Мать честная! Нынче утром бранд-поручика Истошкина в ресторации "Шафе" арестовали. Он третий день подряд всех вчистую обыгрывал, вот местный шулер и не выдержал, донёс. Пришли, обыскали – и точно! В рукаве нашли подменный шар. А как взялись этот шар пилить, так он, слоновья кость, начал кричать, стал пощады просить! Вызвали лейб-медика, тот сделал трепанацию… и вытащил из шара человеческий мозг! На допросе поручик признался – это он свою любовницу Марфену в шар запрятал, дабы она могла ему подыгрывать. Он на ней потом жениться обещал, и дура-баба согласилась…
Я прочитал, головой покачал. Говорю:
– Сомневаюсь. Рвачёв не одобрит. Мы люди подневольные, под цензором. И, опять же, печатное слово. Нельзя!
Дикенц встал и отвечает:
– Ваше право. Но вот на всякий случай вам моя визитка.
Оставил на столе лощёную бумажку и ушёл. Я глянул. На бумажке: "Карп Дикенц, репортёр. Обжорный переулок, дом повитухи Девиной, шестой этаж, под крышей".
Ну ладно, думаю, под крышей так под крышей. Взял новое перо и написал статью про то, как солить рыжики. Сдал в типографию, сходил в трактир, лёг спать.
Но не спалось! И не зря – назавтра все газеты про Истошкина писали и имели на этом завидный успех. А у меня разносчики полтиража обратно принесли. Истошкина сослали на галеры… а я взял визитку и пошёл по тому адресу.
Дикенц и вправду жил под самой крышей. Вхожу, а он лежит на кушетке в подштанниках, а на полу валяются бутылки с виской и уже без виски. На подоконнике мухи, в углу табуретка с закуской, а он сигару курит и пасьянс раскладывает. Увидел меня, ухмыльнулся.
– Садитесь, – приглашает.
Я сел. В другой бы раз я сатисфакции потребовал – страсть не люблю, когда меня в исподнем принимают, – а тут молчу.
А Дикенц:
– Виски не желаете?
– Нет-нет, – говорю, – я на службе.
– Прискорбно.
– Согласен, – говорю уже сердито. И сразу в лоб: – А вы согласны у меня работать?
Он молчит. Глаза у него жёлтые, холодные. Ну, думаю, сейчас отбреет! Но нет, говорит:
– Да, согласен. А условия мои такие: двадцать пять процентов с оборота. Годится?
Но я только руками развёл, возражаю:
– А где его взять, оборот?
А он:
– Это уже мои заботы. Вот вам, кстати, новый матерьял! – и подаёт листок.
Я читаю. Так, так… Из-за моря сороки летят, невозможно несметная стая. Будут в городе всё яркое, блестящее хватать, так что не худо бы и приготовиться.
Я прочитал, молчу. Дикенц курит, жёлтым глазом не моргая смотрит. Эх, думаю, рискну!
И по рукам ударили.
Назавтра мои верные читатели всё яркое, блестящее припрятали. Сороки ровно в полдень налетели. И было их так много, что аж небо потемнело. Налетели, всё, что плохо лежало, схватили – и дальше полетели. Стонут, негодуют горожане… Но не все! Я, к примеру, довольный сижу. Ибо следующий нумер на две тыщи экземпляров распечатал и знаю – остатка не будет: Дикенц новые новости дал.
И с тех пор мы зажили как в сказке! Дикенц матерьялы носит, я их в типографию сдаю, станки печатные стучат, разносчики на улице кричат – ибо им прохожие проходу не дают, "Биржин Глас" так и рвут. Богатеем! Снял я себе новую просторную квартиру, в ресторациях обедаю, на тройке в редакцию езжу, а вечерами раздаю визиты. И куда ни приеду, везде меня ждут, везде шампанское подносят, везде с дочерями знакомят. Заедешь, бывало, и тут же:
– Ах, ах! Да вы садитесь, отдыхайте. На вас же лица не осталось. Дася, душечка, где ты? Открой клавикорды, сыграй нам что-нибудь занятное.
И вот сижу я, чай шампанским запиваю, на Дасины голые плечи смотрю… и вздыхаю. Но это совсем не про плечи. И вообще не про Дасю, и ни про кого из них другую. А это я опять про этого рыжего Дикенца думаю, не идёт он у меня из головы! Потому что, думаю, нечисто всё это. Откуда он, шельма, столько новых, самых наилучших новостей берёт, где и когда их собирает? Ведь я же точно знаю, что он целыми днями лежит на кушетке в подштанниках, сигары курит, виску хлещет. Курьеры, и те удивляются: "Ловок ваш Дикенц!" – смеются. Им-то что, они знай себе скалятся, их дело сторона. А что, если нужные люди за дело возьмутся? Что, если выяснят, что Дикенц с иноземными шпионами схлестнулся? Будут мне тогда новости! Будут мне и тиражи – тысяч на пять шпицрутенов. Ох, лучше не думать. Спаси нас, св. Кипятон!
Вот так вот, бывало, сижу на визите, молчу. Ко мне и с вопросами, ко мне и за советами, а то и альбом подадут – мол, черкните на память. Черкну, откланяюсь, отбуду.
И дома не сладко. Запрусь в кабинете, сижу за столом без свечей и молчу. Кухарка под дверь подойдёт, поскребётся и шепчет:
– Кузнечик, я жду!
– Молчи, дура! – кричу.
Уйдёт и ляжет одинокая, ревёт всю ночь. Вот бы мне её заботы! Тут же не до нежностей, тут думаешь, как голову сносить. Подведёт меня Дикенц под петлю, как пить дать подведёт!
И вот однажды я не выдержал и решил с ним объясниться. Оделся поплоше, чтобы ненароком не узнали, и пошёл в Обжорный переулок в дом повитухи Девиной, шестой этаж под крышей. И это меня тоже удивило. За наши нынешние деньги, думаю, он давно бы мог на лучшую, достойную квартиру переехать. Или неужели, думаю, иноземные шпионы у него все деньги подчистую отнимают?
Но вот поднимаюсь к нему, захожу. Он лежит на кушетке в подштанниках, курит. Увидел меня, ухмыльнулся.
– Желаете виски? – спросил.
– Нет, – говорю, – она вредная. И вообще, я вами недоволен. Зачем вы столько виски потребляете?
Он даже растерялся. Молчит, моргает. После говорит:
– П-по малодушию.
– Истинно так! – восклицаю. – Но этого мало! Вы почему по городу не ходите и новостей не собираете? Это что, тоже малодушие?
На это он сразу обиделся. Прищурил жёлтый глаз, сопит и цедит сквозь зубы:
– Вам что, мои статьи не нравятся? Так я могу…
И тут я, каюсь, оробел. Отвечаю:
– Нет, что вы! Просто глупые слухи пошли. Вы, мол, никуда не кажетесь, а новости имеете. Словно шпион.
Дикенц вскочил, засмеялся. Ходит по комнате, курит. Потом говорит:
– Понимаю ваши опасения. Но и вы меня поймите. Открыться, где я добываю новости, я не могу. Секрет. Но чтобы вы не беспокоились, скажу: ни с какими иноземными шпионами я даже не знаком. И более того: клянусь…
– Нет-нет! – перебиваю. – Мне вашего слова довольно.
– Тогда прошу вас, больше без вопросов. Желаете виски?
Жалко мне его стало, решил поддержать. Говорю:
– Плесните на три пальца, не больше.
Плеснул, мы выпили. Он загрустил, говорит:
– Я и другое понимаю. Вы же непременно подумали: чего это Дикенц при таких его доходах по-прежнему под крышей проживает. Не так ли?
– Положим.
– Ну вот, – Дикенц себе ещё налил. – Я же человек пропащий. Мне ничего уже не нужно, ну разве что сигара да виска. А деньги я в банке держу. Мне ещё пять тысяч собрать осталось, и я тогда большой сиротский дом открою, хороших воспитателей найму. Пускай они детишек грамоте научат, геометрии и политесам. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в непьющие.
Сказал и едва не заплакал. Ну, думаю, хватит. Встаю. Он вежливо мне:
– Заходите почаще.
А я:
– Непременно! – и в двери.
Тут он всполошился:
– А матерьял? Вот сейчас, вот сейчас, – и стал искать по подоконнику, среди пасьянса. Перебирал бумажки, выбирал, чуть нашёл.
Я взял статейку и, не читая, поскорей раскланялся и в двери. Из переулка выбрался, сел на извозчика и поскакал в редакцию.
Ну а там уже всё вверх дном! Метранпажи, корректоры бегают, кричат:
– Где новости?
– Сейчас, – говорю, – не горим.
…Но я и поныне не пойму, отчего это я им сразу статью не отдал. Видно, печенью чуял. Зашёл в кабинет, прочитал… отложил. Снова взял… отложил. Нужная статья, полезная, однако… Нет!
Взял, написал передовицу, как веснушки выводить, и отправил в набор. Застучали машины. А я…
Третий раз статью перечитал… и вдруг понял – крамола! От Дикенц, от прохвост! Хоть он и впрямь не со шпионами, так хуже того! Дикенц – внутренний враг, заговорщик! Хожу по кабинету, думаю… Да что тут думать, тут нужно спешить! Вызвал тройку и погнал прямиком в министерство тайных дел. Доложился. Впустили.
Вхожу в суровый кабинет, подаю злосчастную статью. Мне кивнули, я сел. Весь дрожу. Заступился б, св. Кипятон!
Офицер тайных дел статью четыре раза прочитал, на просвет посмотрел, потом даже на нюх проверил… и пожал плечами.
А я ему:
– Вы между строк читайте!
Он прочёл между строк. Брови свёл. Шпорами звякнул. Я вздрогнул. А он:
– Изложите!
Я стал излагать. В статье что написано? Мол, государь, несвежего за ужином откушав, всю ночь не спал, расстройством мучался и только под утро забылся, а посему желательно весь день по главному проспекту не шуметь, дабы сон монарха не нарушить. Так?
– Так, – офицер отвечает. – И это очень похвально. Ваш Дикенц весьма верноподданный малый. Мы ему табакерку пожалуем.
– Воля ваша, – говорю, – только он сигары курит. Но не в этом суть, а в том, что Дикенц отдал мне эту статью шесть часов тому назад. Откуда он мог знать, что государю к ужину несвежее дадут?!
Офицер аж подскочил, а я дальше:
– Тут заговор! Надо пресечь! А не то поднесут винегрет с мышьяком…
Офицер побелел, разговорную трубку хватает, кричит:
– Эй, Амфисыч, дворец!
Соединили со дворцом. Офицер доложил тайным смыслом. Ответили. Он сел. Глазами сверкнул, говорит:
– Опоздали. Уже началось, – и ворот кителя рванул. Пуговки так и посыпались.
Тут я совсем испугался и стал объяснять:
– Наша ведомость утром выходит, а матерьял готовим с вечера. Утром бы люди прочли – всё в порядке…
Офицер отмахнулся, спросил:
– Где живёт злоумышленник? Адрес?!
Я назвал. Он в разговорную трубку его передал, улыбнулся.
– Сейчас привезут, – говорит. – Ну а тебе, пока мы будем с ним разговаривать, придётся подождать.
И увели меня в подвал, на четвёртый подземный этаж.
Три недели меня там селёдкой кормили, воды не давали и ещё многое творили. Но об этом мне рассказывать нельзя, потому что я давал подписку о неразглашении. А ещё двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыплют перекрёстные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:
– Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!
А Дикенц жёлтым глазом щурится и говорит:
– Я с ним согласен. Всё было точно так, как он сказал.
А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвёртую неделю офицер не выдержал и говорит:
– Уведите этого…! – и на меня указал.
Я и рад. Увели. И ещё три недели прошло. Нас не тревожили. Но вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:
– Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полёта. Он в карты играл?
– Нет, – говорю, – он всё больше пасьянсы раскладывал.
– Ну так слушай!
Офицер достал допросный лист и стал читать:
– "Я, Карп Дикенц, урождённый от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, исхитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать людские судьбы на трое суток вперёд…"
Тут я не выдержал, воскликнул:
– Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!
А офицер нахмурился и говорит:
– Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…
– Что?!
Он опять читает:
– "Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после… – тут офицер закашлялся, три строчки пальцем пропустил, читает: – я его начисто забыл".
Я говорю:
– А если Дикенц врёт?
– Нет, – говорит офицер, – проверяли. Лейб-медиком пытали, убедились. – Встал и вдруг как заорёт: – Поди прочь, щелкопёр! Кабы ты лучше старался, я бы сейчас в генералах ходил!
Я и выскочил прочь.
Пришёл в редакцию – а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.
– Нет, – говорят, – таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!
Пришёл я к себе домой… а у моей кухарки на кухне квартальный сидит!
– А, – говорит, – поднадзорный! Иди-ка сюда!
Но я, понятно, сразу опять в дверь! И дай бог ноги в белый свет! Так после и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Как только узнавали, сразу говорили:
– Политический! – и тут же давали расчёт.
И таким вот обидным манером дошёл я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и в ресторациях двери перед ними открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый…
– Э, старый знакомый! – вдруг кричат. И за плечо хватают.
Я оглянулся… и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.
– Откуда? – говорю.
– Оттуда, – отвечает. – Два месяца, как отвалился, – и хмыкнул. – Зайдём?
– Что вы, что вы, – говорю, – не смею!
Но он меня за шиворот – и заволок.
Сели за центральный стол. Он заказал поесть. Половой:
– А пить что будете? Может, виску?
– Нет, – отвечает Дикенц, – только чай.
Сидим, едим, пьём чай. И Дикенц говорит:
– Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык. И я тебе за это очень благодарен. Ведь если бы не твой донос и если бы не каторга, я бы давно спился.
Сидим, пьём чай, молчим. Я крепился, крепился, потом говорю:
– Ну а эти… – и шепчу: – Пасьянцы?
Дикенц нахмурился. Долго молчал, потом всё же ответил:
– Тут тоже как отрезало. Я, во-первых, их не помню, а во-вторых, боюсь, что вспомню. Я, брат, за колючим забором такое видал!.. – и замолчал, и даже губы крепко стиснул.
Сидим, опять молчим. Он вилку на стол положил. Тогда и я тоже. Такая, знаете, минута наступила, что не до того! А жаль. Эх, думаю…
А он улыбнулся, сверкнул жёлтым глазом и дальше:
– Ничего, приспособился. Я теперь детские сказки пишу – оно безопасно и прибыльно. Вот ещё семь тысяч накоплю и опять сиротский дом построю, хороших воспитателей найму. Пусть детишек грамоте научат, геометрии и философии. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в смелые! Я же человек пропащий, я…
И замолчал, задумался. А после встрепенулся, весь даже как будто засиял и опять бойко, как когда-то, говорит:
– Но не всегда я такой! Вот, сочинил намедни сказочку, послушай…
– Нет, – говорю, – премного благодарен. Не гневайтесь, но мне пора, – и встал и к двери и за дверь!
Иду по улице и думаю: чур, чур меня! Опять во грех ввести желаете?!
Хитрый лис
Жил да был на свете хитрый лис. Неплохо жил, немало повидал и много чему научился. Никто лучше его не мог запутать след, никто как он не умел незаметно прокрасться в курятник, взять петуха и уйти невредимым. Лис плавал как выдра, прыгал как белка, а если было нужно, то становился недвижим как камень.
Однако годы шли, и жизнь брала свое – он дважды попался в капкан, трижды в него угодили картечью, четырежды лиса догнали собаки и рвали на части… а он убежал. Лис был хитер, изворотлив, расчетлив, удачлив. И за это его не любили. Да и кого из счастливчиков любят? И где?
Но его уважали. Все знали – хитрый лис дает хорошие советы, ловкий лис – если захочет – поможет, смелый лис иногда защитит. И никогда лис не обманет. Почему? Это так и осталось загадкой. Лис никогда об этом ничего не говорил. Он вообще неохотно вступал в разговоры, он вечно спешил. Так, бросит на ходу:
– Привет! – и бежит дальше.
За это его тоже не любили. И вообще, в лесу о нем часто судачили. Он это знал и бегал еще больше и быстрее; он изощрялся в хитрости, он стал неуловим как тень, изворотлив как мысль, удачлив как никто на свете…
И все-таки однажды осенью он вдруг остановился. Под ногами шуршала сухая трава, сверху падали листья. А птицы молчали. Лис лег под дерево, прикрыл глаза. В лесу было тихо. Лежать в тиши – это, конечно, хорошо, но почему кругом так тихо? Немного подождав, хитрый лис осторожно приложил ухо к земле и прислушался – нет, никого. Разве что слышно, как крот скребет когтем по камню да где-то очень далеко сопит медведь. Лис поднял голову и посмотрел по сторонам – да, точно никого, только падают листья… да белка, замерши на ветке, смотрит вниз, на него. Лис хлопнул хвостом по земле. Белка тотчас исчезла. Лис встал, потянулся. В лесу было тихо. Точнее, он слышал лишь то, что и всегда. Да, еще падали листья – желтые с красным отливом.
И все равно чего-то не хватало!
В тот день лис больше не охотился. А ночью ему не спалось. Он до утра лежал и слушал. Нет, лис никого не боялся, он был уверен в себе. Просто он хотел услышать… а то и увидеть… Но что?
А потом…
Три дня и три ночи лис не знал покоя. Бродил, смотрелся в лужи, зарывался в опавшие листья и подолгу лежал, стараясь не дышать, смотрел на облака и думал, думал, думал…
Но ничего не мог понять. Что с ним случилось?
И так, возможно, продолжалось бы довольно долго, но на четвертый день лис встретил медведя. Тот сидел возле берлоги и зевал – готовился к зиме.
– Привет, – сказал лис.
– Лес в помощь, – ответил медведь и, зевая, спросил: – Ты чего такой грустный?
Лис сел напротив и задумался.
– Ну? – рыкнул медведь. – Что с тобой?
– Ты понимаешь… – лис вздохнул. – Ну, это… Я чего-то жду. А вот чего, не знаю.
– А, это блажь! – сказал медведь. – У тебя и так всё есть. Есть? Е-есть! – Тут он снова зевнул. Потом еще раз, и еще. Потом, забыв про разговор, развернулся и съехал в берлогу.
А лис ушел. Он шел по лесу, по шуршащим листьям… и чувствовал, как непонятное, тревожное волнение все больше и больше охватывает его. Да, думал лис, да, у него есть все – благополучие, ум, смелость, весь лес ему завидует… А он бредет, бредет по желтым листьям и все чего-то ждет! Глаза прикрыты, хвост опущен. Что это с ним?! Лис подошел к луже, склонился. Из лужи на него смотрел еще один хитрец. Смотрел прищурившись, насмешливо.
Лис отвернулся. В лесу было тихо. Медленно падали желтые листья. Медленно, плавно и неотвратимо…
А если?.. Да, конечно! Он здесь, а она…
Она ждет его, ищет, тоскует! Ведь сколько лет уже прошло! Он позабыл… да листья вдруг напомнили. Спасибо им, огромное спасибо! И он должен спешить, давно было пора, он и так задержался! И где?! Да кому он здесь нужен!
И он побежал – всё быстрее, быстрее. Лесом, полем, вновь лесом, вновь полем. Взбежал на пригорок, принюхался, замер…
Она! Ну конечно, он сразу узнал. Она мчится навстречу. Стремительно! Наперерез! Лис улыбнулся, слегка склонил голову набок… И пуля с треском расколола ему череп.