Впервые о существах внеземного, то есть и внемарсианского происхождения заговорили буквально накануне нынешних событий. Это не было даже еще сенсацией. Мол, кто-то пропал на пикнике в районе Большого Атласа, а кто-то был отправлен в сумасшедший дом. Все походило на досужие домыслы желтой прессы, к которой я и "Петербургские ведомости" себя не причисляли. Отсюда до самой огромной горы Марса - целого высокогорного континента, было никак не меньше пяти тысяч километров. Да и само название - гесион -- возникло как синоним морских чудовищ, которых в глубокой земной древности насылали на города Греции. Все это смахивало на сказку для обывателей. Правда, и до Рифовой долины было далековато, и кто знает, что там завелось, после того как долину наполнили водой. Может, оно сидело миллионы лет и ждало этой воды, напилось и пошло гулять по планете.
Ночь, как и вообще все ночи на Марсе, пока не всходил Танаис, была темна, хоть глаза выколи. Звезды мерцали и от этого казались ярче. Октября выдался относительно теплым, и трупы разлагались быстро. Внутри дома стоял такой смрад, что меня едва не стошнило. Хорошо, что я не ел почти сутки.
За столом в большой комнате сидел мертвый старик. Смерть настигла его за трапезой. Во рту у него так и остался торчать здоровенный кусок хлеба. Его убили камены. В голове у старика зияла огромная дырка от пули. Я прижимал платок к лицу. Теперь мне пригодился фонарик, который дал мне Леха в обмен на Катажину. Но у фонарика был слишком узкий луч, и я не мог сразу мог оценить ситуацию в той или иной комнате. В первых двух из них и на кухне, кроме мертвого старика, никого не было. Зато наверху мне почудился странный шорох. Кто-то, почуяв мое присутствие, метнулся к окну. Я даже представил, как он стоит и выглядывает в него, прикидывая, сигануть вниз или нет.
В этот момент, не звякнув ни единой гильзой и не скрипнув ни единой половицей, вошел Сорок пятый и жестом спросил у меня, что происходит. Впрочем, он и так понял - ведь я стоял перед деревянной лестницей, чтобы подняться на второй этаж.
Он опередил. Трудно было не оценить его героизм -- даже если он и умел видеть, как кошка, он не был бессмертным. А это не лучший аргумент в данной ситуации.
Камен сидели в углу и дрожал как осиновый лист. У него даже не было сил поднять оружие, которое валялось рядом. Впрочем, оно было бесполезным против того, кого он боялся.
-- Что это было? - спросил я, отшвыривая автомат подальше в сторону.
-- Не-не-не з-з-знаю... -- выдавил он из себя.
-- Ну да... не знаю! - засмеялся юмон. - Гесион это был! Ге-си-он!!!
-- А-а-а... -- на высокой ноте завыл камен, на карачках перебираясь в другой угол.
Его вой был жалким подобием воя гесиона.
-- Заткнись! - сказал я. - В поселке есть еще кто-нибудь?
Камен отрицательно замотал головой и снова завыл. Был он совсем мальчишка - тщедушный и жалкий особенно рядом с мускулистым юмоном. Меня так и подмывало спросить, зачем он подался в камены? Не из-за идейных же соображений? Ведь здоровья явно не хватало. Но оказалось, я ошибался.
-- Доброволец, -- безапелляционно сказал юмон, тыкая камена стволом автомата, чтобы он замолчал. - Из чокнутый. Такие никогда не раскаиваются. Толку от него никакого. Лучше сразу застрелить.
Полицейские юмоны под завязку были напиханы различными законами и инструкциями. Эти законы и инструкции заменяли им совесть. В данном случае перед нами был враг, который пришел, чтобы уничтожить марсиан. Время было военное, а Столицу мира была разрушена.
Камен подобострастно улыбнулся. Крыша у него, видать, уже съехала. Их так и подбирали опытные вдохновители - по спортивным клубам и секциям, заставляя играть в скаутов, туристов и суперлюдей. Они ненавидели мир, в котором жили, и по большому счету сами не знали, чего хотят. Этот возраст надо было пережить, но большинство так и оставались инфантильными до самой своей смерти.
-- Возьмем его с собой, -- сказал я, делая шаг к лестнице.
Не оставлять же мальчишку. Сорок пятый кисло ухмыльнулся. Это значило, что при первом удобном случае он, не задумываясь, убьет камена и скажет, что при попытке к бегству.
Не успел я ступить на лестницу, как навстречу мне из темноты первого этажа ударила очередь. Пули летели веером. Хорошо, я не включил фонарик и нащупывал дорогу правой рукой. В свете зеленовато-фосфорического облака калачарки я увидел силуэт камена, который, упершись ногами в пол, стрелял с бедра. Это было последним мгновением его жизни. Впрочем, он все равно ничего не понял. Его просто не стало. Он испарился вместе с одеждой, штурмовым автоматом и всеми теми пулями, которые успел выпустить. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугался. Однако на этот приступ слабости длился всего лишь доли секунды. Кажется, я научился тратить ровно столько энергии, сколько нужно было в конкретный момент.
Сорок пятый, который прикрывал тылы, скатился вниз и еще раз обследовал первый этаж. Видно, камен прятался в подполе и выжидал, чтобы устроить засаду. Если бы он был умнее, он бы бежал отсюда без оглядки.
После этого юмон вернулся и ударил камена.
-- Ты зачем наврал?
-- Я-я-я не з-з-знаю, -- корячась от боли, выдавил из себя камен. - Я здесь давно сижу.
-- Может, еще кто-нибудь есть? - зло спросил Сорок пятый и ударил еще раз.
Он знал, куда бить, потому что камен не потерял сознание, а взвыл, словно ошпаренный. Юмон заткнул ему рот какой-то тряпкой, валявшейся на полу, и дождался, когда камен замолкнет. После этого он выдернул изо рта тряпку и замахнулся.
-- Говори, собака!
Камен скорчился, как эмбрион, подставляя под удары только спину. Его так учили. Натаскивали до уровня рефлексов. Он был худ и тщедушен. Из-под ворота торчали жалкие ключицы.
-- Оставь, -- сказал я. - Он ничего не знает. А если и знал, то все забыл от страха. Пошли за нашими.
По пути мы заглянули в соседний дом. Он оказался пуст. Камены сбежали, оставив после себя раздавленные бычки и кучки кала в углу большой комнаты. На втором этаже мы обнаружили два женских трупа. Женщин изнасиловали, а потом зарезали.
-- Ты тоже их?! -- Сорок пятый тряхнул за воротник камена, которого мы таскали за собой в качестве живого щита.
Камен отворачивался и подгибал ноги. Но Сорок пятый был настолько силен, что держал его навесу. Правда, для этого ему пришлось приподнять его за голову. Вдруг в камене что-то хрустну, как в игровом автомате, и он обвис, словно тряпка.
-- Готов, -- безжалостно констатировал Сорок пятый, отпуская камена, который, как мешок с костями, рухнул на пол.
-- Не оставляй его здесь, -- сказал я, подумав, что это будет нечестно по отношению к женщинам.
Мы открыли окон и выбросили труп камена наружу.
Юмон остался в поселке, а я вернулся и застал следующую картину. Федор Березин уже ждал на дороге, встревоженный криками и стрельбой. Леха заговаривал Катажине зубы, привставая на цыпочках, одновременно обмахивал ее веткой, чтобы якобы отгонять комаров. Если бы меня так обмахивали, я бы точно не устоял. Катажина, смеясь, отвечала:
-- У вас слишком большой живот.
-- Это не живот, -- возражал Леха, -- это комок нервов.
Глаза у Катажины сияли. Мне показалось, что знаю женщин, как пять своих пальцев. Во-первых, никто из моих знакомых не мог устоять перед Лехиным обаянием и еще кое-чем, разве что Татьяна Лаврова, которая меня обожала, а во-вторых, было ясно, что Леха в данном случае изменил своим принципам - ведь до сих пор ему нравились одни Тани. Причины были неизвестны. Может быть, он изжил в себе былые привычки. А может быть, виной всему был сам Марс, предрасполагающий, как известно, к войне, изменам и коварству.
Я бы им обоим все простил, но, видать, они так увлеклись, что привязали Росса к дереву. Бедный Росс едва не оборвал поводок, завидев меня.
-- Он все время рвался за тобой, -- равнодушно объяснила Катажина, поглядывая на сверху вниз на Лехину макушки и не без кокетства кутаясь в вишневую шаль.
Собак она не любила. Я это знал и это же останавливало меня в стремлении жениться ней. Как бы Росс при этом себя чувствовал? Нет, предавать друга я не собирался даже ради божественно-красивого тела Катажины, которое, впрочем, доставалось мне при первом желании. Может быть, нас связывал только секс? Я надеялся, что не только. Хотя это надо было еще проверить.
-- А мы его не пустили, -- добавил Леха, всем своим видом показывая, что частичка сердца Катажины теперь принадлежит и ему.
Я с презрением посмотрел на них и произнес по складам:
-- Жи-во-де-ры! - а потом присел перед Россом, разогнал комаров, которые облепили его, и прошептал ему на ухо: -- Я тебя одного люблю.
Я забыл, что у Катажины тонкий слух, но мне было плевать, что она подумает.
-- Ах!.. так... -- многозначительно произнесла Катажина ревниво, впрочем, отцепляясь от Лехи, который присосался на ней, как клещ, и перебираясь на мою руку.
Росс облизал мне физиономию и не отходил ни на шаг в течение всей дороги, пока мы двигались к поселку. Терся, заглядывая в глаза, разве только что не мурлыкал.
С другой стороны на мне висела Катажина.
-- А я?.. А я! Ведь я же лучше! - дергала за руку, все видом показывая, что раскаивается в своей мимолетной слабости.
-- Это еще доказать надо, -- отмахивался я, полагая все же, что женская любовь отличается от собачьей, потому что собачья любовь бескорыстна и преданна.
-- Холодно мне... холодно... - вспыхнула она, но почему-то так и осталась висеть на моей руке, только замолчала и стала подозрительно всхлипывать, желая быстрее помириться.
В целях безопасности мы вселились одну из башен або. Всего их оказалось пять. Две стояли у болотистой равнины. Видать, древние марсиане сторожили этот путь. Две -- на краю поселка. А пятая - перед горой, за лугом. Ее-то мы и выбрали. К тому же она сохранилась лучше. Все четыре этажа были целы. На третьем даже был массивный очаг с часами над огнем, а в окнах, как ни странно -- стекла. Толстенные стены, которые могли выдержать длительную осаду, изнутри были аккуратно побелены, и вообще, похоже, камены сюда просто не добрались.
Владелец башни, видать, был эстетом или стихотворцем, потому что на каждом этаже в убранстве комнат было что-то особенное: на первом находится целый арсенал с первоклассными "ремингтонами" и карабинами различных моделей, а также фирменные спиннинги для любого типа ловли. На втором - вполне современная кухня. На третьем, кроме упомянутого очага, пианино, секретера с гнутыми ножками, широкого охотничьего дивана -- шкаф во всю стену, набитый книгами снизу доверху.
Пока Сорок пятый юмон с Федором Березиным закрывали входную дверь тяжелым дубовым брусом, а Леха зажигал свечи да и вообще как-то странно суетился, поглядывая на меня.
-- А где сумка? - спросил я.
-- Какая сумка? - дебильно оглянулся по углам Леха и сытно икнул.
Вид у него был такой, словно он плотно пообедал.
-- Сумка с водкой и колбасой, -- напомнил я.
-- Наверное, потерял, -- беспечно признался Леха и снова икнул.
Перспектива возвращаться и где-то в темноте искать сумку никого не устраивала. Даже Сорок пятый кисло улыбнулся.
-- Придется поспать на голодный желудок, -- сунув голову в проем лестницы, сообщил Федор Березин и полез на широкий диван, тактично предоставляя нам возможность препираться дальше.
-- А зачем тогда зажигаешь, - спросил я у Лехи, улавливая от него знакомый запах алкоголя и купат, -- если жрать нечего?
-- Для комфорту! - заявил Леха, икая в третий раз.
-- Ну что, пойдем и мы, -- уныло повернулся я к Катажине, совершенно забыв о чудесных способностях Росса.
Он давно уже ходил верховым чутьем и вдруг ткнулся носом в половики под секретером и несколькими движениями носа, выкопал мою любимую, огромную, как чемодан, сумку. Обычно я с ней ездил за продуктами в супермаркет, набивая три холодильника месячным запасом еды.
Тогда наконец все стали показывать на меня пальцем. При этом они очень обидно хохотали. Хороши друзья. Даже юмон позволил себе зубоскалить - совсем от рук отбился!
Оказывается, это была шутка. Розыгрыш. По-моему, даже Катажина оказалась в курсе дела. Я мог бы и сам догадаться - ведь Леха Круглов не самоубийца, он по определению не мог сожрать столько колбасы, рулетов, окороков и прочих съестных припасов, которые были в моем кухонном холодильнике, иначе бы просто лопнул. Впрочем, мы с Катажиной были недалеки от истины - Леха не то что объелся, он еле дышал, даже жил, и единственное, что мог делать - осоловевши икать, тихо хихикать и, конечно, волочиться за Катажиной.
-- Ладно, -- великодушно сказал я, -- вы здесь сварганьте что-нибудь, а мы сейчас придем.
Я победоносно глянул на Леху, чтобы он не очень радовался, и мы с Катажиной и Россом поднялись на самый верхний этаж и обнаружили, что он превращен в спальню: огромная, грубосколоченная кровать была застелена периной и толстенным пледом, а на полу лежали волчьи шкуры, привезенные с Земли, потому что волков на Марсе с роду не было. Потолок подпирали вековые дубовые балки. А в углу, напротив камина, стоял вполне современный шифоньер, в котором висели куртки защитной окраски и длинные плащи.
Вид широкой постели привел Катажину в соответствующее расположение духа. Она разлеглась так, чтобы не очень скрывать свои длинные красивые ноги. Да и вообще, на платье сбоку оказался длинный разрез, который я и не заметил.
-- Ты интересный, как пять копеек! -- заявила она мне.
-- А ты!.. - защищался я. - А ты!..
-- Что я?! - спросила она.
-- Ты -- лакрус дектус!
-- Чего-о-о?!
- Черная вдова!
-- Боже мой! - отшатнулась она.
-- Видать, тебя Леха распалил все-таки! - сказал я, и бросил ей одну из курток. - Оденься.
-- Придурок! - вспыхнула она и прикрыла ноги. - Идиот! Психопат! Нашел к кому ревновать!
-- А что не понравился!
-- Может, и понравился, не муж все-таки!
-- Это точно! - согласился я.
-- Постой... -- сказала она.
-- Ну?.. - обернулся я, собираясь спуститься вниз.
-- Что-то у нас с тобой не ладится?..
-- А чего ладить-то?
-- Нечего? - спросила она со хриплыми нотками в голосе.
-- Ну не знаю... -- остановился я. - Странно все выходит.
-- Дурак! Люблю я тебя, -- сообщила она.
-- О-па! - воскликнул я. - В кои веки слышу такие речи.
-- Не веришь?
-- Да уж... -- покачал я головой, -- особенно после сегодняшних нежностей.
-- А ты поверь. Я тебе самой верной женой буду.
-- Ты что, предложением мне делаешь? - удивился я.
-- Ну да, -- она села на постели, растрепанная, раскрасневшаяся и одновременно прекрасная, -- а то сам никак не догадаешься.
-- А драться будешь? - полюбопытствовал я.
-- Буду! - упрямо тряхнула она волосами так, что они разлетелись во все стороны.
-- Ну хорошо, я подумаю. Но не особенно надейся.
-- Только не долго, -- попросила она, спрыгивая с постели и вешаясь мне на шею.
Вот ты и попался, подумал я, глядя в ее бездонные глаза цвета земного неба и одновременно ощущая под тканью платья ее божественную талию. Надо ли упоминать, что кожа у Катажины была гладкая, как бархат, а ноги -- настолько обалденными, что в лучшие моменты жизни я не мог оторвать от них глаз, забывая обо всех других женщинах и желая только одного -- затащить Катажину в постель и насладиться ее телом. Правда, последний раз опыт получился не очень приятным, да и не понятно, на что я, собственно, надеялся в дальнейшем. Надо было выбирать. А как известно, ожидание праздника лучше самого праздника.
Когда мы спустились, все уже налакались, кроме юмона, и Леха приступил к одному из своих любимых занятий - набиванию брюха, одновременно вращая над огнем вертел с курицей. Надо ли говорить, что пищеварение у Лехи было ускоренного вида, поэтому он вечно ходил голодным, словно внутри себя кормил многочисленных друзей.
Росс присел рядом. С нетерпеливо горящими глазами, какие только бывают у эрделей, пододвигался все ближе и ближе. И вообще стал жить по Павлову, роняя из пасти слюни и суетливо перебирая передними лапами. Но из чужих рук брал не хотел, а ждал, когда я соизволю на правах хозяина накормить его.
Горели свечи, и было жарко. Разговор, конечно, зашел о гесионах.
-- Я слышал, что они распространяются по мере затопления древних русел рек, -- важно сказал Леха, наливая водку.
-- Скоро и до нас доберутся, -- высказался Федор Березин с чувством превосходства.
-- Исключено! - скромно заметил юмон.
-- Это почему? - спросили мы хором, а Леха Круглов даже пролил водку мимо стакана.
-- Потому что есть программа искоренения местной фауны.
-- Но это же не местная фауна, -- заметил я.
-- Какая разница! - как бы мимоходом бросил юмон, макая сосиску в горчицу.
-- И то правда, -- согласились мы и выпили.
Федор Березин стал буянить.
-- Я русский офицер! - кричал он в темноту ночи, распахивая окно. - Слышите! Гесионы! Черти полосатые! Я русский офицер! Приходите, искоренимся!
Мы с Лехой едва оттащили его за ноги, опасаясь, что на крики действительно сбегутся все гесионы со всей округи.
-- Не наливайте ему больше, - сказал я, чувствуя одышку в груди, потому что Федор Березин был здоров, что твой буйвол -- вцепился руками и зубами в подоконник и вытянул из нас всю душу, пока мы его отцепляли.
-- Пошли к черту, черти полосатые! - ругался Федор Березин, отползая под секретер, где у него была лежка на половиках.
Мы с укором смотрели, как он, подобно собаке, крутится, устраиваясь удобнее и поднимая клубы пыли.
-- Напиться не дают нормально... гады!
-- Ну и ладно... -- произнес Леха, наливая еще водки. - Нам больше достанется.
Стало скучновато. Леха попробовал рассказать байку, но она, что говорится, не пошла. Леху даже не вдохновляло присутствие Катажины. Он стал кунять носом. Сорок пятый принес дров, и мы разожгли самый жаркий огонь, который когда-либо горел в этой башне. На ее стенах заплясали тени и отблески пламени.
Минут через двадцать Федор Березин проспался, вылез из-под секретера и, как ни в чем ни бывало, позевывая, присоединился к нам. Леха быстренько налил. Федор, лихо подкрутил усы, быстренько выпил, крякнул и ему снова захотелось выпендриться -- он снова завел песню о гесионах. Стал храбриться, что разорвет их голыми руками, затопчет, изничтожит всеми известными ему средствами, и в том же духе.
Я знал, что многообещающее начало не сулит ничего хорошего, скорее всего большую драку, и подтолкнул Катажину в бок.
Катажина попросила:
-- Расскажи, почему тебя зовут Мама ту-ту?
-- Мата ту-ту? - переспросил Федор Березин, силясь понять, о чем идет речь. -- А... Ну да. Когда я был маленьким... -- начал он, закусывая соленым огурцом.
-- Ты и сейчас маленький, -- легкомысленно заметил я, наливая себе и Катажине водки и намекая, что он ведет себя не сообразно чину и возрасту.
Федор Березин поморщился.
-- Совсем крошка? -- уточнил Леха.
-- Еще в школу ходил? - переспросила Катажина.