Повскакали мы, это, с коек и на палубу. Мамочки мои, наверху погода-то по-серьезному даеть. Только на ногах удерживайся. Смотрим - и в самом деле, низкий, черный, и не параллельным курсом, а напрямик на нас кроеть. То зароется по самую палубу в волну, то, значит, опять выскочит. Мы рты поразевали, стоим и что дальше делать - не знаем. А этот, значит, все ближе и ближе. Потом вдруг - р-раз! - подняло его на гребень и - ф-фьють! - мимо правого борта. Пронесло... Мы опять в кубрик полезли. Вдруг этот вахтенный как заореть: "На корме! Глядите! В кильватере!"- и как грянется по трапу в машину. Мы как глянули и чуть тоже не рванули с палубы кто куда. Этот черный развернулся, значит, на полном ходу, парусами почти до воды достал, потом выправился и - за нами... Тут, скажу вам, у мене внутри тоже вроде забулькотело. "С чего бы это он? - думаю. - И как при таком ветре поворот оверштаг сумел?" А черный, значится, все наседаеть. Уже метрах в двадцати за нашей кормой прыгаеть. Тут вахтенный из машины выскакиваеть и уже не ореть, а хрипом таким говорит: "Кончаемся, братцы. Машина обороты сбавляеть по неизвестной причине..." - и на карачках по трапу на мостик к капитану. Мы, конешное дело, за ним. Капитан сам за рулем, волосы дыбарем, глаза аж светятся... "Давай, - кричит, - SOS! Сейчас море будет из наших жен вдов делать!" Ну, тут, значится, радист и сыпанул сигнал на всю железку. Только отбарабанил все, что в таком случае положено, наша старушка как прыгнеть вперед, как рванеть... К делу кто-то прожектор засветить догадался. Навели свет на корму, смотрим - в кильватере яхта учебная, вся в пене, уже полузатонула, и паруса - в клочья... Откель ее, горемычную, сорвало, так и осталось неведомо. Не успели прожектор погасить, как она дно показала. Вот оно как в море бывает...
Засольщик в телогрейке умолк и сплюнул в сторону.
- А что у вас с машиной-то приключилось, почему обороты теряла? - спросил молодой матрос, с наивным восхищением слушавший рассказ.
- А вот что. Когда яхта, значится, мимо нас проскакивала, в воде швартовый конец от нее на наш винт навернуло. Ну мы ее как бы на буксир взяли. Машина ход потеряла. Потом конец перетерся, винт получил ход, мы и прыгнули...
- Ловко врешь!.. - сказал кто-то.
- Хошь - верь, хошь - проверь, - пожал плечами рассказчик.
Кругом засмеялись.
- Ребята, а вот я однажды попал в такой...
- Слева по борту судно под норвежским флагом! - закричали с мостика.
Все разом вскочили.
Уже заметно посветлело, и в этом тусклом белесом свете был довольно хорошо виден приближающийся к "Быстрому" низкобортный кораблик с двумя грузовыми стрелами у невысоких мачт. На корме его двумя арками поднимались траловые дуги, на которых темными складками висел трал, видимо недавно поднятый и еще не уложенный вдоль бортов.
- Такие же рыбари, как мы, - сказал кто-то. Через несколько минут суда сошлись на расстояние голоса.
Норвежец слегка отработал назад, чтобы погасить скорость, и застопорил машины. И тотчас на палубу из внутренних помещений стали подниматься рыбаки. Неторопливые, бородатые, все, как один, одетые в серые парусиновые куртки, они степенно подходили к поручням, облокачивались на них и спокойно смотрели на русский траулер, перебрасываясь короткими, сквозь зубы словами. Из ходовой рубки вышел широкий седой старик в синем свитере и, быстро перебирая ногами, боком, как краб, сбежал по трапу на палубу. В руке его отсвечивал белой жестью мегафон. Подойдя к борту, он поднял мегафон и отрекомендовался по-английски:
- "Фиск" из Тромсё. Капитан Хельмар Диггенс. Мы приняли "SOS". Что случилось со "Сверре"?
- Траулер "Быстрый". Мурманск. Выясняем причину катастрофы, - ответили с мостика.
- Что у них там стряслось? - переспросил Диггенс.
- Ничего не известно. Наши люди на борту "Сверре".
- Нужна помощь? - немного подумав, спросил Диггенс.
- Еще не знаем.
- Не по-нашенски делают, - сказал молодой засольщик. - Наши прямо пошли бы к "Сверре" и стали бы помогать.
- Не положено. Права такого нету, - сказал матрос, стоящий рядом.
- Какое там право, если люди гибнут? - удивился засольщик.
- Ты, парень, видать, недавно в море и ничего не знаешь. Есть такое
международное правило. Называется "сэлвидж контракт" - договор о спасении" Вести спасательные работы имеет право только тот, кто первым подошел к гибнущему судну. Вот если договорятся капитаны, тогда могут спасать вместе. Ведь за спасение платят специальную премию.
- И нам тоже заплатят? - с любопытством спросил засольщик.
Матрос посмотрел на засольщика, как на школьника.
- Запомни, парень: мы никогда не зарабатываем на несчастье других.
Тем временем Диггенс о чем-то договорился с Сорокиным, и траулеры начали медленно сходиться. С обоих кораблей за борта выбросили кранцы, и через минуту "Быстрый" мягко вздрогнул от толчка. С палубы на палубу полетели швартовые концы, и вскоре суда закачались борт о борт на одной и той же волне.
Диггенс, вблизи похожий на треугольник, вершиной поставленный вниз - такие широкие у него были плечи, - перешел на "Быстрый". И почти сразу же вслед за этим от "Сверре", отогнанного течением кабельтова на три, отвалила шлюпка и запрыгала на водяных горбах, взмахивая стрекозиными крыльями весел.
Диггенс и Сорокин прошли в кают-компанию. Капитаны сели за стол друг против друга. Норвежец со сдержанным любопытством оглядел помещение, потом вынул из кармана трубку, набил ее табаком и закурил.
- Мы приняли "SOS", - повторил он.
- В какое время? - спросил Сорокин.
- Пять двадцать пять по Гринвичу.
- Ага! И сигнал больше не повторился?
- Нет. Мой радист слушал эфир непрерывно.
- У вас есть текст?
- Да.
Диггенс достал из кармана листок и подал его Сорокину.
Капитан прочитал текст.
- Точная копия нашего. Что вы хотите знать?
- Все.
Сорокин усмехнулся:
- Я тоже хотел бы знать все. А пока знаю только водоизмещение "Сверре" и то, что он не отвечает ни на какие сигналы.
Диггенс выпустил изо рта клуб дыма и положил на стол руки, похожие на узлы канатов.
- Мы отправили на "Сверре" шлюпку для выяснения дела, - сказал Сорокин.
- Будем ждать вашу шлюпку.
- Кофе? - предложил Сорокин.
- Икке, - сказал Диггенс. - Не надо. Благодарю.
- В каком районе вы ловите? - спросил Сорокин чтобы поддержать разговор.
- Зюйдкап.
- Удачно?
- Ит дазнт метэ. Сносно. А вы?
- Район Копытова и Медвежинской банки.
- Хорошо?
- Неважно. Идет только морской окунь.
- Мелкая треска стала на Баренц, - сказал Диггенс и поковырял в трубке каким-то гвоздем, привязанным черным шнурком к чубуку. - Вся хорошая треска уходит к Исланд.
С палубы донеслись топот ног, громкие голоса, потом раздались шаги по коридору, дверь кают-компании распахнулась, и вошли Гришин, Кравчук и Агафонов.
Диггенс сунул трубку в карман и грузно, всем телом повернулся к вошедшим.
Лицо у Гришина было бледным и каким-то остановившимся. В руках он держал толстую тетрадь в черном клеенчатом переплете. Агафонов и Кравчук тоже выглядели растерянными. Они исподлобья смотрели на матросов, набившихся в помещение, как будто не веря, что вернулись на родное судно.
- Ну что там? - нетерпеливо спросил Сорокин.
- Плохо, - сказал Гришин и положил на стол перед Сорокиным тетрадь в черной клеенке. - Вот судовой журнал "Сверре". Они там все мертвые, Владимир Сергеевич...
В кают-компании наступила такая тишина, что стало слышно, как внизу, в машинном отделении, воет осветительное динамо. Потом кто-то чертыхнулся шепотом. Сорокин так резко повернулся к старшему помощнику, что стул под ним взвизгнул.
- Что такое?
- Они умерли, - повторил Гришин. - Все умерли. Капитан, штурман, матросы. Двадцать два человека.
- Почему?
Гришин не ответил и потянулся к графину с водой. Кто-то налил стакан и протянул ему. Старший помощник выпил воду двумя большими глотками и вытер ладонью пот со лба.
Диггенс, прислушивавшийся к словам незнакомого языка, спросил:
- Hvad vad snakker? What does he speak?
- Команда на грузовике мертва, - перевел Сорокин. - Причина не выяснена.
- Дэм! - произнес норвежец и стал шарить по карманам. Найдя трубку, он выколотил ее о край стола и снова засунул в карман.
- Рассказывай все толком, - кивнул Сорокин Гришину.
- Ну... мы поднялись на палубу, - начал старший помощник. - Я несколько раз окликнул: "Эй, на борту!" Никто не ответил. Ни на юте, ни на баке никого не было. Никаких следов паники или аварийных работ. Ничего... Тогда мы поднялись в ходовую рубку. Она была освещена, и мы сразу же увидели капитана. Он лежал между гирокомпасом и рулевой колонкой. Вернее, не лежал, а полусидел, прислонившись спиной к стойке компаса... Лицо... страшное было у него лицо. Как будто перед смертью он кричал или задыхался...
Гришин снова провел ладонью по лбу, вытирая пот.
- И глаза у него были открыты. А на губах - пена... вроде как у эпилептика...
- Мы все так и подались к выходу, - сказал Кравчук. - Лицо у него было, как у удавленника, - такое темно-красное, с синевой...
- Такие бывают, когда человек умрет от угара, - сказал Агафонов.
- Да, похоже на угар, - подтвердил Гришин. - Мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Потом начали осматривать рубку, чтобы понять, что его так испугало...
- То не в рубке, то було снаружи, - снова перебил Кравчук. - Вин його як побачив, так зараз и вмер...
- Кого побачив? - спросил Сорокин.
- А я знаю кого? - сказал матрос. - Но чогось побачив, это хвакт.
- Подожди, не путай, - сказал Гришин. - Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
- Вы раздевали мертвого? - спросил Сорокин.
- Не полностью. Только по пояс.
- Что он говорит? - не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
Сорокин перевел.
Норвежец засопел и покачал головой.
- Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь - и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
- Конкретнее, Михаил, - сказал Сорокин.
- Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное - судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
- Баренцбург - Вардё? - спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. - Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
- Да, - кивнул Сорокин.
Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
- Он говорит, - перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда - уголь. Он говорит, что это - обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со "Сверре", и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
Гришин пожал плечами.
- На любой линии может произойти катастрофа. Даже на самой спокойной... Так вот, мы осмотрели весь корабль. Шестерых нашли в кают-компании. Двое лежали в машинном отделении. Остальные - в каютах. Все в самых невероятных позах, будто они корчились от сильной боли. И у всех - выражение ужаса на лицах... У всех без исключения. Будто они увидели что-то невероятно страшное... А машины и механизмы в порядке. Репитер телеграфа стоит на "стоп". Значит, они сначала положили судно в дрейф, а потом... Может быть, что-нибудь в судовом журнале...
- Посмотрим, - сказал Сорокин.
Он придвинул к себе черную тетрадь, принесенную Гришиным.
В электрическом свете гладкая черная клеенка блестела, будто облитая водой, и Сорокин провел по обложке ладонью, словно хотел удостовериться, что она суха. Потом открыл журнал...
Диггенс придвинулся ближе к капитану.
- Ага, - сказал Сорокин. - Они вели записи на английском. Это уже легче. Вот и фамилия капитана: Пер Ивар Танген.
Он посмотрел на норвежца.
Диггенс качнул головой: нет, он не знает никакого Тангена. Да и мало ли капитанов в Норвегии носит имя Танген?
Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.
В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.
Наконец Сорокин поднял голову.
- Обычные вахтенные записи, - сказал он. - Вот последняя: "0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет". Все.
- Да, немного... - сказал радист. - Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.
- Именно за несколько минут, - сказал капитан. - Эта просьба именем бога...
- Суеверный радист, - сказал кто-то.
- Э, нет, это не суеверие, - сказал капитан. - Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: "Погибли шкипер и почти вся команда". Обратите внимание - не умерли, а погибли. Значит...
Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.
- Вот последние слова: "Умоляю - не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж..." К чему здесь семерки и эти буквы "ж"?
- Ну, это объяснить проще простого, - сказал радист. - Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку - и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...
- Какой на судне груз? - спросил вдруг Диггенс.
Сорокин перевел вопрос.
- Уголь, - сказал Гришин.
- Вы хорошо осмотрели трюмы?
- Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.
- Течи нет?
- Нет, трюмы сухие.
- В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, - сказал Диггенс. - Фрахтер назывался "Шарю". Водоизмещение - восемьсот тонн. В трюме - пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На "Сверре" тоже что-то подобное. Так мне кажется.
Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.
- Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, - сказал Гришин. - Мы не почувствовали никакого запаха.
- А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, - упрямо сказал Кравчук.
- Чушь, - сказал Сорокин. - Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.
- История... - протянул кто-то из рыбаков. - Сплошной туман.
В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.
Диггенс решительно сунул трубку в карман.
- Ветер заходит с веста, - сказал он. - Мы теряем время. На борту "Фиск" двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на "Сверре" пять человек.
Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и "Быстрый" расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как "Сверре". Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.
- Ну, что ж, предложение дельное, - сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. - Сейчас мы составим "сэлвидж контракт". Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.
Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.
Тайна "Уранг Медан"
Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на "Сверре", да еще эта несчастная Медвежинская банка, чтоб она провалилась: то густо, то пусто. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье...
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
- Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день - четыре с небольшим тонны.