Этот день промелькнул быстро и радостно – поход наряду с ожидаемыми лишениями дарил яркие моменты, недоступные в серой обыденности. Пряный запах незнакомых трав, исходящий от дымящихся кусков мяса, ласкающие объятия теплого ила грязевых ванн, снимающие с усталого тела напряжение и дарящие взамен расслабленную негу, – еще долгое время картинки из гостеприимного Жойгана будут преследовать странников в холодном безмолвии гор. Выходили из долины рано утром, наполнив доверху фляги целебной водой минеральных источников, вдобавок к тяжелым рюкзакам, груженные, сколько хватило сил, запасом дров, испытывая в сердцах жгучее желание остаться.
– Не боись, – с кряхтением штурмуя не очень крутой подъем, успокаивал Ринчин, – Хэлгин – перевал несложный, через него испокон с той стороны к нам ходили, там, может, и снега-то нет. Погода хорошая – ни тебе ветра, ни дождя. Нам удача сопутствовать должна – Жойган, он не только тело лечит, он от скверны очищает, злых духов, что козни строят, отгоняет.
Погода и вправду стояла на удивление. Долина горячих источников встретила путников теплым затишьем в середине сентября и своим благословением отправила в попутчики солнце и безветрие. Такое и летом нечасто бывает.
– Хэлгин, – рассказывал неугомонный Ринчин, остальные старались молчать, экономя дыхание, – так называется, потому что на нем берет начало одноименная река. Хэлгин, на юг течет. В этих местах много рек истоки свои прячут – Тиса, Сенца, Изиг-Суг и самая великая река, Бий-Хем. Не знаешь? Как это… Енисей по-вашему. К чему это я? Ах да, Хэлгин – это название так, для всех, а по-настоящему у нас это место называют "Лицо Саян". Есть поверье, что на перевале Хэлгин расположены пять глаз Великого Духа наших гор, пять глаз – это пять озер, путешественники Хэлгин еще и перевалом Пяти озер нарекали. Верхнее озеро, самое высокое, – закрытый глаз, никто не видел его воды чистыми, свободными ото льда, остальные – изумрудное, молочно-голубое, черное и серебристо-стальное. Цветные глаза гор. Вы их увидите. Будем мимо идти – не вздумайте из них воду пить или камень бросить – если в глаза хоть песчинка попадет, они заплачут и погода испортится, так что ни-ни. Еще говорят – когда откроется слепой пятый глаз Духа, наступит окончание времен, конец света.
– А сейчас, – стараясь уместить каждое слово в предложенный им самим режим дыхания, спросил Брат, – этот пятый глаз подо льдом?
– Уж и не знаю, – подумав, ответил Ринчин. – Тывины, что в Жойгане устроились, с той стороны пришли, если что, они б сказали.
Нынешние обитатели долины горячих источников действительно появились из-за гор и проделали это совсем недавно. Они очень помогли Брату, дополнив его карту важными заметками и подтвердив – дорога через горный массив существует, очень сложная, но все равно проходимая. "Олень, однако, прошел", – веско мотивировали они свои доводы. Смущение вызывал только тот факт, что тывины шли в начале лета, в наиболее благоприятный для штурма перевалов период. Сейчас, за неделю-две до первого снега, оставалось лишь уповать на благорасположенность погоды. Каждый из членов отряда в глубине души пообещал никоим образом не потревожить зеркало озер-глаз.
Им довелось увидеть глаза гор: изумрудную зелень, сравнимую с цветом высокогорных лугов, молочную голубизну неба, отражающую белые облака, черную бездну, словно и не вода плескалась в скальных объятиях, и честную сталь дорогого клинка, созданного для благородных дуэлей. Никто даже не задумался, сколько печали в серых глазах Брата, как глубоки темные глаза Руса, сколько детской непосредственности в голубых глазах Ванко и озорной энергии в зеленых – Стервы. И уж тем более никому не пришло на ум сравнение ледяных торосов и трещин верхнего озера с безжизненным буркалом правого глаза Ключника. Что будет, когда вскроется толстый слой льда?
Знамения и знаки, символы и пророчества выстраиваются в цепь, и слепые старухи, у которых одно око на троих, да и то выкрадено завравшимся мальчишкой, выслушав донесения бездушных соглядатаев, удовлетворенно кивают головами.
Шестеро остановились на перевале, и у их ног простерся целый мир. Седьмой, бывший с ними, уже искал место для палатки, он знал о горах все и устал любоваться их великолепием. Он не был одним из Шести, и завтра их дороги расходились. Вперед и назад.
– Пик Топографов, – указал Ринчин на высившуюся южнее, затянутую хмарью трапециевидную вершину, – а там, на западе, ваш Азас. Давайте лагерь ставить, огонь жечь.
И путники нехотя принялись заниматься обычными делами собравшихся на ночевку людей. А хотелось еще постоять вот так, глотая свежий ветер и ощущая себя хозяином гор, Покорителем вершин. Правду сказать, первый перевал дался им легко, поманил простотой и доступностью, ох, не насмехаются ли горы над новичками? Время покажет.
Время показало. Быть может, на пути вдоль пяти озер кто-то из путников незаметно для себя оступился, потревожил непрочное равновесие песчинки, камушка на обочине тропы, а тот породил осыпь, сполз крутым берегом, бросился очертя голову в воду, вызвал раздражение, расходящееся рябью кругов на зеркальной глади. Или просто боги погоды опомнились, заглянули в свой отрывной календарь и поспешили исправить ошибку.
Спуск сквозь морось и колючий ветер был тяжелее, мучительнее и дольше, чем подъем. Ссадины и синяки упрямо противоречили общепринятому мнению, что спускаться всегда проще, чем подниматься. А сзади, по ту сторону перевала, этого никто не слышал, скатился вниз, ломая руки, сделавший лишь один неверный шаг, их опытный проводник. Его падение остановил крупный валун, и он застыл с переломанным позвоночником и ясной головой, страдающий от жажды, в двух шагах от озера с зеленой как трава водой. Он умирал несколько дней, когда остальной отряд преодолевал ощупью следующий перевал, умирал мучительно, скребя старческими руками окровавленный снежный наст, но ни о чем не жалея. Маленький человек, попавший под колесо Судьбы, на мгновение прикоснувшийся к Истории и тут же выброшенный на обочину, счастливый, что ему довелось заглянуть в глаза Смерти, ну и, заодно, в глаза гор.
– Снег… – На ладошку Стервы ложится пушистый ажурный комочек, сверкающий в лучах невесть откуда пробившегося среди туч солнца.
Миллиарды подобных ему водят хоровод вокруг кучки людей, опешивших от внезапно угомонившейся стихии. Снег. Не та крупнозернистая льдистая масса, опасным скользким настом устилающая склоны. Снег, нежный и воздушный, кружащийся, уносящий с собой в край волшебных сказок. А еще совсем недавно ветер жесткими порывами старался сбить путников с ног и бросал им в лица брызги колючей изморози.
– Снег… – Девушка поправляет мокрый черный локон, и даже озноб отпускает продрогшие тела, так умиротворяюще действуют сверкающие искры снежинок.
– Снег, – бормочет бледный Брат с украшенной сосульками бородой, – идем быстрее, пока видно. Смотри, куда чуть не угодили.
Правее, в десятке шагов, – страшная бездна обрыва.
– Тур, – указывает Рус на невысокую каменную горку, и странники спешат в выбранном направлении, по дороге подбирая разбросанные булыжники и укладывая, поправляя рукотворную пирамидку.
Навряд ли в обозримом будущем кто-нибудь еще отважится пройти этим путем, кому также понадобятся маршрутные вехи, но таков обычай – еще один из обрядов гор.
Пока видно – надо идти быстро. Погода изменчива, как характер модницы. Пока видно – это ненадолго. Мельтешение снежинок ускоряется, ускоряется, и вновь ветер набрасывается со всех сторон, скрывает небо в серой мгле, и вокруг – взвесь из воды, смешанной со льдом, пронизывает, сквозняком пробирается под одежду и отбирает скопившиеся крохи тепла. И снова каждый шаг – движение в неизвестность, даже обостренные чувства Ключника бессильны перед оглушительным буйством сил природы. Неба нет, пространства нет, и видимость дальше вытянутой руки – непозволительная роскошь. Время тоже остановилось. Кто знает – когда зайдет солнце? А может, оно уже скрылось за хребтом, тем, что должен быть впереди? И где он есть на самом деле?
Что-то кричит идущий впереди. Кстати, кто возглавляет отряд? Не поймешь, даже голос неразличим в шуме ветра. А, Ключник нашел укрытие – скальный выступ, защищающий от ветра с одной из сторон. Ветер дует отовсюду и одновременно, но в этом месте его, кажется, на четверть меньше.
Оскальзываясь и падая, люди ставят палатку, ловя трепыхающиеся полы грубой жесткой материи. Вечностью позже – дрожа и ежась, кутаются в сырые одеяла, жмутся у костра, сложенного из нескольких оставшихся еще с Жойгана поленьев и подобранных где-то по дороге сухих комьев ягеля. А еще они потягивают из железных кружек обжигающий ароматный чай из запасенных листьев черной смородины и веточек брусники, и это – самый прекрасный, самый вкусный, самый желанный напиток…
Кто сказал, что Ад – геенна огненная? Нет, Ад – это промозглая ледяная пустыня.
Снег в этом году выпал чуть раньше обычного. Не намного – на неделю, самое большее две, но, один раз укутав землю белым покрывалом, он уже не отступит до мая, а значит, зима, длинная зима измененного мира началась.
Алекса погода ухитрилась застать врасплох. До Чазылары – два дневных перехода, а тропу замело настолько, что идти придется, ориентируясь на верхушки горных кряжей. И на лед ступать пока опасно – еще не установился как следует. Хорошо, хоть на полпути у впадения реки в местную водную артерию под названием Хам-Сыра должна быть изба промысловиков, добраться туда – отсидеться пару дней, благо припасы позволяют. Ходил Алекс к восточной оконечности Азаса, к истокам Бий-Хема, с конкретной целью – исследовал уровень фона на территории бывшего заповедника. Шел, пока не иссяк недолговечный заряд изношенного счетчика, но и без того было ясно – всплесков нет, чисто, чисто, как нигде на этом проклятом материке. Это хорошая новость, прекрасная, подтверждающая, что вся Тоджинская котловина, чуть больше двухсот верст в поперечнике, пригодна для жизни, пусть несколько загрязнена на западе, но и то – в пределах нормы. Прогнозы оправдывались – защищающие долину со всех сторон горные хребты не пустили внутрь воздушные потоки, несущие отравленные осадки, остановили бушующие вовне пожары и позволили сохраниться сложившейся экосистеме, сформировавшейся в условиях сурового резко континентального климата. По сути, зима здесь ужесточилась незначительно, и все местные виды легко к ней приспособились.
Домой. Изменение погоды – происшествие неприятное, но терпимое, день придется выкладываться по полной, меся липкий снег до самой избушки. Не впервой, жалко – лыжи не прихватил. Алекс подбросил рюкзак на плечах, окинул взглядом подножие невысокого хребта, вплотную подступающего к реке, и двинулся в нужном направлении. Он еще осмысливал нечто неестественное, увиденное мельком на склоне, когда в спину толкнул властный и одновременно усталый окрик:
– Стой!
Замерев на месте, Алекс понял две вещи. Первое – что резанувшее глаз полузаснеженное синее пятно на косогоре могло быть только верхом палатки, крайне редкое, почти невозможное явление в этих безлюдных краях. И второе – что в голосе незнакомца абсолютно не чувствуется акцента, что значит, он не принадлежит к племени местных тывинцев, не часто, но все-таки иногда встречающихся маленькими группами на территории бывшего заповедника. Скверно – чужак пришел издалека и может оказаться очень опасным.
Алекс медленно обернулся. Чуть выше в гору, закутанный в шерстяное одеяло на манер пончо, стоял высокий худощавый мужчина. Низ лица скрывал толстый шарф, а глаза находились в тени широкополой шляпы. Руку незнакомец угрожающе держал у бедра, и затянутая в черную кожу ладонь сжимала тупоносый короткий предмет. Оружие.
"Ствол, – отчего-то равнодушно оценил ситуацию Алекс. – Ишь вырядился, как есть – кабальеро".
Чужак, сильно припадая на правую ногу и в то же время легко, словно хромота ничуть не стесняла его движений, спустился вниз и остановился напротив. Алекс ждал, прекрасно понимая, что предпринимать сейчас какие-либо действия рискованно.
– Жилье поблизости есть? – осведомился чужак.
Алекс отрицательно покачал головой.
– А сам откуда?
– Чазылары.
– Далеко?
– Верст шестьдесят.
– Далеко… Помощь нужна.
Не один – догадался Алекс.
– Помощь?
– Пойдем, – кивнул незнакомец.
Ствол он опустил и пошел первым – хорошая примета.
Возле палатки сидела черноволосая девушка в большой для нее телогрейке. Странная девушка – синие глазищи спокойно скользнули по Алексу, даже бровью не повела. А внутри сооружения лежали четыре человека, скорчившиеся, дрожащие, в негнущихся оледеневших одеждах, еле подающие признаки жизни.
– Что с ними? – Впрочем, ответ был известен.
– Обморожение, лихорадка, жар. Сильный. Мальчишка в бреду.
– И как я могу помочь? – Алекс заметил, что собеседника тоже изрядно трясет.
– Им нужно тепло.
Незаметно для себя Алекс изменил отношение к незнакомцу. Наверное, небесные глаза его спутницы убедили исследователя в том, что встреченные ему люди да, опасны, но вполне вменяемы, не то что агрессивно настроенные тывинцы.
– На полпути жилье есть. Там и печь, и припасы на крайний случай.
– Идем!
– Как? Эти четверо лежачие, погода меняется каждые полчаса. Без лыж и я за день не доберусь.
– Идем! Встанут, ты их не знаешь. И лыжи у нас есть…
И они встали и, пошатываясь, пошли, а хромой всю дорогу нес на руках постанывающего мальчика, и синеглазая порхала между изможденными путниками, что-то нашептывая, странным образом поддерживая их на ногах. Караван мертвецов, про себя назвал эту процессию Алекс, которому отдали принадлежащие мальчику лыжи. Упрямые зомби, тянущиеся навстречу теплу. Хорошо, хоть дорогу новый проводник знал прекрасно, да и трудностей она не представляла. Шли, шли, шли… и, удивительное дело, к вечеру измочаленные странники повалились на дощатый пол уютной заимки. Добрались.
Только дверь затворилась за последним вошедшим, как снаружи взревела обиженная стихия, упустившая свои жертвы.
Стерва с Русом оклемались быстро, а Брат с Ванко задержались в постелях почти на месяц. За это время Ключник несколько раз мотался в Чазылары, познакомился с тамошним старейшиной, приводил в избу местного лекаря.
Долгие морозные вечера под потрескивание дров в маленькой печурке располагали к общению. Алекс, частый гость на удаленной заимке, охотно рассказывал историю Азасской общины. Война застала имперскую экспедицию топографов, тех самых, со слов Ринчина, больших людей, геологов и еще каких-то там труднопроизносимых специалистов на территории дикого заповедника. Что они здесь искали или исследовали вдали от людей, сам Алекс, тогда еще мальчишка, сын начальника экспедиции, толком не знал. Программа поддержки малых народов это называлось. В один из зимних дней пропала связь – единственная ниточка, соединяющая отряд из более чем сотни ученых с цивилизацией. Белый шум – описал это явление рассказчик. А потом – то же самое, что и в Орлике. Когда немного поуспокоилось, выбрались в Чазылары, крошечное и единственное поселение в центре заповедника. Там узнали об услышанном местными в последние мгновения сквозь треск помех по дальней связи – свершилось то, чего боялись и чему отказывались в глубине души верить: война. Не поделили что-то политики.
Народ в экспедиции подобрался деятельный и, самое главное, образованный. Осмотрелись – жить можно, главное, чисто, ну и стали обустраиваться. Торфа кругом навалом, запустили теплостанцию. Десять лет разведку вели, на севере, где вообще до них людская нога не ступала, – нашли черное золото, нефть, сейчас добычу налаживают. Настоящего золота тут, к слову сказать, тоже завались, только кому оно сейчас нужно. До войны на огромной территории Тоджинской котловины жило всего около шести тысяч населения, и то все больше в западной части, там центр района, село Тоора-Хем, с десяток улусов по течению Бий-Хема. Сейчас в той стороне пусто, те немногие, кто остался, постепенно в Чазылары перебрались. Бывшее поселение в десяток дворов теперь не узнать – ветряки, котельная, кузница, лесопилка, ферма. Сейчас в общине почти тысяча членов – живут, трудятся, детей рожают.
– Так уж у вас все ладно? – переспрашивает Брат, а сердце поет, из груди рвется: "Вот оно! То место, что искал!"
– Да нормально, – отвечает Алекс. – Тоджин – место уединенное, заповедное, извне сюда попасть тяжело. В остальной Тыве сейчас черт-те что творится. По горным тропам местные пробирались – рассказывали. Новообразование – Орда, все под себя подбирают, грызутся друг с другом.
– А вообще здесь с местными как?
– Ну, – Алекс замялся, – до войны, говорят, имперская политика этот край не жаловала, ресурсы разворовывались, население спаивалось. Тывины, кстати, к алкоголю устойчивости никакой не имеют – национальный метаболизм. Короче, с таким отношением нашего брата тут недолюбливали, было за что. Но здесь, в Тоджине, коренных немного, а которые есть – лояльные. Было несколько стычек вначале, что там говорить, подавили. Сейчас тихо.
И Брат нетерпеливо ерзает в постели, мечтая побыстрее воочию увидеть Чазылары – остров порядка в океане хаоса…
Окрепшие странники смогли покинуть свое пристанище только в конце октября. Зима к тому времени уже установилась по-настоящему такая, к какой привыкли обитатели всей планеты и о какой даже помыслить не могли восемнадцать лет назад.
Ключник с утра ушел в поселок и вернулся оттуда во второй половине дня на подводе, запряженной парой мохнатых коротконогих лошадок. "У них и конюшня имеется", – восхитился про себя Брат. Животные споро тащили сани по окрепшему льду реки, становившейся зимой главной магистралью, а Рахан сидел рядом с возницей и кутался в короткий полушубок. Ключник за четыре недели вынужденного отдыха если и стал чувствовать себя лучше, то на внешнем виде это сказалось мало – язвы и ожоги, доставшиеся в катакомбах театра, добавили шрамов на и без того безобразном лице, к тому же он полностью облысел. Монстр, глядя на него, думал Брат – такими в довоенные годы изображали адских демонов. Да и болезнь никуда не делась, просто из прогрессирующей стадии перешла в вялотекущую – приступы слабости мучили бывшего солдата с упрямой периодичностью. Сейчас, похоже, Рахану снова нездоровилось.
Ждать, однако, следующего дня не стали, лошадей пристроить негде, и на ночь глядя двинулись обратно. В спускающихся сумерках Брат допытывался у возницы, не шалят ли в этих краях волки или еще какие создания. Собеседник отвечал отрицательно, и Брат с удивлением пришел к выводу – сверхъестественных тварей нет и здесь. Приехали поздно и сразу же уединились в отведенной для гостей избе.