Ванко не хочется вспоминать, как жутко, безобразно и отталкивающе, кусками отделялась от белеющих костей гниющая черная плоть. До сих пор жжет запястье в том месте, где его охватывали сухие и гладкие, тонкие пальцы-когти, покрытые хрупким пергаментом вновь нарастающей кожи. И стоит перед глазами лицо: одна половина – просто лицо смертельно больного человека, другая – ошибка нерадивого гончара, бросившего внезапно свою работу и смявшего, перекрутившего податливую глину. Безжизненный, неподвижный, никогда не закрывающийся глаз и белые губы, изогнутые в правом углу в вечной печальной усмешке, шепчущие, как заклинание: "Пацан, найди, найди, пацан".
– Гангрена – и заживают? – прошептал под нос непонятное Лекарь, видно, его все-таки можно еще удивить. – Будем возвращаться, обязательно посмотрю.
Торжище своим чередом продолжалось, и к следующему утру загулявший ночью Слав рассказывал землякам занимательную историю о том, как торговцы людьми похитили намедни маленького мальчика. Отец ребенка, на их беду, был мужик не промах, пришел в лагерь и перебил хозяев с охраной, освободил и сына и невольников, положив уйму народа. Работорговлю здесь не приветствовали, а потому особых разбирательств по происшествию не последовало. Непосредственный участник конфликта, Ванко, мог бы многое пояснить домочадцам, однако понял, что афишировать свою роль в столь громком деле не стоит, и промолчал.
Вместе с тем ярмарка удалась на редкость богатой и зрелищной, даже купцы, не раз бывавшие в местах и получше, признавали, что в подобном захолустье не ожидали увидеть такого стечения народа.
Практически каждый день отмечался маленькими происшествиями: где-то факир дыхнул пламенем и спалил несколько палаток, в другом месте на торжище забрела стая волков, подрала гостей, и их гоняли меж стоянок всем миром, то в Куте выловили тело утопленника, который накануне пьяным разгуливал по лагерю. Кому что на роду написано, от предопределенности не уйдешь – выжившие после войны твердо верили в судьбу и старались не противиться ее капризам. Во второй половине случилось еще одно событие, ставшее, наверное, роковым в жизни маленького хутора Сивого.
Ванковы поиски казались безуспешными. Он рыскал повсюду, совал нос во все подозрительные, на его взгляд, места, но никого, подходящего под описание своего израненного друга, не встречал. Он примелькался и стал многими узнаваемым участником всего ярмарочного действа.
– Куда спешишь, пострел? – зачастую приветствовали его то у одного, то у другого котла. – Заходи на кашу!
Миновали пока пристального мальчишечьего внимания лишь злосчастная палатка работорговцев – на бросок копья боялся подходить к ней паренек, и лагерь наемников, взятый на заметку еще в начале ярмарки.
Эти люди продолжали держаться особняком, за пределы обжитой территории не выходили, вели себя вызывающе и остальными гостями воспринимались враждебно. Кто-то рассказывал, что некоторые караванщики, подвергавшиеся нападениям за время своих странствий, опознали в них своих обидчиков, поговаривали, что здесь, на ярмарке, наемники присматриваются к будущим жертвам.
Случай помог Ванко поближе познакомиться со странными гостями.
Он бесцельно, если смотреть со стороны, прохаживался недалеко от интересующей его стоянки, когда из-за палаток показался долговязый малый лет семнадцати.
– Эй, деревня, иди сюда быстро, – окликнул он паренька, махнув рукой, чтобы стоящий в одиночестве Ванко не подумал, будто тот обращается к деревьям на опушке.
– Ну. – Ванко приблизился, пытался выглядеть уверенно и независимо.
– Гну! За мной иди. – Молодой наемник нырнул под растяжку и приподнял полог, натянутый между палатками и скрывающий внутреннее пространство от случайных глаз. – Вынеси по-шустрому.
Напротив мальчика стояло большое ведро, до верха полное нечистот. Все отходы своей жизнедеятельности посетители Осетровского торга доверяли спокойным водам текущей неподалеку Куты. Ванко вздохнул – отсюда тащить тяжелое и грозящее расплескаться ведро тяжело. Однако делать нечего, отказаться не позволяли ни необходимость побольше узнать о хозяевах лагеря, ни, тем более, приказной тон собеседника, могущего в случае чего устроить взбучку не хуже, чем зловредный старик.
Когда дело было сделано, Ванко на правах знакомого сунулся с пустым вонючим ведром внутрь лагеря. Его нанимателя видно не было, зато на стуле с матерчатыми спинкой и сиденьем, высоко закинув на такой же раскладной стол длинные ноги в обтягивающих кожаных штанах и сапогах с короткими голенищами, сидела симпатичная девица и ковыряла под ногтями кончиком узкого ножа.
– Вау! – Неожиданно в двух вершках от щеки мальчика, упруго войдя в древесину и звонко вибрируя во вкопанном столбе, возник стилет. – Ка-акие гости! Откуда ты, такой красивый?
В руке незнакомки уже танцевал родной брат дрожащего перед носом Ванко ножа. Поблескивая хищным лезвием, оружие завораживающе плясало, перекатываясь между пальцами, лезвие – рукоятка, лезвие – рукоятка, словно привязанное.
– Просили, вот я и вынес, – кивнул в сторону емкости Ванко.
– Фи, – смешно сморщила носик наемница. – Серый, слушай, наш Черенок еще сопли подобрать не успел, а уже вместо себя дерьмо таскать запрягает.
Из большой палатки показались двое: один среднего роста, коренастый и лысый, с глазами слегка навыкате, второй – чуть повыше, худощавый, с мелкими чертами лица и весь какой-то гибкий.
– Чего там? – поинтересовался худой.
– А вон – Черенок золотаря нанял.
Все уставились на Ванко, словно невесть откуда посреди дикого леса его повстречали. Под пристальными взглядами паренек почувствовал себя неуютно, тем более ему не было понятно – смеются его новые знакомые или всерьез говорят. Желание броситься наутек он в себе подавил – уж очень зловеще сверкало лезвие, описывая восьмерки вокруг пальцев девушки.
– Где этот урод? – процедил пучеглазый.
Его напарник заглянул в одну палатку, другую, нырнул внутрь, после чего оттуда вывалился подгоняемый затрещиной Черенок.
– Краб, ну что я… – подбежал он к коренастому, но не успел закончить – резко выброшенный локоть с хрустом встретился с переносицей и отбросил его назад.
Ванко с удивлением отметил, что на правой руке Краба отсутствуют средний и указательный пальцы. Черенок повалился на спину, потом неуклюже сел и прижал к лицу ладонь, из-под пригоршни потекла кровь.
– Кто это? – Коренастая фигура надвинулась на барахтающегося наемника.
– Пацан, он тут по всему базару шастает, – всхлипнул Черенок.
– Что. Он. Здесь. Делает? – раздельно выплевывая слова, продолжал Краб.
– Ведро выносил, – заскулил юноша. – Краб, ну он бездомный, наверно, по всему базару околачивается, его то тут, то там подкармливают, я видел. Думал, пусть поработает, жратвы бы дали.
– Ага, думал. – Нога в тяжелом сапоге хлестко приложилась в плечо, отчего Черенок вновь опрокинулся. – Стерве расскажи, она сказки любит. Благодетель хренов. Пошел вон!
Взгляд, которым наградили Ванко исподлобья, не обещал ничего хорошего, однако мальчишка его даже не заметил, так как на него теперь уставились рачьи глаза Краба.
– Ты кто?
– Ванко.
– Чего вынюхиваешь?
– Дяденька, кушать очень хочется, – решил поддержать Черенка Ванко.
– Не похож ты на оборванца. В городе живешь?
– Ага, – шмыгнул носом Ванко, завираясь окончательно.
– Краб, не мучай ребенка, что он, сам напросился? – вступилась Стерва и кошачьим движением обняла паренька за плечи. – Смотри, я вот его себе оставлю, усыновлю, та-акой милашка.
– Хомячка лучше заведи, – хмыкнул Краб. – Так, шкет, вали отсюда, еще раз встречу – уши с языком на суп пущу.
Отведать такого блюда, впрочем, как и менять родителей, особенного желания у Ванко не было, поэтому дважды упрашивать его не пришлось. Отдышаться он смог, лишь добравшись до родной палатки. Последним, что он услышал в лагере наемников, были тихие слова, сказанные Серым: "В дело, Краб, надо быстрее – у людей от скуки мозги киснут".
И дело, похоже, не заставило себя ждать – к концу второго дня к городу прибрел окровавленный полуживой караванщик, член одного из выбывших накануне торговых обозов. Рассказанное им прозвучало шокирующе: многочисленный купеческий отряд был до последнего перебит в полудне пути нападающими, похожими по приметам на расположившихся лагерем наемников. Возбужденная толпа хлынула к предполагаемым обидчикам. Ванко и тут не остался в стороне и всему происшедшему оказался непосредственным свидетелем. Навстречу готовившим уже колья поострее мужикам вышли всего четверо: Краб с Серым и двое, знакомых мальчику лишь издали.
– Ну, что надо, бараны? – не дав опомниться, резко начал Серый.
– Ты нам не пастух, а мы тебе не овцы, – огрызнулся кто-то.
– А кто вы? Стадо! Один блеет – остальные подмемекивают. Что столпились? Крови волчьей попробовать хотите? Кишки свернет! – Серый прошелся перед столпившимися, он действительно походил в этот момент на волка, поджарого, смертельно опасного и готового прыгнуть. – А?! Бараны! Кому рога свернуть?
– Ты потише давай, порвем ведь ненароком!
– Па-арвете?! Если затопчете только, быдло! А мне своей шкуры не жалко! Она и так рваная! Зато сколько вас мы положим – штабелями, Стая до зимы пировать будет!
Народ напирать уже переставал – ведь ежели подумать, то кому досталось? Купцам, так эти знают, чем рискуют, если на охране сэкономили, с чего теперь простому люду под молотки идти? Да и наемники, по всему, звери опасные, тут четверо, вооружены лишь ножами, но за тонкой тканью палаток такие вещи ждать могут – кровью умоешься.
– Ты не ерепенься, а разобраться надо, – зашумели пришедшие.
– Так разбирайся, кто тебе не дает, – спокойно ответил Краб и, положив руку на плечо, оттащил Серого. – Вот как разберешься, доказать сможешь, приходи, нам расскажешь, а мы послушаем.
– Да кто они такие – нас судить? – надрывался Серый. – Краб, дай я их расшматаю!
– Шли бы вы по домам, не видите – ему совсем башню снесло, натворит дел, всем только хуже будет. Я вам зла не желаю.
Понуро, втянув головы в плечи, порыкивая для виду, медленно начали расходиться люди. Только внимательные могли бы заметить в сгущающихся сумерках, как переглянулись-ухмыльнулись Краб и Серый, возвращаясь в палатку. Ночь прошла без былого веселья, в угрюмом пьянстве, и лишь самые озверевшие время от времени порывались пойти кончать отморозков. Благоразумные их удерживали – резни не хотел никто. Понятное дело, утром никто не расстроился, а многие вздохнули с облегчением – наемники сняли лагерь, и лишь остывшие кострища напоминали об убывших в неизвестном направлении. Дело, однако, этим не кончилось.
Ближе к вечеру с западной стороны клубы пыли на дороге известили о приближении конного отряда. Вновь загудел торг – не сулит ли беды появление неизвестных? Схватились за оружие, но потом вздохнули с облегчением – во главе всадников скакал Полк. Влетел на Главные ряды, погарцевал для виду и красиво соскочил с лошади. Дружинники резво посбрасывали с седел три пыльных связанных тюка-тела.
– Ваши знакомые? – поинтересовался Полк.
В двоих из окровавленных и вяло ворочающихся пленников опознать кого-либо было сложно – непримечательные личности, зато третью признали многие. На ее ладную задницу засматривалась половина мужиков на ярмарке – Стерва.
– А, добегались! – радостно зашумели собравшиеся. – А остальные твари где?
– Падальщиков выше по течению кормят, – ответил Полк и приподнял за локти Стерву. – Миледи, вам есть что сказать уважаемым гостям?
На измазанном и окровавленном лице Стервы вдруг блеснула белозубая улыбка:
– Ой, блевать от вас тянет, пошли бы помылись – хлевом сильно шмонит!
Всколыхнулась, взревела толпа:
– На колья! По кругу бабу!
Другие перешептывались:
– Огонь малышка, с такой бы покувыркаться!
– Она тебе яйца отгрызет, не подавится.
А Ванко было жаль Стерву. Сила в ней чувствовалась, шальная и необузданная, но очень притягательная.
– Что делать с ними будешь? – поинтересовались у вожака.
– По закону. Только кончим тихо – не звери мы кровавые зрелища устраивать, и вам не позволю, не по-людски это – видом крови и мучений взор услаждать. Ночь переночуют, а поутру отведем в лес и кончим. – Вскочил в седло Полк и дал знак забрать пленников.
В багряной дымке заходящего солнца величественным монументом застыла фигура всадника. Еле развевающийся длинный плащ, будто сложенные крылья, придавал сходство со спустившимся с небес ангелом-спасителем. Полк казался выше и мощнее, его осанка, уверенный вид говорили о том, что этот человек не будет сотрясать воздух пустыми словами. Он пришел сюда навсегда.
– И впредь на нашей земле я непотребства терпеть не намерен. Так будет!
Глава 3
Сельский дурачок, плод кровосмесительной связи своих родителей, пригревшись на центральной площади, самозабвенно лепит из конских катышков нечто, отдаленно напоминающее фигурку человека. Похоже, он мнит себя Творцом и твердит об этом прохожим. Люди снисходительно улыбаются, он безобиден и кроток, он не в состоянии вызвать гнев богов. Великий ученый-алхимик в своем храме знаний среди реторт и пробирок изучает тайнопись человеческого кода. Он жаждет сделать человека совершеннее – сильнее, умнее, быстрее и знает, как это сделать. Но догадывается ли он, беспечный, что порождает Чудовище?
Чем станет мир без торговли? Не думайте, что караваны везут товар просто в алчной надежде потуже набить мошну владельцев. Караваны несут свежий воздух, с их приходом в сердцах людей оживает надежда – они перестают чувствовать себя оторванными от всего мира, потому что теперь их с другими удаленными и разрозненными поселениями-бусинами связывает в ожерелье Жизни тончайшая нить – караванная тропа. Конечно, купцов уважают. Естественно, купцы извлекают прибыль, но посудите – их работа во сто крат опаснее и сложнее, чем труд земледельца. Сейчас караваны не те, что раньше, караван теперь в первую очередь слаженная боевая единица, караванщики – братья по оружию, преисполненные ответственности за судьбы тех, к кому ведет их тропа. Разумеется, купцы богаты и могут позволить себе многое, чтобы снять скопившееся напряжения. Купец, владелец одного из самых процветающих на Пути караванов, слыл горячим поклонником женской красоты. Последняя из приобретенных превосходила всех, виденных им ранее. Юное и стройное, почти детское тело рабыни будило желание, воспламеняло волнение в чреслах даже у тех, кто отвергал женственность в детях, предпочитая для утех зрелых любовниц. Она услаждала взор хозяина, но лишь до тех пор, пока тот не возвел ее на ложе. Там его постигло величайшее разочарование – приобретенная оказалась пустышкой. В ее молчаливости и замкнутости и раньше усматривали скудоумие, теперь же все убедились окончательно – баснословная цена была отдана за идиотку. В постели рабыня лежала безвольным мешком, не понимая, чего от нее хотят, и лишь пялилась в потолок своими огромными глазищами. Не стоит винить купца в том, что, вместо даров любви и нежности, он начал ласкать свою наложницу плетеной нагайкой. Сложный, змеящийся узор меж ее лопаток был не чем иным, как следами регулярных и изощренных порок. Впрочем, ей было все равно – при каждом ударе кнута она вздрагивала и сжималась точно так же, как раньше, когда хозяин входил в нее.
Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
Верно говорят – многие из новшеств являются не чем иным, как давно забытыми либо просто претерпевшими изменения явлениями. "Старая сказка на новый лад", – прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенными на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами, – что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища? Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений, и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались, собравшись несколькими родами, ночуя на суше – летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
– Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… сейчас упростили все, предание сделали, – рассуждал Сивый, – а суть такая же.
– А вдруг он и правда – ходит? – возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
– Кто его видел?
– Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, он страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
– А когда осознает?
– Повернет мир к возрождению либо к гибели окончательной.
– В сказку хочешь поверить, дескать, он придет за тебя и все сделает?
– Да пойми ты, это не религия, это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
– Ходил и детей водил.
– Про второе пришествие слышал?
Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
– Ну, завернул! Второе пришествие! Может, он еще и мертвых поднимет?
– Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь. Как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
– А во что верить? В драконов? В тех, кто войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род – будем выкарабкиваться. А так – никому мы на фиг не нужны! Ты говоришь – спаситель ходит… Тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы вон тоже летают, а толку? Может, и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
– Кочевники рассказывают: тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст, – станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
– Тебе, Кулак, видно, миром поуправлять не терпится, хутора своего мало, – беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ею в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки, можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся – по телу пробежала волна тепла и успокоения.
– Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
– Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
– И ему не веришь?
– Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
– Почему? Многие к нему пришли.
– Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны – сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.