Телепень, который отличался тонким слухом, с недоверием посмотрел на него: шутишь что ли?
– Точно не слышали? – нетерпеливо спросил Дядин и вопросительно оглянулся на Костю, словно тот просто обязан был услышать то, что никто, кроме Дядина, не слышал.
– Я слышал, – храбро сказал Чебот.
– Что именно? – посмотрел на него своими холодными глазами Дядин, и заметно было, что мнение Чебота его не интересует и что он терпит Чебота и Телепня лишь потому, что они Костины друзья.
– Музыка играла… – стушевался под его острым взглядом Чебот.
– Молодец, – равнодушно похвалил его Дядин. – Правильно, пела Бритни Спирс, "He About To Lose Me".
– Чего-чего?.. – растерянно спросил Чебот.
– Это с английского, – объяснил Дядин, направляясь к "росомахе". – "Он собирается бросить меня" – примерно так по-русски, если я времена не перепутал.
– Красиво, – мечтательно произнес Чебот и двинул вслед за ним, как щенок за соской.
Авторитет ничем не убьешь, подумал Костя, авторитет хуже власти.
– Ничего красивого, – криво усмехнулся Дядин, – собачий язык, все наоборот, не так, как у нас: "да", "нет", третье, как у нас "может быть", отсутствует напрочь. Не понимаю, как они общаются?
– Ну да… ну да… – согласился Чебот, хотя, конечно же, ничего не понял.
В этот раз Костя тоже услышал слабые звуки музыки. Мелодия была сродни звукам ветра, и поэтому он не выделял ее из общего шума, но теперь она показалась ему страшно знакомой не только потому, что он слышал ее в деревенском клубе в те редкие вечера, когда Рябой, расщедрившись, выдавал с барского плеча ведро бензина для электростанции, а потому, что мелодия была из его короткого, но счастливого детства. Она словно всплыла из закоулков памяти и стала крутиться в голове – да так явственно, что Костя очнулся только после того, как его окликнули в третий раз:
– Ты идешь, или нет?! – Квадратный, как шкаф, Телепень нетерпеливо махал ему рукой.
– Иду! – Он поспешил сесть в "росомаху" рядом с Захаром Савельевичем.
Память услужливо заработала с удвоенной скоростью. Всплыли лица матери и отца, словно он увидел их наяву. А еще он увидел реку, песчаный берег, крепость, много людей; и конечно, там звучала эта музыка. Она играла на пляже, и мать сказала: "Ешь свое мороженое и пойдем!" Точно, она так и сказала, вспомнил он: "Ешь мороженое…" Я отчетливо помню его вкус. Это был пломбир с клубничным наполнителем. А еще мы пошли по деревянным мостам и там, дальше, где начинались деревья, нас ждала машина, только не помню, какого цвета.
– Захар Савельевич, – неуверенно сказал он, – я вспомнил…
– Опа! – обрадовался Дядин. – Молодец! Значит, мы на верном пути. Что ты еще вспомнил?
– Я вспомнил… я вспомни эту мелодию!
– Точно, она из твоего времени, – обрадовался Дядин и вдруг хищно и нехорошо оскалился.
Оказалось, что он так смеется – почти по-волчьи. Костя замолчал, подумав, что это было здорово сказано: "Из твоего времени", словно время может быть чьим-то или ничьим, а потом стало только твоим. От этой мысли на сердце сделалось теплее, должно быть, еще и оттого, что он нежданно-негаданно вернулся домой. Это же не будет предательством ни по отношению к Ксении Даниловне, ни к Семену Тимофеевичу, ни тем более к Верке Пантюхиной, подумал он. Я только гляну одним глазом и вернуть в Теленгеш. Только погляжу и вернусь. Надоело мне здесь.
– А еще там… в моем времени… – сказал он не очень уверенно и замолчал, не договорив, боясь, что его засмеют прежде всего свои же, но Чебот с Телепнем, развесив уши, слушали его очень серьезно и не думали смеяться. Наверное, они наконец поняли, что значит жить в большом, просто огромном городе, в котором не видно ни конца ни края.
– Ну?! – нетерпеливо подтолкнул его Дядин.
– А еще там была крепость с башенками и древними пушками… – добавил Костя, боясь, что крепость и башенки – плод его ложной памяти.
– Точно! – обрадовался Дядин и хлопнул себя по коленкам. – Петропавловской называется! Есть такая крепость в городе, а перед ней песок. Значит, тебя в детстве водили на пляж и кормили мороженым.
– Кормили… – признался Костя с таким вожделением, что Чебот и Телепень невольно сглотнули слюну и поняли, что не один Дрюндель пробовал изысканные яства.
Вот тогда-то они и позавидовали Косте и подумали, что мороженое вкуснее и притягательнее любого сгущенного молока, которым их потчевал Дрюндель.