Звали их Борис Мельниченко и Антон Караваев, познакомились они в армии. Оба были обычными парнями: сидя у родителей на шее, учились по специальности, название которой с трудом держалось у них в голове. Тусовались, бухали с друзьями, блядовали – как все. Потом один вылетел с пятого курса и загремел в ряды вооруженных сил, когда "предки" отказались давать взятку военкому. Второй отучился и пошел в армию сам, чтоб испытать характер на прочность, хотя и на гражданке ему было неплохо – безобидное интернет-мошенничество, осуществляемое в соответствии с заветом Остапа Бендера чтить Уголовный кодекс, давало каждый месяц хорошую добавку к стипендии.
Служить им выпало аж два года, срок продлили как раз накануне, когда государство поняло, что с популизмом пора завязывать, иначе носить форму от-кутюр будет некому. В армии они не бедствовали. Конечно, в первые полгода чуть хлебнули лиха, но потом врожденная изворотливость помогла и здесь устроиться.
Все изменилось, когда в один прекрасный день мир провалился в глубокую задницу. От взрыва лютой дряни родная мотострелковая часть превратилась в ад вопящих живых факелов, детонирующих боеприпасов и сносящих головы обломков. Им повезло – один как раз отправлялся в увольнительную и подходил к КПП, второй на этом КПП дежурил, когда с неба начали падать подарки, от которых не убежишь.
Но они убежали. Как колобок, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, – военная часть их была достаточно далеко от Новосибирска, ударная волна лишь хорошенько жахнула по мозгам, а вспышка ослепила на пару часов, а не на всю жизнь.
Утро третьего дня они встретили уже в компании. В стихийно образовавшейся даже не банде – признанного главаря не было, – а просто в ораве оборванцев с автоматами, которая шарилась по коттеджным поселкам на берегу и трясла богатеньких буратин, попутно вышибая им мозги. Вскоре к ним прибились какие-то уголовные, селяне, бабы – и пошла потеха. Ватага лихих людей отрывалась как в последний раз. Не то чтобы им нравилась разбойная жизнь. Мельниченко и Караваев несколько раз порывались послать этих отмороженных ублюдков к такой-то матери, но каждый раз задавали себе резонный вопрос: а куда уйти? Все их родные и знакомые обитали в этом городе. Поэтому решение всякий раз откладывалось. Они жили как в бреду, редко просыхая, и от бесконечной кровавой оргии постепенно теряли связь с реальностью.
А потом члены бандгруппы начали умирать. Наверно, не надо было жрать ту корову – пусть бы себе бродила. Консервов и еды в запечатанных упаковках им хватило бы на месяц. Нет, шашлыка всем захотелось под водочку… кретины. Они вообще о радиации мало что знали – деревенские пацаны, которые читать-то и зубы чистить научились в армии, да блатные с этапа, все в крестах и куполах. Вот и начали лысеть, блевать кровью, а потом и ноги по одному протягивать. Когда процесс зашел далеко, Антон и Борис с несколькими бывшими сослуживцами, тоже здоровыми, собрали всю еду и покинули занятый шайкой дом, который теперь напоминал лепрозорий.
С помощью радиостанции, также прихваченной у без пяти минут мертвецов, они поймали позывные каких-то спасателей из Академгородка. Туда и направились. А добравшись до места, увидели, что населенный пункт разрушен, полностью обобран и покинут… Но убежище действительно существовало, и счастливчикам удалось к нему выйти. Их приняли, сделав огромное исключение. Оба они не имели никакой специальной подготовки в деле выживания, кроме практики, но были почему-то сочтены полезными.
Правда, все продукты у них изъял на входе дежурный пост ООП. Но никто не знал, что столько же еды и полезных ништяков Хомяк в полном соответствии со своей кличкой успел припрятать в последний день свободной жизни, даже не поставив своего приятеля в известность, пока тот спал. Именно туда товарищи решили наведаться по дороге на дежурство.
Деваться Хомяку было некуда. Если уж идти в самоволку, то вместе; по одному потом не отмажешься. Но самое главное – страшновато лезть туда в одиночку. Мельниченко подозревал, что это его последний шанс достать заначку. Не всю, но столько, сколько они вдвоем смогут пронести вниз, не привлекая внимания. После этого он спрячет тюк за вентиляционной решеткой в малолюдном коридоре и будет брать по паре банок в день. Съедать можно в туалете, чтоб никто не видел.
Две недели он ждал этого дня. После отлучения от склада, последовавшего за показательной расправой Бати с расхитителями, начались его черные дни. Никакого обвинения ему не предъявили, но стабильно ставили на самую грязную и тяжелую работу: он месил раствор, убирал мусор, работал на отстойнике. Питался как все, то есть впроголодь, и жестоко ностальгировал по временам, когда в его распоряжении был широкий выбор продуктов. Только память о расстрелянных корешах, чьи тела на три дня выставили для публичного обозрения, возвращала к реальности.
Он понимал: сейчас или никогда. В следующий раз его очередь дежурить придет не скоро или не придет вообще, если напротив его фамилии в журнале облучения уже натикала большая цифра. Спасибо, блин, за заботу. Радиации Борис боялся как огня, но еще больше его пугало, что тайник могут найти.
Еще в раздевалке Хомяку пришлось показать будущему напарнику мятую-перемятую схему. На карте были обозначения понятные ему одному стрелочки, кружочки: здесь золотишко в канализационном люке; тут полный гараж сотовых и ноутбуков; а здесь деньги, много денег – и евро, и доллары, и "деревянные"… это он с товарищами сделал еще до прихода в убежище, когда думал, что скоро все перемелется и он вернется к прежней жизни обеспеченным человеком. Теперь весь этот хлам не имел цены. Про деньги можно забыть, как и про технику; да и драгметаллы с камушками если и войдут в цену, то в далеком будущем, а он о внуках не думал. Но были вещи, которые пригодятся уже сейчас.
Например, тушенка в подвале девятиэтажного дома. Или другие консервы и сгущенка в квартирах на втором и пятом этажах. Он старался не класть все яйца в одну корзину, чтоб не лишиться всего из-за чьего-нибудь не в меру развитого любопытства.
– Значит, легенда такая, – выдернул Бориса из приятных размышлений Караваев. – Нарвались на стаю, пришлось спрятаться, отсиживались в доме. Говорю только я, понял? Будешь пороть херню, урою.
Рация у них была, но воспользоваться ею разрешалось только в чрезвычайных обстоятельствах – из-за распоряжения соблюдать радиомолчание. Пока обстоятельства чрезвычайными ну никак не были.
Человек привыкает ко всему. Вот и они сжились с тем, что один из умников-академиков в убежище назвал "постантронопогенным ландшафтом". Остовы машин, погнутые дорожные знаки. Тел не было даже под снегом – те, что находились на улице, в этом районе убрали похоронные команды. Тогда они еще думали, что в этом есть смысл.
– У нас минут двадцать, – предупредил Карабас. – Дальше начнут беспокоиться.
Они отсчитали третий дом от компьютерного магазина. Озираясь и держа оружие наготове, поднялись на крыльцо и вошли в темный зев ближайшего к ним подъезда, сняв и засунув в угол снегоступы.
– Тиха украинская ночь… – замурлыкал Борис под нос, но Караваев шикнул на него:
– Распелся. Кобзон, епть.
Со страной, контроль над которой стал формальным поводом к войне, Мельниченко связывала только фамилия. Родители его происходили из Днепропетровска, и, кроме "цибули", "горилки" да "клятих москалив", других слов на ридной мове он не знал.
Первым пунктом назначения был подвал. У решетки, заменявшей дверь, Караваев сделал товарищу знак ждать и выглянул на улицу.
– Вроде никого. Пошли.
Узкие коридоры подвала с покрытыми инеем стенами и трубами остро напомнили о родном убежище. Здесь располагались клетушки, где раньше жильцы, которые теперь стали нежильцами, хранили ненужный хлам. В одной из них именно в этой рухляди Хомяк зарыл свое богатство.
Четвертая справа. Замка нет. Поставить замок – значит показать всякому залетному гаду, что внутри нечто ценное. Дверь даже немного приоткрыта. Отодвинув в сторону старую кровать с панцирной сеткой и полуразвалившийся сервант, они оказались перед листом фанеры, выкрашенным в тот же поносный цвет, что и стены, фиг отличишь. За ним – ниша, а в нише аккуратной пирамидкой стоят банки, от вида которых у обоих чуть чаще забилось сердце. С тех пор как в убежище была введена "цветовая дифференциация штанов", нормально питался только основной состав гарнизона. Остальные не то чтобы голодали, но излишеств не видели.
Наполнив рюкзаки дефицитной тушенкой, товарищи покинули подвал тем же путем, идя след в след. Мягко и неслышно ступая – оба были обуты в сибирские валенки, – они поднялись на пятый этаж. Матерясь сквозь зубы в адрес спутника, который додумался устроить тайник на такой высоте, Караваев снял варежки, чтоб покрепче ухватить пистолетную рукоять помповика.
Каждый раз, заходя в подъезд или квартиру, любой из них с трудом преодолевал желание начать "стрейфиться" как бывалый "думер", то есть двигаться боком, держа на прицеле любую подозрительную дверь или лестницу. Воображение рисовало за каждым углом урода с обрезом или топором. Да хоть с кухонным ножом… все равно получить двадцать сантиметров нержавейки в пузо приятного мало.
Этот страх был ложным. Нет, люди в городе действительно были, и не все встретили бы незваных гостей по-доброму. Но по верхним этажам зданий жители города не лазили с тех пор, как разграбили тут все, что плохо лежит. А обитаем подвал или нет, было видно издалека, так что шанс наткнуться здесь на человека был минимален, а о звере нечего и говорить. Такие места безопасны, чего не скажешь об улице.
Они вошли, миновав узкую прихожую. По стенам змеились трещины. Отслоившиеся обои бесформенными кучками валялись у стен. Запах гари давно выветрился, на полу тонким слоем лежал рассыпчатый, как сахар, снег. В зале с обугленной и покоробленной мебелью Карабас поморщился, когда в темноте проступил темный силуэт, парящий над полом. Спиной к нему в петле, накинутой на крюк от люстры, болталась старуха в платке, немного не доставая ногами до лежащего на боку стула.
– Уф-ф, – выдохнул Борис, переводя дух. – Хорошо висим. Дед ее в спальне, парализованный, видать, был.
– Мля, да ты на всю голову больной. – Караваев с отвращением сплюнул. – Такое место выбрал.
– Ничего я не выбирал, – отмахнулся Хомяк. – Дед и бабка все и скопили. Кризиса, видать, боялись, хе-хе. Мы шерстили все квартиры подряд и наткнулись. Пошли, нычка в диване.
Уцелевшие после катастрофы привыкли относиться к трупам почти как к мебели. Без этой привычки люди просто сошли бы с ума, видя мертвых чаще, чем живых. Разложив диван-кровать, приятели обнаружили внутри составленные рядами банки с выцветшими этикетками. Рюкзаки их опять приятно потяжелели, лямки теперь врезались в кожу даже через толстые куртки.
Было еще три тайника, но их, если очень повезет, они навестят в следующий раз.
Напарники уже спустились до третьего этажа, когда Караваев вдруг приник к оконной раме. От неожиданности Мельниченко чуть не врезался в него.
– Что такое?
– Тсс! Собаки.
От этого слова у уроженца Днепропетровска засосало под ложечкой.
В первые дни собачатина часто попадала к выжившим на стол. Тогда еще были живы вчерашние домашние любимцы и породистые чемпионы. Оглушенные, раненые и испуганные, они сами ластились к людям. И попадали на сковородку. Охотиться на них было сплошным удовольствием. В городах с высокой плотностью населения собак всех повыбили.
Но теперь, когда мороз и метели стреножили двуногих, собачье племя отыгрывалось за былое. Особенно там, где живых осталось мало. За это время естественный отбор обошелся с ним так же, как с человеком. Слабые и глупые исчезли в желудках людей или более сильных собратьев, а остальные сбились в стаи, которые не боялись нападать даже на человека с оружием. В условиях постъядерного города безоружный и ослабленный человек мог проиграть бой хищнику-одиночке… А мог и выиграть. Вот только поодиночке собаки не нападали. А стая из пятнадцати – двадцати тварей могла загнать и одолеть и нескольких человек с ружьями. Открытые места собаки не любили, предпочитая арки, узкие проходы между домами, и обычно действовали слаженно и грамотно.
Что-то происходило в соседнем дворе, отделенном от дома, где устроились самовольщики, снежным пустырем, который когда-то был спортивной площадкой, и рядом гаражей. Антон Караваев покрутил колесико. При двукратном увеличении он увидел только мельтешение размытых силуэтов. При четырехкратном различил, что это собаки. При восьмикратном сосчитал их – восемь. Некоторые кружат, другие просто сидят, как фарфоровые статуэтки.
– Чего ж они там трутся? – размышлял вслух Антон.
– Где?
– Возле трансформаторной будки. Ходят кругами, будто пасут кого-то.
– Накаркали… Вот тебе и стая.
Антон засек перемещение. Два зверя отделились от основной массы и двинулись в их сторону, все быстрее и быстрее. Почуяли? Или просто совершают плановый обход территории?
Через пятьдесят метров животные остановились, словно наткнувшись на стену, затем развернулись и потрусили назад. Смешались с сородичами, стая закружилась, будто в танце. И вдруг, не останавливая танца, двинулась в сторону людей. Все выглядело так, будто разведчики передали своим товарищам информацию и те начали действовать.
– Ну что там? Что там? – затараторил Хомяк.
– Идут сюда.
Украинец позеленел.
– Не ссы, прорвемся. Спускаемся на второй, – отрывисто бросил Карабас. – Когда будут вон у той "Нивы", я врублю фонарь. На счет раз стреляем. Патронов не жалей, но бей наверняка.
– Ты рехнулся? – зашипел Хомяк.
– Дубина… Сколько харча в руки идет. За него нам даже перерасход простят, еще и новых насыплют.
– Как бы они нас не схарчили.
– Не схарчат, если сам к ним не вылезешь. Дверь подъездную эти твари открывать не умеют. Мы их видим, они нас нет. Хоть бы не убежали.
– А другие? Если начнем пальбу, они же сбегутся со всего Академа.
– Мстить, что ли? – усмехнулся Карабас. – Делать им нечего. Наоборот, если этих уложим, остальные не сунутся.
– Тебе не говорили, что ты на всю башку отмороженный?
– И не раз.
Приглядевшись, Карабас рассмотрел среди темных собачьих спин огромное животное, почти метр в холке. Наверно, вожак. Килограммов пятьдесят мышц и крепких костей. Неужели на трупах такую мускулатуру наел? Или еще и сородичами не брезгует? Собака-каннибал, брр.
Он еще не встречался с такими, но слышал от разведчиков немало жутковатых историй. И все же страха не было, только азарт.
Когда гаражи скрыли от них животных, дозорные взяли автоматы на изготовку.
Первая из собак показалась перед домом, и Караваев снял ПНВ, бесполезный при ярком освещении, и направил фонарь на стаю. В луче прожектора животные замерли, навострив уши. Не дожидаясь, пока собачки придут в себя, Антон навел автомат на самую крупную тварь и сделал первый выстрел.
Еще одна собака крутанулась вокруг своей оси и повалилась на бок, задрыгав задними лапами.
Все. Последняя. Получилось даже лучше, чем он надеялся. Трех уложил он, одну – Мельниченко. Остальные уже отступили на значительное расстояние. Чувствовалось, что песики были стреляными – растерялись только в первый момент, а потом бросились в разные стороны. Они не вернутся – жить им не надоело.
– Ну и стоило рисковать, – вздохнул Мельниченко, стирая пот со лба. – Нам за них разве что миску супа нальют.
Вдруг Караваев, до этого спокойно осматривавший добычу, хлопнул себя по лбу:
– Ты это… Я на пару минут.
– Куда?!
– Хочу посмотреть, что там в будке. Неспроста они там терлись.
– Делать нечего? – возмутился Борис. – Трупак, наверно, свежий, и все. Ты как хочешь, а я туда не попрусь.
– Тогда тащи тушки к подъезду и грузи на пару больших санок. Найдешь по домам. И кровь спусти, не забудь. Я быстро.
Быстрым шагом он двинулся через двор в сторону гаражей.
Караваев подошел к трансформаторной будке как раз в тот момент, когда дверь начала открываться. Но заметил это слишком поздно, потому что повернул голову в сторону укутанных снегом кустов, опасаясь недобитых собак.
Сначала он увидел руку – красную варежку и рукав потрепанного пуховика, а потом встретился взглядом с ней. Увидел в темных глазах страх и ярость загнанного в угол зверька.
Оба вскрикнули.
Только теперь Карабас заметил, что в другой руке она что-то держит. Но не оружие. Стеклянная аптечная банка, до половины наполненная непрозрачной жидкостью. Его спасла реакция. Он перехватил кисть девушки в тот момент, когда та уже снимала крышку, и осторожно отвел ее руку в сторону. Отнял и поставил банку на пол, вне досягаемости. Он был готов спорить на миллион долларов, что это не компот, а сильная кислота. Скорее всего, серная. Найти ее можно не только в школьном кабинете химии, но и в любой котельной – кислотой чистят котлы. Мало кому придет в голову использовать ее как оружие самозащиты, но убить с помощью нее можно.
– А ну спокойно. Спокойно…
То ли его слова подействовали, то ли девчонка смирилась с неизбежным. Только теперь, крепко держа незнакомку за обе руки, Антон получил возможность рассмотреть ее получше. Выше среднего роста, стройная, худенькая… нет, подумал Караваев, это от истощения, а сложена она хорошо. Но блокадной худобы, как у многих, не заметно. Значит, ела хотя бы через день. Чуть бледное лицо с заострившимися чертами, в которых угадывалась былая плавность, обрамляли длинные спутанные волосы; темно-русые, почти черные, они выбивались из-под шапки.
Симпатичная. Объективно, не только по его стандартам. Раз это видно даже сейчас, раньше она явно была из тех, кто выделяется в толпе и заставляет мужчин оборачиваться. Уж у кого, а у Караваева глаз наметанный. Ее не портили ни обветренная кожа, ни свежие кровоподтеки и царапины на лице, ни темные круги под глазами – все вместе это напоминало своеобразный готический макияж. Антон подумал о том, как она будет выглядеть без этих тряпок, в которые, как и во все наверху, намертво въедалась пропитавшая снег сажа.
– Откуда ж ты взялась? – задал он первый вопрос, обретя дар речи. Еле сдержался и не добавил "чудо".
Она молчала, будто не слышала вопроса.
– А… Ты, наверно, не разговариваешь с незнакомцами. Ладно, меня зовут Антон. Вот теперь, когда я для тебя больше не чужой, мы можем поговорить?
Она ничего не сказала, но по лицу и глазам он понял, что услышан.
– Где-то я тебя видел, – продолжал Антон. – Не припоминаешь? Может, на какой-нибудь дискотеке? Или, чем черт не шутит, по телевизору? Ты мне кого-то напоминаешь.
На секунду ему показалось, что губы девушки тронула усмешка.
– Это вряд ли, – чуть слышно проговорила она.
Один из товарищей Антона раньше работал спасателем. Из тех, что выезжают освобождать детей, застрявших между прутьями кроватки, и спасать самоубийц, висящих на руках под балконом. Он рассказывал, что человека из состояния шока выводят, втягивая в такую ни к чему не обязывающую беседу. Можно еще матом обложить, но в этой ситуации такой вариант не подходил.
– Как тебя зовут?
– Настя.