Ганс кивнул.
- Тогда в полдень.
К его удивлению, Джурак вытянул руку в жесте обхвата. Ганс нерешительно потянулся, затем схватил запястье Джурака, и почувствовал крепкий захват на своем собственном предплечье.
- Нет!
Ганс посмотрел в сторону выкрика. Всадник, сопровождаемый полудюжиной воинов, вырвался из строя и приблизился. Было что-то мрачно знакомое в нем, и затем встряска признания, травмированное изуродованное лицо. Это был Тамука.
- Нет! Это - путь труса. Отправляйтесь сражаться сейчас же и убейте их всех.
Джурак выпрямился, приняв застывшее выражение.
- Они между нами и юртами наших кланов. В соглашении об окончании войны и о нашем отступлении, они никому не нанесут вреда, и позволят нашим семьям жить. Если это безумие продолжится, полмиллиона или больше наших родителей, женщин, и детёнышей умрут.
После объявления этого, Ганс увидел, что еще больше были теперь рады, что война закончена. Он внезапно понял, что бантаги напуганы, что за последний день чины прямо сейчас двигаются толпами на юг, чтобы начать бойню.
- Они сделали жест доброй воли, позволяя нашим старикам и молодежи жить, даже при том, что теперь у них есть власть убить их всех. Все мы знаем, что мы бессильны остановить их. Больше нет ни одного воина между Сианем и Ниппоном, способным оказать им сопротивление. Потребуется несколько дней, чтобы доставить сюда тех, кто у нас есть в резерве в Ниппоне. К тому времени, все наши семьи будут убиты.
Это признание поразило Ганса. Таким образом, это был блеф. Они раздели себя догола.
Ганс увидел косой взгляд от Джурака, и почувствовал, что мог почти улыбнуться, как будто Джурак наконец показал, что у него не было даже пары двоек, не говоря уже о фулл-хаусе.
Тамука повернулся лицом к бантагам.
- Боритесь! Убейте их всех, пока еще есть время! Еще одна атака, и мы прорвемся и убьем их всех!
Его крики были встречены с волнением. Не один бантаг снова ощутил жажду к сражению, некоторые подняли свои винтовки в ответ, выкрикивая согласие.
Ганс не мог понять все, что говорилось, слова выливались потоком из Тамуки так быстро, все же он ощущал гнев, который был неконтролируемым. Он снова посмотрел на Джурака, который сидел неподвижно. Он не был вождем, который мог победить, пересиливая криком. Он должен был быть образцом спокойствия перед лицом безумия.
Он знал что, если Тамука так или иначе выиграет спор, то все будет закончено. Джурак умрет, и они нападут в неистовом бешенстве, а чины развяжут резню против сотен тысяч в заключительной оргии взаимного уничтожения. Сумасшествие, чтобы быть настолько близко к миру и затем погрузить все это назад в безумие.
- Убейте их всех!
Мир, казалось, вращался словно песок, сметенный приливной волной. Страсть убийства возвращалась. Джурак безразлично сидел, несомненно зная, что он не мог перекричать безумного лидера когда-то великих мерков.
- И убейте сначала этого предателя из другого мира! - прокричал Тамука.
Ганс едва понял слова, но он узнал жест, когда Тамука отпустил узды и полез в седельную кобуру. Револьвер вспыхнул на солнце, словно атакующая змея.
- Нет!
Ганс пнул ногой, посылая вперед свое собственное животное. Он увидел, как револьвер идет вверх, большой палец оттягивает курок назад. Он повозился со своей собственной кобурой… и ухватил только пустоту. Яркая картина в памяти о том, как он выбросил его после выстрела последним патроном. Казалось, что время искривилось, он почувствовал, как его сердце заколотилось сильнее, задаваясь вопросом, надрывалось ли оно, наконец. Или же это был страх.
Он увидел, как пистолет опускается, Тамука прищурился, один глаз полузакрыт, другой прицеливается вдоль ствола, направляя его прямо на Джурака. Он мельком увидел Джурака, зная, что бантаг, в глубине души, не был истинным строевым солдатом.
Он реагировал слишком медленно, только теперь сознавая опасность, начиная отскакивать в ожидании сокрушающего удара.
Наступил решающий момент, он изумился, возникло чувство, что, так или иначе, ситуация была огромной космической шуткой. Это не был Эндрю, или Пэт, или Эмил, или даже простой чин, которого он пытался спасти. Он не был никем из них, все же он был воином, которого он научился уважать за последние несколько минут. Он был кем-то, кто предложил окончание безумия, предложил выход, путь для Тамиры и ребенка, чтобы жить в мире… и этот мир собирался погибнуть, если умрет Джурак.
Время исказилось, и он знал, что существовала всего лишь одна последняя вещь, которую он мог сделать. Без колебаний Ганс совершил выпад вперед через шею своей лошади. Он увидел зияющую утробу револьвера, глаза позади ствола, лицо, искаженное в безумном крике… и затем вспышку.
- Нет!
Вопль выпустил Джурак, когда Ганс, поднявшись из седла, споткнулся и упал назад, рухнув на землю. Грязный желто-белый дым закрутился в облачко, и через облако он увидел Тамуку. У того во взгляде мелькнула секундная вспышка удивления, что он стрелял в Ганса, а затем, даже еще большая ярость, лающий рев восторга.
Джурак выдернул ятаган, лезвие сверкнуло, отражая свет. Он заметил мгновенный взгляд бантагов, наблюдающих за ним. Теперь это была кровавая разборка за контроль над ордой бантагов. Он ударил шпорами, боль в ноге была забыта. Его лошадь прыгнула вперед.
Тамука, держа большой палец на курке револьвера, взвел ударник оружия и стал выцеливать.
Издавая вопль, с безумной яростью Джурак атаковал своей лошадью прямо во фланг коня Тамуки. Револьверные выстрелы свистели мимо лица, разрывы оглушали его, вспышка одного обожгла щеку.
Их глаза встретились на секунду. В то мгновение когда он начал свою атаку, наступил финальный момент, вспышка осознания. Его ярость, гнев, который удивил его, потому что он был безумной яростью за то, что было сделано человеку, добавило силы его удару.
Выражение в глазах Тамуки превратилось в тот момент в неверие, когда лезвие врезалось в его горло, ведомое с такой силой, что оно начисто прошло через плоть, мускулы, и кости.
Поток горячей крови каскадом полился по крупу лошади Тамуки, она испугалась, встала на дыбы и поскакала прочь, с сидящим верхом на ней обезглавленным трупом, все еще разбрызгивающим кровь.
Джурак на какое-то мгновение был ослеплен, не уверенный в том, не был ли он ранен каким-то образом, после всего произошедшего, выстрелом из пистолета. Потом туман начал рассеиваться, когда он, щурясь, слезами вымыл кровь Тамуки из глаз.
Он злобно развернул свою лошадь вокруг, его пристальный взгляд охватил сборище, желая выплеснуть свой гнев на них, за все их безумие и скотство. И в их глазах он увидел что-то, чего в полной мере никогда прежде там не было. Это было не просто из-за того, что он был их кар-картом. Это было из-за того, что он был их лидером. Некоторые встали на колени, опустив головы.
Что-то лопнуло внутри, и он бессвязно кричал на них, держа над головой свой окровавленный ятаган. Еще больше упали на колени; в течение нескольких секунд все опустились, склонив головы.
Он, натянув вожжи, развернул лошадь вокруг и посмотрел вниз. Дико ругаясь, он спрыгнул с коня. Когда он ударился о землю, его сломанная лодыжка надломилась, и с удушьем боли он упал на колени. Ни один не посмел подняться, чтобы помочь ему.
Он медленно встал обратно на ноги, и хромая прошел полдюжины шагов туда, где лежал Ганс. Посмотрев в сторону, он увидел людей, сотнями они бежали к нему, во главе с темным зулусом. Он поднял и удерживал свой меч в воздухе, таким образом, чтобы они могли видеть его, затем бросил его вниз отрезанной головой Тамуки. Люди замедлили бег, зулус повернулся, выкрикивая команду. Они остановились, и, один, Кетсвана вышел вперед.
Джурак стоял на коленях рядом с Гансом, Кетсвана присоединился к нему.
- Я сожалею, - задыхаясь, произнес Джурак. - И спасибо за мою жизнь.
* * *
Ганс посмотрел вверх. Странно, никакой боли. Темное предчувствие, которое плелось за ним, за каждым шагом через все годы, и все миры, наконец, догнало его, и, удивительно, не было никакой боли.
Тем не менее, он задумался, почему он сделал это. "Это произошло, потому что я знал, что умираю при любом раскладе?"
Нет.
Тогда галантный жест? И он хотел посмеяться над иронией этого, но смех не пришел.
Он видел, что они пристально смотрят вниз. Джурак что-то говорил, но он не мог услышать его. Он видел Кетсвану, слезы текли по его лицу. Он попытался поднять руку, вытереть их, как будто успокаивая ребенка, но по некоей странной причине его рука, его руки больше не повиновались.
Они стояли на коленях рядом друг с другом, и он с абсолютной ясностью понял, что это было то, за что он боролся все это время, и ради чего он теперь умирал. И он был доволен.
Потом они ускользнули… и Ганс Шудер улыбнулся, когда они исчезли в восхитительном свете.
* * *
Изнуренный, он стоял один, смотря, как солнце коснулось горизонта.
Последний звук стрельбы угас вдали, и он почувствовал холод, одиночество, пустоту. В течение долгого дня оборонительный квадрат медленно уменьшался вовнутрь, приближаясь к центру все ближе и ближе после каждой следующей одной за другой атаки, пока спины выживших солдат почти не соприкоснулись.
Земля устилалась мертвыми и умирающими, десятки тысяч бантагов и людей переплетенных вместе.
Если когда-либо и существовала земля сплошного поражения огнем, зона умопомешательства, то это была она. Он стоял на невысокой возвышенности, смотря как полдюжины броневиков, уцелевших в продолжающейся весь день битве, петляли, пробираясь наверх холма, медленно маневрируя, выискивая открытый путь через побоище.
Ведущая машина сбросила ход в пятидесяти ярдах, не доезжая до квадрата, башня широко открылась, и он увидел, как Григорий неуклюже вылез, затем наполовину соскользнул, наполовину упал на землю. Он посмотрел на другие машины. "Св. Катерина?" Нет, он видел, как она поднялась на воздух… нежный садовник был мертв, и Винсент заморгал, глаза наполнились слезами.
Идя, словно марионетка с перепутанными нитками, Григорий медленно двигался по пути наверх холма. Люди вокруг Винсента разошлись при его подходе.
Вытянувшись по стойке "смирно", он отдал честь. Винсент, изможденно, без слов, просто кивнул в ответ.
- Они уходят, - заявил Григорий, невнятным голосом.
- Что?
- Что избавляемся от них, ничтожных проклятых ублюдков. Они оседлывают лошадей в данный момент, направляясь на север.
Как раз когда он произносил эти слова, вдоль потрепанной линии обороны прошла рябь восклицаний. Винсент посмотрел мимо Григория и увидел одинокого всадника, появившегося на следующем холме, на расстоянии в полмили. Бантагский наездник резко выделялся на фоне горизонта. Он держал вверху штандарт - лошадиный хвост.
Он махал им назад и вперед, и Винсент, загипнотизированный, смотрел на него. Всадник орды швырнул его вниз, втыкая древко в землю. Наездник поднял сжатый кулак вверх, и он услышал отдаленный одинокий и жалобный крик. Винсент выступил из разгромленного квадрата, снял кепи, и поднял ее наверх.
Бантаг повернулся и исчез, оставляя флаг.
Григорий подошел и встал рядом с ним, и Винсент повернулся к нему лицом.
- Я надеюсь, что это стоило того, - прошептал Григорий.
Пристальный взгляд Винсента охватил обломки битвы, спутанные кучи мертвецов. Все, что он мог сделать, это опустить голову и заплакать.
* * *
- Пэт!
- Это началось?
Он сразу же проснулся, и сел на раскладушке. Весь день он ожидал нападение. На самом деле молясь, чтобы оно наступило, началось раньше, чем кто-либо с запада, наконец, прорвется с приказами вывести войска в тыл, или он, в конце концов, совершит самоубийственный жест и нападет вместо них. Слухи гуляли по армии с тех пор, как Пэт прекратил телеграфное сообщение, и с запада перестали прибывать поезда.
Только этим утром Шнайд вернулся на фронт, лично принеся сообщение, что в Суздале и Риме вспыхнули беспорядки.
Рик стоял в дверном проеме бункера, небо позади него пылало всеми цветами заката.
- Где они ударили? - прокричал Пэт, ковыляя вверх по ступенькам, выводящим на оборонительный вал.
Он был ошеломлен тишиной. Не было никакой стрельбы, не было даже обычной слабой перестрелки между снайперами. Потом он услышал странные отдаленные завывания.
Он подступил на ступеньку для стрельбы и осторожно выглянул за стену. Однако он увидел, что солдаты теперь стояли во весь рост, некоторые на вершине защитного вала, полностью открытые, и никто не стрелял с другой стороны.
- Что, черт возьми, происходит?
- Будь я проклят, если я знаю. Это началось приблизительно час назад. Это причудливое пение. Я думал, что они готовили себя, возбуждаясь перед нападением. Тем не менее, я решил позволить вам поспать максимально долго, и ждал. Ну, это пение продолжало идти и идти, а затем, приблизительно пять минут назад, я увидел вещь за пределами возможного.
Он внезапно указал через реку.
- Там, еще один!
Пэт посмотрел, не уверенный на мгновение в том, что он увидел. Это было более темное пятно на дальнем берегу, и затем он увидел то место, куда указывал Рик. Два бантага стояли, полностью беззащитными. Они что-то держали. Это была мортира… и они перебросили ее через стену форта вниз в прибрежную грязь реки. И затем, без какой-либо церемонии они повернулись и просто ушли.
Вдоль всего берега реки теперь он видел их, не просто нескольких, а сотни за сотнями, вылезающими наверх из траншей, по-прежнему поющих, затем уходящих в темноту.
Внезапно на дальнем берегу появилась вспышка, и в мерцающем свете он увидел бантага верхом на коне, со снятым боевым шлемом, белая грива отражала свет. Бантаг держал факел, и Пэт смотрел на него загипнотизированный.
Он почувствовал странное шевеление внутри, как будто этот бантаг каким-то образом дотянулся до его души и дотронулся до его сердца. Не было никакой ненависти, только бесконечная печаль.
- Все закончено, - казалось, что его голос шептал внутри.
При свете факела он увидел, что наездник спустился в реку, держа наверху белый флаг, в его другой руке что-то развевалось, что было похоже на листок бумаги.
- Пошлите кого-то вниз, чтобы забрать его, - прокричал Пэт.
Всадник достиг середины реки и стал ждать, и минуту спустя артиллерист верхом на лошади поскакал в мелководную речку, приблизился к посыльному, и взял бумагу.
В тот же самый момент факел был брошен ввысь. Он проследил за его полетом, когда он разделил пополам Большое Колесо, которое уже сейчас появилось на востоке. Он упал в воду, и все погрузилось во тьму.
Пэт, не в состоянии говорить, просто посмотрел на Рика и улыбнулся, хотя в своем сердце он также ощущал, в тот же самый момент, что что-то было потеряно навсегда.
Эндрю Лоуренс Кин, и его жена, скачущая около него, въехали на Главную площадь столицы. Все население вышло на нее, приветствуя его прибытие, скандируя его имя, но он проигнорировал дань уважения.
Он увидел, что Отец Касмир стоит на ступенях Белого дома, и когда Эндрю осадил животное, Касмир выполнил традиционный русский поклон, он снял головной убор и правой рукой махнул к земле.
Эндрю улыбнулся и слез с коня. Он начал поднимать руку в официальном приветствии, затем вспомнил, что больше не был в армии, и вместо этого он просто протянул ее. Касмир схватил ее.
- Добро пожаловать домой, Полковник Кин.
Эндрю не знал, что сказать. Курьер, молодой священник, добрался до его убежища, загородного дома на краю Большого леса, около старого тугарского брода, только этим утром. Затаив дыхание, он объявил, что Отец Касмир настаивает на том, чтобы он немедленно вернулся в город.
Все вопросы Эндрю натыкались на упорство молодого человека, который не сдвинулся с места, настаивая, что он поклялся хранить обет молчания. Единственной новостью, которую он разгласил, было то, что Калин вышел из комы и также попросил его приехать.
Покинув детей под защитой нескольких молодых солдат из 35-ого, которые ушли с ним в изгнание, он поехал на юг, назад в город по старой дороге от переправы, Кэтлин настояла, что она также будет сопровождать его. Поездка с молчаливым священником и Кэтлин была наводнена воспоминаниями… сражения вокруг тугарского брода, первая же стычка в лесу против боярского рейда, засада колонны тугар прямо к северу от города. Когда они миновали нижние ворота, он был ошеломлен, увидев тысячи людей за воротами, выстроившихся в ряд вдоль дороги.
Не было никаких одобрительных возгласов, только благоговейная и почтительная тишина. Когда он проходил мимо, все сопровождали его старым традиционным русским поклоном, сгибаясь в поясе, с правой рукой, тянущейся к земле. Он хотел спросить, но ощущал, что всем сказали ждать, позволить Касмиру все объяснить.
Он посмотрел в глаза Патриарха Руси.
- Я никогда не забуду ночь, когда я, молодой священник, бежал босиком через снег туда, где вы и ваши люди стояли лагерем ниже этого города, - начал говорить Касмир, его голос эхом пронесся через площадь, и Эндрю понял, что все это было частью некоей тщательно продуманной церемонии.
- Я знал, что вы янки голосовали той ночью, остаться ли и сражаться с тугарами или сесть на судно и оставить это место и поискать безопасность. Я пришел, неся новости, что мы, жители Суздаля, восстали против бояр и также хотим бороться с тугарами.
- Полковник Кин, вы могли повернуться спиной ко мне в тот момент. Вы могли уехать, но вы решили остаться и бороться за нашу свободу.
- Эти люди, кто были с вами той ночью, - и его голос заколебался, - как же немного теперь их осталось.
Касмир сделал паузу, и Эндрю видел его эмоции и чувствовал комок в своем собственном горле.
- Вы не оставляли нас, Эндрю Кин. Именно мы оставили вас.
Эндрю хотел что-то сказать, смутившись. Он почувствовал на плече прикосновение руки Кэтлин, остановившее его.
- Мы оставили вас. Вы пытались учить нас, что, хотя вы сражались, чтобы дать нам свободу, у нас самих должна быть сила, чтобы защитить ее. Когда вы поехали из города, один, мы, наконец, осознали это.
- Мой друг, теперь я прошу вас. Поднимите свой меч снова. Примите командование армиями. Будьте Полковником Эндрю Лоуренсом Кином еще раз.
Когда он произносил последние слова, возобновилось скандирование, - Кин, Кин, Кин.
Пораженный, Эндрю с минуту был неспособен что-либо сказать в ответ.
- Что насчет Бугарина, и голосования за перемирие? - спросила Кэтлин.