О справедливости
Был жаркий и солнечный день. Стрекотали цикады, по мелководью ходили фламинго. Ходили медленно. И очень близко – так, что если только захотеть… Но Старик их не трогал. Старик неподвижно лежал в теплой тине, дремал. Да, думал он, мясо у них, наверное, вкусное, но это красивые птицы. Он их никогда не обижал. И сейчас не обидит! Да, думал он, он, конечно, беспощаден и жесток, но в то же время умеет ценить красоту. Так что совершенно напрасно кое-кто обзывает его Зеленым Бревном. Обзывает, ха-ха! Издалека все эти твари храбрые – кричат, насмехаются. Зато потом, когда приходит их урочный час, эти недавние весельчаки робко спускаются к реке, бочком подходят к водопою, дрожат…
И это совершенно правильно! Потому что Старик уже ползет по дну, сопит, моргает от волнения, высматривает жертву. Вода в реке желтая, мутная. Старик крадется долго, терпеливо.
Он, кстати, никогда не мстит. Он не старается поймать того, кто больше всех над ним смеялся – зачем? Он ловит только незадачливых, больных и нерасторопных. Прижимается брюхом ко дну, упирается лапами, ждет, а после медленно приподнимает хвост… и бьет им по воде! И прыгает! Хватает жертву, рвет ее на части и тащит ко дну! Вот и всё. Испуганное стадо в тихом ужасе отпрянет от воды и округлит глаза…
А желтая и мутная река уже спокойна. Стрекочут цикады, кричат попугаи, по мелководью бродят фламинго. Старик лежит в прибрежной заводи – там приятная тень от тростника – и смотрит на красивых птиц. И ждет, когда опять проголодается.
Ну а сегодня он не тронет никого. Хоть он уже сильно голоден. Но пусть они пьют. Все, сколько в кого влезет! А он пока что отдохнет и приготовится – как следует. Ведь то, что он сегодня затеял… Да это просто безумие! Но он не может этого не сделать! Вот почему он сегодня так по особенному замер. И волнуется. И терпеливо ждет…
Но время шло, а враг не появлялся. Солнце уже взошло в зенит и палило нещадно. Старик задумался… и вспомнил: так жарко ему было только тогда – в тот самый первый день, когда он вышел… да, вот именно – вышел на этот свет! Ткнул носом, пробил скорлупу и вывалился из нее на песок. Песок был горячий, он вскрикнул от боли и побежал, побежал, побежал – вниз, к воде. Лапы горели, глаза застилало огнем, он торопливо прыгнул в воду и уже только потом осмотрелся. Широкая и мутная река, крутой берег, поросший высокой и редкой травой, и бледное, как будто выцветшее небо – вот все, что он тогда, в свой первый день увидел.
А что было потом? Да ничего с тех пор не изменилось! Все тот же берег, те же облака. Только он постарел, стал мудрее. Он теперь точно знает, кто он такой и кто все такие. Так что, если они хотят, то пусть и дальше обзывают его Зеленым Бревном, пусть распускают небылицы о его жестокости и жадности, пусть кричат, что хотят. Только не им его учить и осуждать. Он занят тем и только тем, что ему повелела Природа. Как, кстати, и они, все прочие. Только одних она создала для того, чтобы они летали в небе и поедали мошкару, других чтобы паслись в саванне, а третьих чтобы плавали в воде и содержали ее в чистоте. Одни охотятся, другие убегают, а третьи, как, например, он, следят за справедливостью. Он и сейчас за ней следит. И как только он заметит, что на реке происходит что-то такое, чего происходить не должно, он сразу же…
Хоть это безумие! Так что если в нем осталось хоть немного здравомыслия, он должен немедленно уплыть на тот берег, лечь в тину, зажмуриться и сделать вид, будто он ничего не замечает.
Но он ни за что так не сделает! Он, как только заслышит его, сразу глубоко вздохнет, наберет побольше воздуха, оттолкнется хвостом и осторожно, без лишнего шума, нырнет. А когда враг зайдет в реку, Старик даже в желтой и мутной воде издалека различит его толстые грузные ноги. А потом только бы решиться! А то шесть дней тому назад, стыдно вспомнить…
А вот вспоминается! Шесть дней тому назад враг в первый раз пришел сюда. Остановившись на высоком берегу, он поднял хобот и затрубил. Ого! Сразу почуяв неладное (слоны по одному не ходят!), Старик затаился и стал наблюдать. Слон еще раз протрубил, и звери, бывшие на водопое, расступились. Слон, продолжая трубить, стал спускаться к воде – но не по тропе, как все, а напролом, через кустарник. Мотая хоботом и поддевая ветки бивнями, топча огромными тяжелыми ногами, слон уже не трубил, а кричал, и голос его то и дело срывался на визг. А спустившись к воде, слон и не думал пить, а двинулся вдоль берега, взбивая ил и поднимая брызги. Звери, не выдержав, бросились прочь. А слон, зайдя по брюхо в воду, мотал огромными ушами и громко, надсадно ревел. Когда ему и этого казалось мало, он оглушительно топал ногами и злобно-быстро-истово бил по реке хоботом. А что Старик?
А Старик тогда просто лежал и смотрел на слона. Он уже догадался, что это бешеный слон-одиночка. Старик такого раньше никогда не видел, только слышал. А теперь он это видел, и ему было очень неприятно. Старик привык, что здесь, на водопое, только он один наводит страх. Хотя – так тогда думал Старик, он и сейчас так думает – страх, наводимый им, полезен и естественен: он заставляет зверей быть чуткими, ловкими, быстрыми. Ведь Старик карает только нерадивых, то есть худших, а лучших не трогает. А бешеный слон готов убивать всех подряд. Это несправедливо. Добра и зла должно быть поровну. Слон этого не соблюдает, значит, слон должен умереть. Старик должен убить слона!
Но он не убивал. Он тогда вообще не стронулся с места. Он только смотрел на слона. А слон, вдоволь натешившись, развернулся, неспешно вышел из воды, поднялся на высокий берег и ушел. Старик закрыл глаза. Ему было очень противно. Еще бы! Ведь он впервые не убил того, кто был достоин смерти. И ладно, если бы это случилось из жалости – живому иногда свойственно жалеть живого, хоть это очень неправильно. Но жалость – это одно, жалость еще можно простить. А страх – никогда! А ведь Старик испугался! И даже не слона он испугался, а смерти. Но что такое смерть? Смерть – это то, чем кончается жизнь, потому что жизнь немыслима без смерти. А смерть без жизни. Смерть расчищает место жизни – и умирают старые и дряхлые, на смену им рождаются здоровые и сильные, потому что добра и зла должно быть точно поровну. А слон – это очень много зла, и слон умрет! Пусть он только еще раз явится – и сразу смерть ему, смерть, смерть! Подумав так, Старик зарылся в теплый ил и задремал. Так кончилась тот день. Шесть дней тому назад…
А утром снова пришел слон, разогнал всех зверей и ходил взад-вперед по реке, взбивал ее и пенил, и трубил. Старик два раза подползал к нему по дну и совсем близко от себя видел в мутной воде его толстые серые ноги… Но, не решившись, уползал обратно.
Так прошло еще четыре дня. И четыре ночи Старик не спал, ему было очень противно. Четыре ночи – это слишком много зла. Поэтому сегодня утром, заползая в тину, Старик с радостью почуял, что его уже больше не смущает ни сила, ни злоба слона, сегодня он решится – обязательно! Но пока нужно полежать и успокоиться. Вот он и лежал, успокаивался и ни на что другое не отвлекался. У него сегодня было кого ждать!
Но ждал он очень долго. Солнце уже начало клониться к закату, когда, наконец, послышались знакомые шаги. Звери, бывшие в это время на водопое, тотчас бросились прочь. Старик разинул пасть, зевнул, прищурился…
А слон уже стоял на берегу. Сперва он, как всегда, громоподобно затрубил, а после стал спускаться напролом, через кустарник. Сойдя к самой реке, он снова, еще громче, затрубил и быстро двинулся вперед, все глубже погружаясь в воду.
Старик опять зевнул, лениво потянулся… и нырнул.
Опустившись на дно, он застыл, осмотрелся. Поначалу, сквозь желтую мутную воду, он ничего не видел. Только совсем высоко, в самом верху, было большое блеклое пятно – это солнце. А потом он увидел врага – его ноги. Старик тяжело засопел и, весь дрожа от нетерпения, пополз. Добра и зла, думал Старик, должно быть поровну, слон на реке – это зло, много зла. Потом Старик застыл и изготовился…
И прыгнул! Впился! Слон заревел! Слон затопал ногами, ткнул бивнями в воду, ударил хоботом и снова заревел – уже совсем громко! А Старик отскочил и подпрыгнул! И впился слону в хобот! Отскочил! И вновь подпрыгнул! Вновь! Вновь! Вновь! Река бурлила, пенилась! Слон топотал, визжал, бил невпопад! Слон, отступая, выбежал на берег. Старик преследовал его! Сверкали острые бесчисленные зубы, метался, нанося удары, смертоносный хвост. Удар, удар!..
А после вдруг крррак! Еще крррак! – и все разом кончилось. Это толстые острые бивни ударили в спину, пробили насквозь и уткнулись в песок. Старик, пробитый и придавленный, затих. Потом, чуть погодя, он попытался повернуться, но не смог. Тогда мотнул хвостом, оскалился… и замер. Сил больше не было.
А слон, немного подождав, переступил ногой и, прижимая ею Старика к земле, осторожно высвободил бивни – и быстро отступил. Старик не шевелился. Тогда слон вернулся к воде и долго, жадно пил, то и дело с опаской поглядывая на врага. Но враг – Старик – по-прежнему не шевелился. Вдоволь напившись, слон вышел из реки, обошел Старика стороной, поднялся на берег и скрылся в ближайших зарослях. И стало тихо.
А Старик неподвижно лежал на песке. Река, высокий берег, небо, солнце – всё это, думал он, очень скоро будет в прошлом. И так и должно быть, ибо таков закон…
Но это же безумие! За что? Он не желает умирать! Да и не должен! А вот безумный слон…
Но слон ушел. А к нему пришла смерть. Так вот какая она, эта смерть – она безумно жадная! Сейчас она отнимет всё: небо, реку, саванну, горячий прибрежный песок и даже – зачем это ей? – даже его боль! А ведь как ему больно! Терпеть невозможно!..
Нет, можно! И еще как можно – даже запросто! Да он будет терпеть и не такую боль, только бы ему не умереть! Ведь смерть – она ужаснее всего! И разве это не безумие, что жизнь должна кончаться смертью?! Вот где безумие, так уж действительно безумие! А слон, он разве…
Но нужно ли сейчас о нем? Он лучше бы…
Но и об этом тоже уже поздно. И обо всем. И навсегда. И вообще… Старик лежал не шевелясь, а капли крови – вместо слез – стекали по его щекам.
Почему?
Жил да был страус. Он бегал по пустыне взад-вперед и не смотрел по сторонам. А что смотреть? В пустыне пусто. Она прямая, ровная, бескрайняя, кругом песок и больше ничего. Стоять на одном месте было скучно, вот он и бегал. И был всем доволен. Ведь страус – он неприхотлив. Съел две, ну, три колючки в день, и сыт. А что еще желать? Тепло, свободно. И, главное, беги куда захочешь. А бегать – это хорошо. Чем больше бегаешь, тем дольше проживешь. Страус бегал, бегал, бегал…
И однажды, сам того не ожидая, встал как вкопанный. Стоит и думает: а куда это я, собственно, бегаю? Ведь никуда! Так можно еще долго бегать, а толку не будет. А что, если взять да и побежать все время в одну сторону? Глядишь, куда-нибудь и прибегу. И там, возможно, много интереснее, чем здесь. Ведь если честно признаться, то уже надоело в пустыне – пусто да пусто кругом.
Страус посмотрел по сторонам, собрался с духом, выбрал направление – и побежал.
Он бежал пять, шесть, девять, двадцать восемь дней. Скрипел под ногами горячий песок, пыль застилала глаза – а он все бежал и бежал. Двадцать девять, тридцать восемь, сорок пять…
И прибежал! На берег моря. Море – это та же пустыня, но только не песчаная, а водная. Страус посмотрел на море и расстроился. Он ожидал увидеть что-нибудь красивое и необычное, а увидел одни только волны. А если побежать вдоль берега? Вдруг где-нибудь на берегу он встретит что-нибудь такое, чего заранее и не представить?!
И страус побежал. Он бежал и смотрел… но напрасно. Слева было лишь синее море, а справа желтая пустыня. Больше ни с права, ни слева ничего видно не было. Однако страус не сдавался; он бежал, бежал, бежал…
И на двести пятый день увидел на песке следы. Он остановился, присмотрелся…
И чуть не заплакал от горя. Это были его собственные следы! Он, значит, обежал вокруг пустыни. Его пустыня – это остров, а вокруг него синее, мрачное и бесконечное море. Круг, значит, замкнулся. Вот так!
Страус долго стоял и молчал. Поначалу ему было очень обидно – он ведь так и не увидел ничего интересного, – а потом успокоился. Ну что ж, подумал он, зато теперь он точно знает, что весь мир – это просто пустыня. Слева волны, а справа песок, вот и всё. Так что теперь он будет бегать по пустыне и ни о чем уже не беспокоиться, ведь в мире нет ничего интересного. Страус тряхнул головой, повернулся…
И замер! Из моря вынырнул кит, пустил фонтан воды, чихнул и сказал:
– Здравствуй, страус.
– Здравствуй, – ответил удивленный страус. – А ты откуда знаешь, как меня зовут?
– Я знаю все, мне так положено! – гордо ответил кит. – А ты, я вижу, совсем ничего не знаешь. Вот, например, держу пари, что ты понятия не имеешь, кто я такой!
Гм! Страус скромно промолчал. А кит сказал:
– Так знай! Я – кит. Млекопитающий. Я – грозный водный царь. Я покорил четыре океана и двадцать семь морей. Я видел триста тридцать островов, четырнадцать пустынь и тысячи всяких зверей.
– Как! – удивился страус. – Разве мир так велик?
– Да, мир очень большой, – сказал кит. – Там, на другом берегу океана растут огромные деревья и водятся слоны, обезьяны, носороги, бегемоты, тюлени, львы, волки, медведи…
Но страус перебил его:
– А где это тот берег? Как мне попасть туда?
Кит долго и внимательно смотрел на страуса, потом сказал:
– Никак. Ты не умеешь ни летать, ни плавать. Но я могу подробно рассказать…
– Не надо! – крикнул страус. – Я тебе не верю!
– Нет, правда! – возмутился кит. – Слушай внимательно: я…
– Нет! – истошно крикнул страус. – Нет! Нет! Нет! В море нет ничего! А за морем – тем более. Кругом одна пустыня! Ха-ха-ха!
– Но я…
– А тебя тоже нет! Ты – выдумка, мираж! Всё! Всё, всё, всё!
И, чтобы не слушать кита, он сунул голову в песок и замер.
В песке было тихо. Кит что-то кричал, возмущался, а потом махнул хвостом и уплыл.
Подождав еще немного, страус вытащил голову из песка, отряхнулся и посмотрел по сторонам. Кругом было пусто: слева синее море, а справа желтая пустыня. Страус развернулся и торопливо побежал от берега. Он знал: в пустыне ему будет хорошо – там тихо. Ему никто не нужен. Он никого не хочет слышать. Ведь и действительно, зачем ему еще раз узнавать о том, что все равно недостижимо?!
Прошлогодний лист
Была зима. Дул обжигающе-холодный ветер. Сыпал снег. Барсук лежал в норе и зябко ежился. Ведь даже там, глубоко под корнями березы, мороз пробирал до костей. Ну а уж наверху…
Волк стоял на опушке и клацал зубами, пытаясь согреться. Да что там волк, когда солнце, и то побелело от холода! И вообще, казалось, что еще немного, и замерзнет воздух, а потом и вся Земля превратится в большую ледышку и провалится в бездонный космос. Деревья очень этого боялись. Они стояли, растопырив ветки, и дрожали на ветру. Ветки были скрюченные, черные и голые. И только на одной из них еще держался прошлогодний желтый… нет, давно уже не желтый, а просто чахлый, хрупкий лист.
Лист не дрожал. Он так замерз, что теперь при всем желании не смог бы шелохнуться. Иссохший и почерневший, он болтался между небом и землей и думал только об одном: не оборваться бы, не оборваться! Снежинки липли на него, тянули вниз, туда, где под толщей сугроба лежали его братья. Они упали еще осенью, когда только начинало холодать. Сперва они желтели прямо на глазах. И засыхали. Потом, подхваченные легким ветром, они, кружась, летели вниз.
– Куда вы? – спрашивал он братьев.
Никто ему не отвечал.
А дни становились короче, ночи холоднее. И братья продолжали, продолжали падать. Лист прижимался к ветке. Ему, конечно, было также холодно, как и другим, но он терпел. Древесный сок еще питал его, и он не поддавался ветру, который теперь запросто гулял по опустевшей кроне. Земля под деревом была уже вся сплошь усыпана его сорвавшимися братьями, а лист – тогда еще зеленый – продолжал висеть. Он за ночь очень сильно замерзал, к утру весь покрывался инеем, потом, пока было светло, чуть-чуть оттаивал… А ночью опять замерзал. Ветер рвал его вниз – он не падал. И даже тогда, когда ветка замерзла окончательно, и он, лишенный последней капли древесного сока, в одночасье пожелтел и высох… даже тогда он не сорвался.
Ударили морозы – он держался. Шел снег, мела метель, ревела вьюга – он не падал. Иссохший, грязно-желтый, скрюченный, он сам уже не знал, что же держит его наверху.
А внизу, под сугробом, должно быть, тепло. Там спят его братья. Там спит барсук. Волк клацает зубами. Деревья, растопырив ветки, ждут, когда же наконец Земля превратится в большую ледышку. А прошлогодний лист? Он ни о чем уже не думает и ничего не ждет; вцепился в ветку и висит. Он спит. Его оставили в покое. Ведь даже ветер перестал его трясти и отступился от него.
А потом и мороз подобрел. И осели сугробы. На реке трещал лед. Барсук все чаще просыпался и зевал. Волк каждый вечер подходил к его норе, раскапывал лапами снег и облизывался. Приближалась весна…
А потом вдруг все вокруг переменилось! В каких-нибудь несколько дней дружно растаял весь снег, потом сбежали вешние ручьи, земля подсохла и даже кое-где зазеленела молодой травой. А после прилетели птицы, деревья стали оживать. Их скрюченные ветки понемногу распрямились, по ним растекся свежий сок, набухли почки, лопнули, и показались листья – маленькие, липкие, зеленые. Они еще всего очень боялись и при каждом шорохе дрожали, но тем не менее росли, и крона становилась гуще. Эх, молодежь! Бывалый старый лист смотрел на них и улыбался. Теперь он видел, что не зря остался зимовать на дереве. Да, ему было тогда очень холодно и одиноко. Да, было бы намного проще сорваться вместе с братьями, упасть и накрыться сугробом. Но вот где его братья теперь? Их теперь и не видно в высокой траве. А он вверху, среди зеленых листьев. Они доверчивы и молоды, он опытен и стар. Он им расскажет о зиме, он их предупредит, что осенью совсем не обязательно срываться вниз. И он рассказывал о том, что пережил…
А зеленые листья шумели, шуршали, толкались на теплом ветру! Им было весело и радостно. И, главное, им был совсем неинтересен этот желтый… нет-нет, давно уже не желтый, а просто серый и потрескавшийся лист. О чем он говорит, шумела молодежь, какая еще осень?! И вообще, он что, разве не чует, что с каждым днем становится все жарче и светлей, и что они растут, растут, растут?! Да, может быть, когда-то раньше и случались холода, но повторятся ли они? Сомнительно. Так что пока тепло, они должны расти, расти и радоваться лету. И листья трепетали на ветру. Пели птицы, пищали птенцы…
А прошлогодний лист – он сам не понял, отчего – вдруг надломился и скользнул по ветке, и закружился, полетел – сначала влево, после вправо, потом перевернулся и упал – в траву. Барсук посмотрел на него, удивился, задрал голову вверх, помолчал, разглядывая пышную зеленую крону… а после задумчиво, тихо сказал:
– Должно быть, на дереве прячется осень.