Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большакова – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который не знаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берет оторопь, а если они еще и ночью приснятся, бр-р-р… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на Луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно все это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.
Больше Костя на эту тему решил не думать, потому что, как и в случае с Дядиным, только запутался окончательно и бесповоротно. Не хватало ему жизненного опыта, не понимал он еще взрослых мужиков, и это была основная проблема "мстителей". Жизненный опыт они должны были приобрести по мере взросления. А на это нужно время. А времени у них как раз и не было. Вот они, должно быть, и погибали из-за собственной неосторожности и доверчивости. Поэтому я буду хитрить, другого выхода у меня нет, подумал он. Как только Костя пришел в такому умозаключению, на душе у него стало легче и он словно увидел мир в другом свете – яснее и понятнее, но это не решало его основные проблемы: как незаметно подобраться к заветному тумблеру под красным колпачком?
Между тем баркас проскользнул мимо причала, далеко выдающегося в море, и пошел, прижимаясь к берегу, мимо разрушенной башни циклопического вида, мимо равелина, где в стародавние времена стояли грозные пушки, вдоль городского пляжа с покосившимися, оборванными зонтиками и густыми зарослями деревьев, за которыми виднелись плоские крыши городских кварталов. Потом из блеска волн вынырнула длинная полоска пирса, и Дядин стал забирать левее, чтобы его обойти. Благо волны за островом сделались ниже и не так сильно били в корму. За пирсом они увидели длинную аллею, уходящую в глубь города, а по ходу баркаса открылся низкий южный берег Котлина. И чем дальше правил Большаков, тем больше разворачивался порт с молами, причалами, маяками и древними бастионами буро-красного цвета, с глазницами бойниц, которые еще со стародавних времен взирали на главный фарватер Финского залива.
Вовсю светило солнце, блестела бескрайняя вода, и Костя на какое-то мгновение забыл о своих тревогах и с восторгом глядел на открывшийся город. Он показался ему даже красивее, чем Санкт-Петербург, потому что его можно было охватить одним взглядом и понять его планиду, которая заключалась в обороне Санкт-Петербурга, а теперь уже и всей державы, раскинувшейся за ним аж до самого Владивостока. Эк я ухватил, с восторгом думал Костя, далеко гляжу.
За гранитными набережными зеленели деревья и вставали дома, улицы и площади с памятниками, мемориалами и большими черными якорями, которые символизировали славные боевые традиции Кронштадта.
Костя решил, что Большаков правит на форт Кроншлот и что они еще сегодня осмотрят этот самый большой из всех фортов, которые окружали остров Котлин, однако Большаков вдруг резко повернул вправо. Костя испугался, что они сейчас врежутся в мол, но вдруг открылся проход, и Большаков, радостно хмыкнув, так, словно ему приятно было возвращаться в родные места, направил баркас прямиком в него. Ветер стих, волны пропали, блестящая гладь пролива осталась позади, город надвинулся и занял все пространство – так основательно и так величественно, что Костя на какой-то момент усомнился в том, что была война и что время-то сейчас, как ни крути, "марь", что город, как и везде, – мертв и пуст, как оболочка от выеденного яйца, и что в нем нет людей, нет жизни, кроме разве что странного и непонятного Большакова, который обитает в этой каменной пустыне только потому, что он северный куратор и не может добровольно покинуть пост. Должно быть, от этого он и злится, решил Костя, и мучается, а следует, наоборот, радоваться, потому что с появлением его, Кости Марсова, все проблемы решатся чисто автоматически. Запустим ракету, подумал Костя, и Большаков может топать на все четыре стороны. Однако, похоже, у Большакова было свое мнение на этот счет, потому что он, не изменяя враждебного выражения на лице, направил баркас к "зимней" пристани, рядом с которой стояла парочка поржавевших судов, и виртуозно причалил к стенке, накинув веревку на сваю.
Телепень, зеленый, как ряска в пруду, выполз на сушу и со стоном распластался на камнях. Вид у него был еще тот – хуже, чем у подстреленных в деревне кайманов.
– Вот и маяк! – обрадовался Дядин, показывая на высокое белое здание, вознесенное к чистым небесам и украшенное на самом верху красной башенкой.
– На этот маяк мы не полезем, – веско сказал Большаков, возясь с баркасом и выказывая всем своим видом презрение к дилетантам, которые не понимают очевидные вещи.
– Почему? – удивился Петр Сергеевич, разминая поясницу, и похоже, тоже был рад ощутить под ногами твердую почву и снова обрести крепость духа. – Почему? Почему же?!
Костя вспомнил Аманду и подумал, что женщины – народ странный: отдать предпочтение старику вместо молодого парня, казалось ему диким и глупым поступком, лишенным естественного человеческого стремления предпочесть лучшее. Но женщины на то и женщины, чтобы меньше всего понимать их, решил он с легким сердцем. Должно быть, они народ особый, не привычный к мужчинам.
– А ты погляди, – пробасил Большаков, – погляди!
Косте тоже стало интересно. Он посмотрел внимательнее и действительно обнаружил, что маяк несколько покосился и того гляди рухнет в воды Купеческой гавани. А еще Косте показалось, что в ближайших кустах как будто бы мелькнул рыбак с удочкой.
– Ну-ну-ну… – удовлетворенно произнес Дядин. – Значит, Костя и в этом прав. Все-таки наши предки не были дураками. Они знали, что рано или поздно маяк упадет, и поэтому закодировали "мстителя" на Морской собор.
– Это все теория и совпадения, – прогудел Большаков. – Сейчас залезем и увидим, а вот если не увидим… – И опять нехорошо посмотрел на Костю, не обещая ему ничего хорошего ни сейчас, ни позже.
– А куда идти-то? – нетерпеливо спросил Дядин, чтобы как-то отвлечь Большакова от Кости, дать парню вздохнуть свободно.
Несмотря на то что Костя подозревал Дядина в измене, сейчас он ему был благодарен, хотя и подумал, что Дядин мягко стелет, да жестко спать.
– А вот по этой Красной улице и пойдем, – сказал Большаков, показав в сторону суши, где среди деревьев, покрывающихся нежной листвой, проглядывал торец красного здания.
Точно, с облегчением вспомнил Костя, есть в моей памяти это здание. Значит, все идет по плану, который записан у меня в голове. Правда, он не был в этом уверен, потому что успел убедиться, что его память иногда ошибалась.
Они прошествовали мимо этого древнего здания из красного кирпича со следами пуль и осколков на стенах, с выбитыми дверьми и разбитыми стеклами.
– Это арсенал, – снизошел до объяснения Большаков. – Напротив морской вокзал, а слева – Петровский парк.
Город был тих и печален. Только вороны да чайки кружили над ним. А в остальном он был неподвижен и безмолвен, словно хотел сказать этим, что переживает не лучшие времена и что только рад будет, когда парки, гавани и улицы наполнятся человеческими голосами.
– В городе кто-нибудь есть? – пристал к Большакову Чебот. – Есть или нет? Боязно… Мне кажется, что за нами кто-то наблюдает…
– Не боись… – добродушно гудел Большаков, – никого здесь нет, кроме пары таких же несчастных, как и я.
– Я и не боюсь… – в тон ему отзывался Чебот, но все равно озирался испуганно и то и дело шептал: – Святые угодники, – тащил свою "тулку" и крутил лохматой башкой по сторонам, разинув рот. А потом – пропал.
Костя этот момент пропустил и обнаружил отсутствие Чебота лишь спустя некоторое время, в течение которого сам таращился на чудный город, потому что никогда не видел древнюю военную крепость с ее оборонительными каналами, доками и равелинами изнутри. За это время они успели миновать Красную улицу, застроенную невысокими домами с выбитыми стеклами, Петровский овраг, в котором почило от чахомотки все население города, и подступиться к Морскому собору. Здесь Костю впервые кольнуло беспокойство. Он огляделся в поисках друга, но Большаков со свирепым видом уже махал ему рукой, мол, думать надо было раньше, а теперь поздно, надо ответ держать, поэтому Костя решил, что Чебот, то бишь Ремка Дьяконов, от испуга первым нырнул в собор или… или сбежал?
Если снаружи собор был просто массивен, с куполом, плывущим в небе, то внутри он был и огромен, и величествен одновременно. Костя почувствовал себя здесь муравьем. На полу были изображены якорь, краб, барабулька и медуза. Ряд арок с колоннадами, золоченые фризы, цветастый орнамент с неведомыми птицами и растениями. Костя загляделся на всю эту красоту и вовсе забыл о Чеботе. Потом его окликнули чуть ли не хором, и он обнаружил, что Петр Сергеевич грозно смотрит на него из-под арок на втором этаже, а Большаков – так тот вообще гневно машет рукой, стоя в дверном проеме: давай, парень, давай, не тяни резину, все равно перед смертью не надышишься! Пришлось заканчивать лирическую часть экскурсии и топать по узкой винтовой лестнице все выше и выше, под самый купол, парящий в вышине. По периметру купола были расположены окна и смотровая площадка.
– Ну что, узнаешь, что-нибудь? – нетерпеливо спросил Большаков и ткнул рукой в стекло, будто Костя обязан был подчиняться малейшему его приказу.
– Мать моя женщина… – произнес Телепень, глядя на Балтику и город с высоты птичьего полета.
Вот тогда Костя и забеспокоился второй раз, потому что вслед за глупой фразой Телепня Чебот должен был, как обычно, произнести: "Святые угодники", но не произнес, потому что отсутствовал. Костя завертел головой в поисках Чебота, почему-то увидел внимательные глаза Дядина, следящие за ним, а Большаков сказал полным презрения голосом:
– Ну чего ты как вошь на блюде?! – и сунул ему в руки бинокль. – Смотри, "мститель" номер пять тысяч сто, и скажи, где этот чертов засекреченный пункт связи? Может быть, ты даже знаешь, где ракета спрятана?!
Косте это страшно не понравилось, но деваться было некуда, и он стал разглядывать город, и акваторию порта, и дальше, вплоть до Мартышкино, Петергофа и Ораниенбаума, которые располагались на другом берегу залива.
Балтика блестела в косых лучах солнца. Над ней ходили белые облака, и Костя мог поклясться, что не ошибся относительно форта Милютин, который находился как раз посередине между островом Котлин и южным берегом залива. Ему, конечно, приглянулся и форт Александр I, который походил по форме на семя фасоли. Он подумал, что заветная кнопка может быть и там. В памяти почему-то всплыла крутая железная лестница, ведущая на самый верх полубашни. Но он до конца не был уверен, что заветная кнопка именно там, а, например, не на Милютине. Говорить об этом в присутствии Большакова не хотелось по одной причине: пропал Чебот, а это могло означать все что угодно, даже еще один заговор, теперь уже Дядина, потому что Дядин имел влияние на Чебота. А еще Костя почувствовал, что Петр Сергеевич и Большаков с той минуты, как он ступил на остров, неотрывно следят за каждым его шагом, и избавиться от них – самая сложная задача. Для этого надо выиграть время, и не было у Кости ни союзника, ни учителя – вообще никого, кто бы ему подсказал, как поступить.
– Надо попасть в форт Милютин, – сказал Костя неожиданно для самого себя.
Был в этой неожиданности какой-то смысл, но Костя его еще не понял, не уловил, да и кто бы уловил в условиях минимума информации? Разве что сам Бог, беспокойно думал Костя, разглядывая акваторию Котлина, в которой лежали на боку, или стояли, или ржавели перевернутые вверх килем десятки, сотни судов всех назначений – и военные, и гражданские, выброшенные зимними штормами на берег и тихо умирающие в доках Кронштадта.
– Ты уверен? – спросил Большаков. – Его же обыскали раз сто.
– В Милютине есть ракета, – уверенно сказал Костя, не отрывая бинокля от глаз.
– Нет там никакой ракеты! – как будто лениво отозвался Большаков. – Нет и никогда не было! Понимаешь? Ты думаешь, я зря здесь сижу, жду вас, "мстителей", как манны небесной?! Да на фига вы мне сдались! Я эти острова все облазил, от клотика до самых глубоких твиндеков. Темнишь ты, парень, ох темнишь! Может, ты засланный казачок?
– Какой казачок? – удивился Костя, отрываясь от бинокля, и так это у него прямодушно вышло, что Большаков на мгновение успокоился.
– Оставь парня в покое, – встрял Дядин. – Видишь, ему тяжело вспомнить, а ты одно талдычишь: "Темнишь да темнишь".
– Нет там ничего! – уверенно сказал Большаков. – Мне ли не знать?!
– Хорошо, – разозлился Костя, – если я вам сегодня не найду ракету, то будем считать, что я ошибся и ничего не помню. Это будет проверка.
– Поехали! – забрал у него бинокль Большаков. – Поехали! Чего рассусоливать, через час во всем разберемся, и тогда мы поймем, кто ты такой. Может, ты подставной "мститель"?
– А что, бывают и такие? – с иронией спросил Дядин.
– Представь себе, – ответил Большаков, – бывают. Ко всему надо быть готовым.
– Ну, если с такой меркой ко всем подходить… – начал Дядин.
И они заспорили – долго и нудно, но Костя не стал слушать и вникать в суть их перепалки, которая сводилась к тому, что подставных "мстителей" априори не существует, а первым стал спускаться по узкой винтовой лестнице в надежде найти Чебота и расспросить, где он шлялся все это время.
* * *
Трудно было сказать, заметил ли кто-либо, кроме Кости, отсутствие Чебота или нет, но когда они выскочили из Морского собора, злые и наэлектризованные разговорами Дядина, Чебот, как ни в чем не бывало, торчал на Якорной площади. Однако только один Костя обратил внимание, как они с Дядиным обменялись заговорщическими взглядами. Странно это все было и таинственно, и Костя опять ничего не понял, но промолчал, памятуя, что на этот раз длинный язык до Киева не доведет. Зато Петр Сергеевич тут же спросил:
– А ты где шлялся?
Оказалось, что Чеботу поплохело и он отлеживался в ближайших кустах. Для придания своим словам большей достоверности, он покрутил боксерским носом и даже тряхнул головой, отчего его черные вихры разлетелись во все стороны и легли назад, словно копна сена. Костя ему ни капли не поверил, потому что Чебот был свежим, как огурчик.
– А что, я вам нужен был? – невинным голосом осведомился он.
– Да нет… – сказал Дядин довольным тоном. – Мы и без тебя обошлись. – И предостерегающе посмотрел на Костю, мол, если даже о чем-то догадываешься, то держи язык за зубами.
– А у меня голова с детства от высоты кружится, – добродушно сообщил Чебот, и в его глазах мелькнула знакомая деревенская хитрость.
Костя готов был биться об заклад, что Чебот безбожно врет, потому что даже больной Телепень, который имел заячью душу, и тот влез под купол, чтобы поглазеть на город. Однако на вранье Чебота никто не обратил внимания – кружится голова, ну и пусть себе кружится, нам-то какое дело, читалось на лице Большакова и Петра Сергеевича. Костя же решил промолчать, хотя при других обстоятельствах ради спортивного интереса обязательно вывел бы Чебота на чистую воду.
Большаков прямиком направился в порт, и через пятнадцать минут баркас уже лихо разбивал волны, идущие вдоль берега в сторону Санкт-Петербурга. Погода ухудшилась, и вал за валом, накатывающие на правый борт баркаса, заставляли Большакова идти галсами, резко меняя курс, и в результате он не выигрывал, а больше терял время при движении вперед.
Вначале прошли мимо форта Александр I, и его черные стены вставали из воды, чрезвычайно похожие на форт, о котором Костя читал в энциклопедии, он был похож на форт Байярд, который находился рядом с нормандским побережьем Франции. Тоже три этажа бойниц, тот же эллипс в сечении и такие же камни, обрушенные штормами в воду.
Как хотелось Косте крикнуть: "Мы пришли, и никуда не надо больше плыть!" Но он сам же первый не поверил бы своим словам, поэтому промолчал. Они миновали форт Александр I, чтобы устремиться дальше – к форту Милютин, до которого надо было покрыть такое же расстояние, которое они прошли до форта Александр I. Впрочем, если бы Петр Сергеевич в эти минуты наблюдал за Костей, то вся его хитрость открылась бы сразу: не умел Костя хитрить. Однако Петр Сергеевич был занят разговором с Дядиным. Чебот же, хитрющий Чебот с невинным видом взирал на надвигающийся форт. Телепню ни до чего не было дела, он все еще страдал, зеленый, как лягушка. А Большаков усердно боролся с волнами. В общем, Косте удалось скрыть факт своего интереса к форту Александр I.
Он улучил момент и спросил шепотом:
– Где ты был?
Чебот с невинным лицом ответил:
– В кустиках сидел… – На его губах мелькнула знакомая ухмылка, означающая: не лезь, все равно не скажу!
Ну да, понял Костя, хоть режь. Таким уж уродился Чебот – упрямым и своенравным, но глупым, ведь получалось, что он во всем помогает Дядину, а это плохо, очень плохо, и Костя почувствовал себя одиноким, не на кого ему было опереться и не с кем ему посоветоваться, чтобы принять правильное решение.
– Врешь! – убежденно произнес он. – Говори! – потребовал он.
Может быть, Чебот и разоткровенничался бы и рассказал или хотя бы намекнул, что у них с Дядиным на уме, но рядом, как дух, возник этот самый Дядин и сурово посмотрел на Чебота. Чебот поморщился и заткнулся, а у Кости возникло стойкое ощущение, что они в сговоре. Потом его отвлекли, и он на время забыл возникшую мысль, потому что Большаков с Петром Сергеевичем налетели на него, как коршуны, с двух сторон.
– Ну и где твоя ракета? – ядовито спросил Большаков, после того как они втянули баркас на песчаный пляж. – Где? – Он демонстративно из-под руки обозрел развалины форта, который больше походил на недопеченный пирог с оплывшими краями, чем на боевую крепость, призванную охранять Кронштадт с юга.
– Я тоже ничего не вижу! – авторитетно подтвердил Петр Сергеевич и посмотрел на Костю точно так же, как тогда, в спальне у Аманды, – зло и одновременно презрительно.