– Наглеете. Субординацию нарушаете. Анну Аней называете. Кстати, ей это нравится, – с тоской произнес Вяземский, откидываясь в кресле, и устало закрывая глаза.
Постучавшись, вошла Аня, ввезла столик с дымящимся кофейником и прочими принадлежностями для ценителей кофе.
Вяземский полез во внутренней карман ветровки:
– Анна, будьте добры, сделайте для владелицы этого паспорта шенгенскую мультивизу, и закажите нам с госпожой Бересневой билеты в Берлин. В Берлине нам потребуются два номера в какой-нибудь приличной тихой гостинице.
– На какой срок, Ян Александрович? – уточнила Анна.
– На двое суток.
Дождавшись, когда секретарша выйдет, Олаф поднял бровь и всем лицом изобразил недоумение:
– Даже так?
– Даже так, Олаф, даже так. А сейчас я тебе буду рассказывать, почему.
Рассказывать Вяземский умел. Он коротко и точно изложил все, что говорила ему Татьяна, не забыв охарактеризовать и эмоциональное состояние Бересневой.
Слушая ту, часть, о которой уже знал, Олаф вежливо кивал, а в тот момент, когда Вяземский заговорил о серийных убийствах с расчленением, что-то эмоционально пробормотал и, резко подавшись вперед, поставил чашку на столик..
Закончив рассказ, Вяземский допил кофе и снова откинулся в кресле.
Сложив пальцы домиком, уперся ими в подбородок, помолчал.
Молчал и норвежец.
Наконец, наливая себе вторую чашку кофе, произнес:
– И что это может значить, как думаете?
Вяземский качнулся вперед, оперся локтями о столешницу:
– Нет уж. Сначала я хочу услышать ваши соображения, уважаемый господин Сигурдсон.
– Если коротко, то где-то сидит "крот".
– Это я и сам понял, – махнул рукой Ян. – Вот где он сидит, и на каком этапе от нас такую важную информацию закрыли? Как думаете?
– Да нечего особо думать. Девушка сама сказала – дело у милиции, не церемонясь, забрали "соседи". До нас информация не дошла, а договоренность со "Спецотделом" еще никто не отменял, если я не ошибаюсь. Однако, мне никто о таком аспекте этой серии, как расчлененка, не говорил. Даже не намекнули, сукины дети!
– Русеете, Олаф, русеете, – с удовлетворением отметил Вяземский. – Ишь, как кроете.
– А-а-а! Тут поработаешь, начнешь хлестать водку и мечтать о возрождении Российской Империи почище самих русских!
– Так начинайте прямо сейчас! – рассмеялся Ян, и тут же посерьезнел: – Ладно, разрядились, теперь работаем. Я рассуждаю, если вы где-то видите нестыковку, поправляете. Идет?
– Идет, поехали, – кивнул Олаф.
– Начинаем плясать от убийства Мартынюка. Первые преступления произошли незадолго до его гибели, но он о них в донесениях не сообщал. Значит, или подробности и ему были неизвестны, или он только начал заниматься серией, и просто не успел отметить их в сводке.
Далее – убийства носят явно ритуальный характер. Татьяна точно запомнила слова оперуполномоченного о том, что расчленение делалось не в приступе ярости, а так, словно убийца старался добиться какой-то цели.
– Возможно, конечно. Но, почему это не может быть обыкновенный сумасшедший, свихнувшийся на сатанизме? – Олаф взял на себя роль "адвоката дьявола" и выискивал слабые моменты в построениях шефа.
– Возможно и такое. Но теперь давайте сопоставим это со временем появления здесь Мануэля Лесто, попыткой прощупать Татьяну Бересневу, и гибелью капитана Нифонтова, занимавшегося убийствами, и Станислава Загорулько, пытавшегося накопать информацию на Лесто.
Дойдя до книжных полок, Вяземский провел пальцем по корешкам, и развернулся:
– Теперь приплюсовываем к этому странное молчание "Спецотдела", который всегда сохранял в отношении Ордена благожелательный нейтралитет, а то и выступал союзником, и получаем следующие малоутешительные выводы…
Прервавшись, он сделал глоток кофе, и продолжил:
– В "Спецотделе" сидит крот. И, скорее всего, не один. И не "крот" даже, а несколько продажных мерзавцев, которым хорошо заплатил Лесто или его хозяева. Это вывод номер раз.
– А номер два? – спросил Олаф.
– А номер два со всей очевидностью вытекает из предыдущего. Готовится что-то крупное. И осуществиться это должно в ближайшие дни. Уж больно "горячая" информация об убийствах, такую долго не удержишь, проще слить дозировано. Раз они пошли на такую тотальную молчанку, значит, им надо выиграть буквально три-четыре дня, максимум, неделю, а дальше информация потеряет актуальность, или сама ситуация кардинально изменится.
– И вы не боитесь улетать в такое время?
– Боюсь. Очень боюсь, Олаф, – серьезно проговорил Вяземский, глядя на норвежца. – Но ситуация такова, что надо встретится с Кёлером. Причем, лично. В данном случае, я опасаюсь задействовать традиционные каналы связи, а выходить через тонкие слои – слишком опасно. Сами знаете, насколько быстро это отследят в Приграничье. Только внимание к себе привлечем. Но, ситуация, сложившаяся со "Спецотделом" вызывает у меня глубокую тревогу, поэтому я хочу получить от Кёлера полную картину активности. А самое главное – если "Спецотдел" действительно играет против нас, то задействовать обычные каналы – полное безумие. А уж если придется вступать с ними в прямое столкновение, то я должен точно знать, до каких пределов могу дойти. Как-никак, а мы рискуем схлестнуться с государственной спецслужбой. К тому же, хочу, чтобы Кёлер взглянул на Бересневу. Мне кажется, что у нее есть потенциал.
– Даже так… – повторил Олаф фразу, с которой начался разговор.
– Именно – кивнул в ответ Вяземский и сменил тему, – так что скажете по поводу моих построений?
– На сто процентов совпадают с моими, шеф. Но на один вопрос мы так и не ответили.
– Что именно затевается?
– Точно.
– А вот это вы и постараетесь выяснить, пока я буду гулять по Берлину, – улыбнувшись, обрадовал Олафа Вяземский.
Предложение Вяземского, его доброжелательный мощный напор, настолько ошеломили Татьяну, что она полностью упаковала сумку, собрала необходимые документы, убрала квартиру и покормила Мурча за два с половиной часа.
После чего села на кровать, и поняла, что делать больше нечего.
Ах, да, позвонить маме.
Не сообщая ненужных подробностей, она сообщила, что улетает на пару дней, благодаря знакомой из турагентства. Знакомая такая у Тани действительно была, но номер ее телефона Татьянина мама не знала, так что проверить информацию не могла… В результате, обрадованная Светлана Игоревна закончила разговор, уверенная, что любимой дочке наконец-то удастся отдохнуть и отвлечься после аварии.
Минут сорок Таня неприкаянно бродила по квартире, понимая, что делать ничего не может, разговаривать ни с кем не хочет, а уходить куда-то из дома попросту страшно.
В конце концов она со вздохом села за рабочий стол и включила ноутбук. Если уж убивать время, то с пользой. Вяземский просил собрать информацию, которая могла бы объяснить, что ищет Лесто среди московской эзотерической публики.
Все, что говорил ей Ян, она помнила, но происходящая вокруг чертовщина до сих пор не укладывалась в голове.
Спецслужбы, шаманы, зомби с обрезками труб, несчастный случай, явно отдающий убийством. Дикая эта авария, после которой впору бежать в церковь и свечки ставить.
Не бывает такого в двадцать первом веке.
В этот момент она неловко повернулась, и плечо протестующее заныло.
А ты говоришь, не бывает! – сказала она самой себе, и решительно выбросила из головы мысли о том, что может быть, а чего нет.
Однако, подумала она, шевеля пальцами над клавиатурой, – что именно искать? Какие отправные точки? Из чего исходим?
Вяземский говорил что-то о Темном Знании. Причем, произносил название именно так – с заглавных букв.
Следовательно, надо как можно больше узнать о всяческой нечисти.
И она набрала запрос.
С раннего детства у нее проявилась одна особенность, позволившая Татьяне стать очень неплохим журналистом, но сделавшая ее абсолютно непригодной для монотонной офисной работы – увлеченность.
Если дело ее интересовало, она уходила в него с головой, и напрочь забывала об окружающем мире. Вывести ее из этого состояния могли только внешние обстоятельства. Например, как сейчас, разразившийся музыкой коммуникатор.
Вздрогнув, Таня схватила аппарат.
Звонил Вяземский.
– Таня, здравствуйте. Я заеду за вами завтра в шесть. Вылетаем в восемь утра, но все вопросы уже решены, так что, мы можем особо не спешить.
– Х-хорошо. Я готова. – Таня все еще не до конца верила в происходящее, а потому сама не знала, как реагировать.
– Простите, что поздно вам сообщил, – в голосе Вяземского явно чувствовались извиняющиеся нотки, – но мне только недавно принесли ваш паспорт.
– Ой, а сколько время? – Таня только сейчас догадалась посмотреть на часы.
Оказалось – уже половина двенадцатого ночи.
Если Ян заедет в шесть, то встать надо не позже пяти.
И стоило ли ложиться?
Подумав, решила, что – стоит. Но, перед тем, как отправиться в постель, она решила распечатать наиболее интересные статьи, и упорядочить мысли, записав основные пункты в любимую молескиновскую тетрадь.
Закрыв глаза, она почти моментально провалилась в полузабытое состояние, часто бывшее ее спутником в студенческие времена. В голове гудели слова, причудливо переплетаясь, теснились образы, голова кружилась от обилия звуков и картин.
По опыту, она знала, что успокоить этот кавардак, можно только одним способом – свернуться калачиком, поймать один из образов, уцепиться за него, и потихоньку упорядочивать информацию.
Обычно, минут через двадцать, она засыпала, а, проснувшись, обнаруживала, что самая суть узнанного накануне, крепко осела в голове.
Мелькнула картинка, увиденная на одном из сайтов – изображение Чернобога.
Темное худое лицо с острой бородкой клинышком, недобрый внимательный взгляд больших черных глаз устремлен куда-то вверх и в сторону. На голове божества – корона с острыми грубо обработанными зубцами разной величины, обруч короны украшают необработанные драгоценные камни.
С него Таня и начала сегодня свои поиски. Конечно же, она понимала, что этот "интернет-рейд" не более чем баловство, попытка убить время и даже студент исторического факультета, скорее всего, засмеет результаты "изысканий". Но процесс оказался на редкость увлекательным, а то, что она узнала, наверняка поможет ей сделать не один материал.
Она уцепилась за образ Чернобога, и принялась раскладывать по полочкам факты, вымысел и домыслы.
Вяземский просил узнать, чем именно мог интересоваться Лесто, что узнавать у людей, увлекающихся эзотерикой и славянским язычеством.
При этом он говорил о Темном Знании. Таня решила, что вряд ли такой человек, как дон Мануэль будет выпытывать тайны свадебных обрядов или методы излечения младенцев от желудочной хвори.
А потому, она принялась за изучение "темной половины" славянского пантеона.
Прокручивая экраны с изображениями и описаниями разномастной нечисти, она пробормотала:
– Да уж, в воображении предкам не откажешь.
Мир древних славян был густо населен водяными, лешими, вилами, берегинями, полевиками и множеством других, добрых и злых, существ и духов.
Но все это казалось Татьяне мелким, неподходящим для того, что она искала. Хотя, что именно она искала то?
Этого она и сама не знала.
Подумав, набрала в поисковике "злые боги славян", и спустя пару секунд удовлетворенно произнесла: – Та-а-ак!
Пантеон собственно богов оказался не слишком велик, а роль главного злодея и властелина темных сил однозначно отводилась Чернобогу – повелителю холода, зла и безумия. Черноликий, с усами цвета темного серебра, он заставил Таню поежится. Древних изображений бога она не нашла, но и более или менее современные художники изображали его схожим образом – как излучающего темную жестокую силу властителя, глядящего на мир с яростным высокомерием.
Судя по тому, что она прочитала, Чернобога боялись и старались его умилостивить, принося кровавые жертвы, в том числе и человеческие.
Это Таня выписала в тетрадь и набрала имя, упоминавшееся не реже, чем Чернобог – Морана.
Богиня смерти, владычица холода. Таня подумала, что, наверное, Снежная Королева явилась как раз более цивилизованной, смягченной версией Мораны, которая не ограничивалась похищением маленьких мальчиков, а вымораживала целые деревни.
В книжке с черной обложкой появилось еще одно имя. Подумав, Таня вписала туда же: "Мары – слуги Мораны. Злые духи, которые ходят, держа голову под мышкой. Умерщвляют тех, кто отзовется на их шепот".
Лежа, крепко зажмурив глаза, Таня поежилась, и поплотнее завернулась в одеяло.
От Мораны мысли ее перетекли к зловещему богу ацтеков.
Тецкатлипока – "дымящееся зеркало". Бог-искуситель, требующий человеческих жертв, бог пещер и землетрясений, засухи, звезд и холода, олицетворение Севера.
Он рыскал по улицам ацтекских городов, разыскивая преступников, и он же олицетворял собою жертвенный нож. Его называли "тот, рабами кого мы все являемся".
Каждый год ацтеки избирали "воплощение" Тецкатлипоки, все желания которого неукоснительно исполнялись.
Но в конце года "воплощение" приносилось в жертву своему кровавому господину.
Таня почувствовала, что ее накрывает пелена дремоты. Она расслабилась, подтянула под щеку подушку и через несколько минут дыхание замедлилось, сделалось тихим и ровным.
Но спала она беспокойно, лоб пересекла морщинка сосредоточенности, глаза под веками беспокойно двигались, словно она пыталась рассмотреть что-то в своем сне.
Она стояла на опушке глухого леса, черной стеной возносящегося к ночному небу, усыпанного нестерпимо сверкающими в морозном воздухе звездами.
Таня выдохнула, и дыхание вырвалось облачком холодного пара.
Только теперь она поняла, что стоит совершенно обнаженная в глубоком снегу.
И тут же она ощутила холод. Холод – повелитель, страшный многовековой. И она оказалась в самом его сердце.
Каждый вдох вымораживал легкие, глаза заслезились, слезы тут же застыли на щеках, но она этого уже не чувствовала.
В тщетной попытке согреться, Таня обхватила себя руками и попробовала растереть плечи, но руки отказывались двигаться.
Она хотела закричать, но замерзшие губы лишь слегка разомкнулись, треснули, и на снег упали капли крови.
Тихонько застонав, Таня попробовала сделать шаг, но потеряла равновесие и упала в снег.
Пропали все ощущения, кроме дикого ужаса.
Внезапно тишину ледяной равнины нарушило тихое шипение.
Таня с трудом разлепила веки. По черному, искрящемуся острыми разноцветными искрами, снегу неслись огромные сани из прозрачно-голубоватого льда.
Правила санями черноволосая укутанная в белоснежные меха. Сани неслись сами по себе, женщина лишь задавала направлении, е легонько касаясь рукой левой или правой кромки полозьев, которые, плавно изгибаясь, возвышались над головами пассажиров саней, подобно гигантским бивням.
Почему-то Таня ни на минуту не усомнилась в том, кто правит чудесными санями. Морана. Повелительница холода.
Узнала она и мужчин, стоявших позади богини, хотя они выглядели совсем не так, как на иллюстрациях к статьям.
Чернобог, как и Морана носил меховое одеяние, состоявшее из распахнутой на бочкообразной груди куртки и доходящих до колен штанов. Запрокинув лицо с гладко выбритым подбородком и длинными, отливающими серебром, усами, он жадно вдыхал нестерпимо холодный воздух.
Рядом, держась левой рукой за борт саней, стоял плосколицый человек с очень смуглой кожей. В руках он держал длинную палку, на кожаном поясе висел каменный нож, а рядом покачивалось подвешенное на кожаных шнурах зеркало, исходящее черным дымом.
Тецкатлипоки повернул голову и посмотрел на Таню.
– Пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте меня здесь, – попыталась крикнуть она, хотя и понимала, насколько глупо рассчитывать на милосердие этих богов, но уже не смогла разомкнуть губы.
С криком она села в кровати. Тело сотрясала крупная дрожь, Таня не чувствовала ног, с трудом сгибались руки, пальцы не слушались, словно она действительно провела несколько часов на холоде.
Тяжело, со всхлипами, дыша, она приходила в себя.
Бодро заиграл мелодию из "Полицейской академии" коммуникатор. Значит, пять утра.
Откинув одеяло, она выпрыгнула из кровати.
Ранним майским утром, когда Татьяна только выбиралась из кровати, и наскоро сооружала себе немудреный завтрак, в ожидании Вяземского, по Минскому шоссе пронеслись три неброские иномарки. Опытные водители строго сохраняли в колонне дистанцию, предусмотрительно притормаживали перед постами ГИБДД, но ни один инспектор не повернул голову в их сторону – маленькую колонну надежно защищала от посягательств людей с полосатыми палочками мощная аура власти, которую инстинктивно чувствовали и люди в форме, и другие водители, безропотно уходившие из левого ряда, пропуская автомобили.
Почти не снижая скорости, автомобили ушли на поворот к Голицыно, миновали сонный поселок, власти которого то хотели сделать его городом, то пугались и снова превращали в поселок городского типа, и влетели в предусмотрительно открытые металлические ворота, за которыми начиналась ухоженная улочка, с возвышающимися по обе стороны кирпичными особняками.
О продаже домов в этом месте никто не давал объявлений, в отличие от многих других "элитных поселков", как грибы после дождя разросшихся вокруг Москвы в конце девяностых. Здесь все дома строились для себя и каждый знал, кто живет рядом.
Одним из негласных правил жизни в этом поселке являлось – никогда не спрашивай, что делает твой сосед. Правило это соблюдалось неукоснительно, а потому никаких трений, характерных для "шести соток" здесь не возникало.
Автомобили свернули к изящному двухэтажному дому с башенкой, стилизованной под башню средневекового замка.
Сначала из передней и задней машины выбрались деловитые молодые люди в ладно сидящих синих костюмах. Без спешки и шума они распределились по участку, и словно бы растворились в тихом подмосковном воздухе.
Затем открылась передняя дверь автомобиля, ехавшего в центре кортежа, и оттуда показался Мануэль Лесто. Подойдя ко входной двери в дом, он вежливо постучал, и, подождав несколько секунд, открыл ее. Переступив порог, исчез в доме на пару минут, вернувшись, сбежал с крыльца, и открыл заднюю дверь автомобиля.
Из салона неторопливо выбрался широколицый Ицкоатль. Лесто, продолжая сгибаться в почтительном поклоне, что-то сказал своему господину, после чего индеец коротко кивнул, и они оба направились в дом.
Молодой человек, как брат-близнец похожий на тех, что рассредоточились по участку, провел гостей в большую светлую комнату, со стенами, отделанными простыми некрашеными деревянными панелями. Пол также состоял из широких досок, да и обстановку комнаты составляла исключительно тяжелая деревянная мебель.