Она… девушка, очень напомнившая мне тогда смутный образ кого-то, кого я искал, ждал, хотел и не находил, не дожидался, отталкивал… она сползла с журнального столика на ковер, положила сцепленные пальцы на сдвинутые колени и грустно глядя в сторону, продолжила разыгрывать сценку, черновой вариант которой я набросал, глядя на беззащитное выражение ее фотографии.
– Я знаю, что я – ненастоящая, что существовать мне всего несколько минут, а потом я исчезну насовсем. Но, пожалуйста, я не хочу, чтобы последнее, что я почувствую перед тем, как исчезну, была боль.
Она подняла на меня заплаканные глаза, почти что живые, и пластинка с тихим звоном лопнула.
Пистолет исчез за дверью.
Спокойное желание гладить ее, ощутить ее запах, почувствовать, как твердеют ее соски под моими пальцами, коснуться языком ее языка, взъерошив ее волосы, провести пальцами по впадинке спинных мышц, вцепившись зубами в шею, сжать ее ягодицы и насадить на себя. Услышать ее первый вскрик, раствориться в кошачьих голубых глазах, и уплыть далеко-далеко, качаясь, как коробочка на волне.
Я рухнул на колени, подкошенный этим желанием. Она немедленно наклонилась и потянулась ртом к моему напряженному члену.
Нежность исчезла. Осталась похотливая ярость.
– Ах ты кошка! – заорал я, хватая ее за волосы и поднимая ее лицо к своему. Глянув в ее напуганные глаза, затуманенные желанием, я неуклюже подмял ее под себя, неуютно ощутив, как член зажало между животами, завел руку под живот и нащупав мокрую щель, подвел член к ней и толкнул. Члену стало уютно и приятно.
Она вскрикнула. От вскрика мне стало страшно. Страх выхлестнул из живота и парализовал. Я понял, что останавливаться нельзя. Одеревеневшие руки заползли ее под спину, я толкнул тазом, почти не чувствуя тела, еще. Еще, еще, еще. Потом накрыл ее извергающий стоны рот своим хрипящим и. Заглянул в близкие-близкие глаза. Страх рос. Я стал комком сладко дергающегося страха, заливавшимся в тело, в голову, в член. Страх заполнил меня, а потом лопнул сладким ядерным взрывом.
Она издала последний визг, а потом задышала, хрипло, с каждым вздохом все спокойнее и спокойнее. Я вспомнил, что мне тоже надо дышать и поборов диафрагму, вздохнул.
С первым вздохом нахлынули опустошенность и спокойствие. Какой-то кусок хаоса, живущий во мне и питавшийся схлестнувшимися "хочу" и "нельзя", исчез, сменившись на ровное "могу".
Я откатился на пол и затянулся, глядя в далекий белый потолок.
"Спасибо" – тихо шепнул она, и исчезла, оторвав и утащив львиную долю опустошенности, оказавшейся не такой уж пустой. Образовавшаяся пустота, одиночество, стала тянущей, очень-очень-очень болезненно тянущей, как рукой за яйца, зубами за язык – заставляя жалобно поскуливая тянуться туда, куда тянут.
Я потянулся. Я подумал, что одному даже лучше – некого терять, не за кого переживать, некем шантажировать. Никто не достает, когда захочешь побыть один. Никто не тянет по пивным барам, дискотекам и в постель, когда надо заниматься делом. И вообще надо заниматься делом, а женщины отвлекают. Любая женщина может только притворяться любящей, а на самом деле быть агентом врага, специально подосланным влюбить и уничтожить.
Никогда не буду общаться с женщинами…
Только я только что трахнул мечту своей далекой юности, а так – никогда.
– Ага! – выдавил я между приступами хохота. – Совсем-совсем никогда!
Глоток коньяку деловито занялся прожиганием дороги в желудок. Наверно, где-то прочитал, что желудок – промежуточная станция по дороге к сердцу. Я послал ему вслед подмогу и весело посмотрел на тупиковую станцию, на которую они приедут в конце длинного путешествия. Член стоял монументальным напоминанием о снизошедшей таки на меня способности втыкать его во что-то извивающееся и постанывающее, не раздумывая о конформации ментального поля этого постанывающего, времяпровождении в прошлой жизни, времени суток проведения втыкания.
Улыбаясь до ушей и чувствуя себя одной из кукол, я вскочил на ноги и пинком распахнув дверь, вошел в следующую комнату.
В ослепительно белой комнате не было ничего, кроме двери, украшенной образцом кокетливого подчерка, исполненного помадой:
"А мы теперь бессмертные и исчезать мы тоже не будем".
Я уныло затянулся, обречено подсчитывая, сколько мне еще осталось. Потом со вздохом обреченного на полгода непрерывного секса толкнул дверь и решительно шагнул внутрь.
Шаг завершить ногам не удалось. Они замерли, как и все остальное, демонстрируя мою парализованность увиденным. Захлопывающаяся дверь, отрезая меня от простого и понятного виртуального мира, толкнула меня внутрь. В мою комнатку, где я весело существовал в незабываемую летнюю практику второго курса.
Некоторые рефлексы вспоминаются сразу. Я хлопнул комара, мгновенно усевшегося на кусок шеи, не прикрытый курткой, и уставился на свою койку.
– Гремлин, мать твою, где ты ходишь? – возмутилась Хатя, сидевшая на койке в обществе полуторалитрового баллона с пивом.
– Да вот… за коньячком ходил… – промямлил я, еле слышно в реве бушевавшей за стеной дискотеки. Той самой, с которой она напившись, пошла меня насиловать, что закончилось моим первым конкретным поцелуем и засыпанием ее у меня в кровати.
– Тогда иди сюда, меняться будем! – похлопала она по койке рядом.
К комариному гулу и запаху травяной сырости примешались воспоминания вкуса ее губ, запаха перегара, мягких холмиков грудей, веса коренастого тела. Воспоминания вытащили закрывавшие их бетонные плиты сожалений об упущенном моменте. Именно этом. Плиты рухнула на меня и приплющили к месту.
– Ну что ж ты там застыл? – обиженно буркнула Хатя. – Смотри, пива тебе не останется… – она хлебнула из баллона. – А коньяк пить я все равно буду.
Страх снова выхлестнул из живота, но я успел его поймать и направить на движение. Хоть какое-то.
Рука вырвала из ножен на бедре нож и метнула его в стену. Стук!
– Ну ладно, оставлю я тебе пива… – осторожно сказала она, замерев с приподнятой бутылкой.
Мысль, что я уже вроде знаю, что делать и вообще, эта комнатка игрушечная, была очень своевременной.
Я улыбнулся, и сразу стало легко. Страх отступил от головы, выдавленный пошловатым весельем, и стал просто остренькой приправой к Хате.
– Это я избавляюсь от острых предметов, которые могут помешать обмену и распитию. – сообщил я, лениво расстегивая куртку. – Такие мероприятия лучше проводить под одеялом. Говорю как крупный специалист по распитию коньяка в ограниченное число рыл.
– Ты на что намекаешь? – ошарашено спросила она.
– Я намекаю на то, что тебе уже давно пора слезть с моей постели, чтобы не мешать мне залезть в нее и встретить тебя по всем правилам гостеприимства. – Я уже справился с кроссовками и принимался за штаны. – И лучше тебе поторопиться. Из устных источников известно, что комар теоретически заменяет мужчину. А если я быстро не залезу под одеяло, то в этой комнате будет много пьяных комаров, готовых на все. Ты же не хочешь оказаться в одном помещении с толпой пьяных мужчин?
– С мужчинами-то я не отказалась… -задумчива сказала она, сползая на пол. – Но вот оставлять тебя с толпой пьяных комарих…
– Да, пьяной женщины мне хватит одной. Особенно если она немедленно пойдет менять пиво на коньяк… Давай быстрей, а то конкурентки уже разлеглись по соскучившейся по мужской ласке шкуре.
– Че ж ты раньше не сказал… – шепнула она мне в нос. – Где мой коньяк?
– Держи… Где мой пиво? Ты бы лучше не горлышко так посасывала…
Довольно похрюкав в ответ на серию ударов по груди, я поймал ее реки, завел за спину и впился в ее губы.
– Че дрожишь? – продышала она мне в нос коньяком, стаскивая с меня трусы.
– От предвкушения вкушения. – просипел я, с трудом удерживаясь от восторженного повизгивания. Восторг возникал из улетающих в небытие мрачных самоистязаний по поводу упущенной возможности переспать с ней.
Стаскивая с нее тренировочные штаны, медленно, наслаждаясь гладкой мягкой кожей, я вытаскивал из глубин памяти что-то важное, касающееся ее. Получалось с трудом. Мешало ощущение ее ног, живота и грудей под майкой и губ на моем горле.
Ладони медленно поползли по ягодицам, спине, задирая майку. Она шумно задышала и память выдала страничку эротического гороскопа, в котором говорилось, что у ее знака зодиака эрогенные зоны – спина и попа. Облегченно вздохнув от исчезновения единственного напрягающего фактора, я отправил руки гулять по ее спине и сосредоточился на восторге.
"Отключив тормоза, не забудьте про стоп-кран". Энциклопедия Неприятностей, Том 14 "Техника", стр.576 "Транспорт"
Проснувшись и хлопнув комара, присосавшемуся к куску ладони, высовывавшемуся из-под одеяла, я сел, сдернул с полки над головой папиросы и зажигалку и закурил. Мысли о том, что надо бежать на лодочную станцию и плыть с группой на экскурсию промелькнули, плеснув бодрости. Потом я вспомнил о некоторых событиях, отделявших меня от необходимости прыгать в ботинки и нестись жрать и учиться.
Спешить было некуда. Разве что в следующий упущенный шанс, поджидавший меня за истыканной ножами и размалеванной защитными рунами дверью.
Я отхлебнул сока из пакетика, возникшего в руке из моего смутного желания попить и занялся просеиванием своих картинок на предмет составления примерного списка предстоящего.
Страх, сладко потягиваясь, проснулся и заполнил живот сладкой дрожью, окончательно пробудив меня. Дрожь растеклась по телу, требуя немедленно сорваться и выскочить за дверь, к следующей. С мазохистким наслаждением удержав тело, отреагировавшее нытьем в спине от давления в нее какой-то невидимой ладони, я старательно вошел в образ бывалого ковбоя и попробовал прикинуть, что за дверью.
За дверью моей комнатки на биостанции были с полсотни девушек, которых я хотел. Стоило мне вспомнить об них, как страх вернулся, галопируя на мысли, что за дверью – биостанция с окрестностями, и мне не выбраться с нее, пока не совращу и не трахну всех хоть сколько сексуальных сокурсниц.
Я истерично хихикнул, представляя себя, при первой возможности волокущего в кусты первую, затем вторую, третью и так далее попавшуюся. Затем я представил себе реакцию сокурсников и хихиканье переросло в уверенный хохот.
Просмеявшись, я задвинул воспоминания о сокурсницах в дальний угол памяти и вернулся к образу бывалого ковбоя который, щурясь над крепкой самокруткой, лениво вспоминает бурную молодость.
Самое неприятное воспоминание молодости выскочило из-за угла, вцепилось в спину, скрючив мышцы. Голова дернулась вправо. Влево. Потом я отодрал его от шеи и осторожно посмотрел на него.
Общага. Я тогда зашел к Маргарите, собрался с силами и ни с того ни с сего предложил трахнуться. Именно в такой формулировке. От страха, что она согласиться, у меня прибавилось с десяток седых волос, а воспоминание об этом инциденте до сих пор вызывало стойкие синдромы эпилептического припадка.
Ладненько. Зайти в общагу и грамотно соблазнить Маргариту.
Далее…
Трам– пабабам-пабабам-по баба.
– Лежу я значит как-то и планирую побабам прогуляться… Как самопсихотерапевт-сексопатолог.
Потолок ничего не ответил, и вернулся к составлению себе программы сексуальной реабилитации.
Уау!
В груди сладко защемило, лицо самостоятельно расползлось в улыбку замечтавшегося о сметане котенка.
Маша. Милый вечерок, когда она (после года общения, за который мы распахнули души на распашку), заглянула, выпив для храбрости, и предложила расписаться. Я был настолько шокирован, что выдвинул, дабы ее отвадить, предложение остаться переночевать.
Значит, еще раз в этот вечерок.
Только бы не зависнуть там на весь месяц между подачей заявления и собственно сочетанием. Столько счастья неизвестно что со мной сделает.
Так нужен стимул, чтобы оттуда убраться.
Аленка. Случайная встреча в маршрутке. Проводы до дома. Приглашение попить чайку. "Присядем на диван посмотреть фото… А как у тебя с личной жизнью?" В общем, сильнее стормозить с любимой бывшей одноклассницей было некуда. Так стормозить вообще было невозможно, но я смог. Я талантливый.
Ладно. Исправим. Жаль, правда, что Аленка, бедолага, которая меня любила аж с девятого класса, о чем я узнал на третьем курсе, так и не поучаствует в исправлении.
Далее…
О– о-о. Это будет нечто.
Наташа. Такая маленькая аккуратная девочка, которая не скрывала, сколько удовольствия она получала всего лишь от поцелуев в горло. Когда через месяц свиданий стало понятно, что вот-вот грянет место зайти дальше, я пропал из ее поля зрения, чтобы горько плакать о том, что случай не представился.
Сочиню я случай на ходу.
Все.
– Блин! Четыре облома, Четыре профессионально упущенных возможности, а как испоганена жизнь!
Сообщив потолку, какая у меня была не бурная молодость, я выскочил из-под одеяла и толкнув дверь, прыгнул в темноту за ней.
Осторожно, чтобы на разбудить дремлющий вулкан, чмокнув Ташу в лоб, я сполз с топчана и шатаясь, побрел на первый этаж. Момент был самый подходящий. Сил бороться с собой, медленно превращавшимся в кролика, у меня не было. А оргия, начавшаяся с момента пересечения нами порога садового домика, грозила именно превратит меня в кролика. Когда рядом такая зайка, как Таша, вечно голодная и быстровысыпающуюся, шансов выбраться из постели мало.
– Да… Поймал свой шанс спастись… – буркнул я себе под нос шепотом и врезался лбом в невидимый в темноте край люка. Какой-то мудрый дядечка, живущий в памяти и занимавшийся подсовыванием умных мыслей, выдал одну, явившуюся причиной врезания.
– Эн клахатуха постес! – прорычал я, присаживаясь на лестницу, чтобы оценить знание, что все виртуальные девушки повинуются моим смутным желаниям, о чем я благополучно забыл, шокированный видом комнаты на биостанции. – И мне тоже хвост отгрызть и засунуть через ухо в позвоночник!
– За что ты себя так? – спросил знакомый голос из темноты веранды.
Щелкнувшая зажигалка высветила Джейн, разместившую обтянутую майкой часть себя на одном стуле, а часть, обтянутую джинсами, – на втором и третьем.
– Плечи, задняя часть шеи и уши. – высказал ее зоны вслух умный дядечка.
– Что?… Откуда?… Харш, ежа тебе в штаны!
– А тебе банку меда на макушку и в берлогу к голодному медвежонку!
– Всю жизнь мечтала. – Джейн хихикнула, затянулась и серьезно сообщила: – Харш, ты знаешь, тут, конечно, хорошо, но тебе еще кучу где побродить надо…
– Ну вот… А я мед запасал, шерстью обрастал, не ел ничего две недели. – захныкал я, неторопливо спускаясь по лестнице, освещая путь толстой сигарой.
– Спасибо, конечно. Но – извини, как только ты коснешься моего тела, оно исчезнет.
– Да? Значит, ты привидение? А как тогда ты собиралась меня отсюда выносить?
– Во первых, просто выключив программу. Я так, на всякий случай, вдруг сам захочешь да и Тэсс заодно прихватишь. А то она без тебя выходить не хочет.
– Правда?
Моя суперзатяжка высветила Джейн, лениво созерцавшую потолочные балки. Резво повернув голову, она глянула на лицо, ниже, и сообщила из темноты:
– Ты, как я погляжу, тоже не против…
Я опустился на диванчик и глянул на двадцатисантиметровое чудище, насторожившееся при звуках Тэсс.
– Джейн, ты знаешь… Давно хотел тебе сказать…
– Что, Что меня хочешь?
Я хрюкнул, расслабляясь достаточно, чтобы высказаться:
– Нет. Живи спокойно. Я уже не горю желанием кидаться на все, что красиво двигается. Я хочу тебе сказать, что ты – самый крутой воспитатель из всех, что я встречал. Я долго думал, что ты всегда такая, какой я хотел видеть свою старшую сестру. И только сейчас… только начал понимать, что тебя хватает такой быть для всех двенадцати… И меня не хватит, чтобы любить тебя настолько, насколько ты этого заслуживаешь. но – сколько смогу…
– Спасибо… Харш… – глубокая затяжка ее сигареты высветила ее лицо, отражавшее опечаленность вселенских габаритов счастьем. -… я боюсь, что ты не поверишь, что я с тобой говорю как человек с человеком, а не как воспитатель с воспитуемым. Но – спасибо. А главное – пиши. Потом. когда найдешься в этой гигантской структуре КВР. Я счастлива, когда кто-то из моих мальчиков и девочек нашедших себя, пишет старушке – воспитательнице.
– Старушке? – недоверчиво хрюкнул я. – Джейн, не прибедняйся. Ты выглядишь чуть старше меня. Не только выглядишь, но и ведешь.
– Уф! – громко пыхнула она дымом, вернув взгляд в потолок. – Ты лучше забудь о том, что мне сто восемьдесят три, и загляни лет через двадцать. Адрес не даю – если лет через двадцать ты будешь тем, что я захочу в гостях, ты найдешь его как свой нос. Просто не забудь, ладно?
– Ладно. Тебе действительно так грустно, или это я задумался о своей одинокой старости?
Джейн расхохоталась.
– Да нет. Просто я уже начала мечтать о том, как в последний десяток лет у меня в гостях всегда кто-то будет. И как я буду знакомить майора внешней разведки с аналитиком специальных дел и рассказывать, как они оба лажали по молодости…
– Нехило ты планируешь провести последние годы. Обязательно заскочу. – искренне пообещал я, вылезая из диванчика и возвращаясь к насущным проблемам.
– А теперь скажи – за дверью мое поле или Тэсс?… Ты еще удивляешься? Как будто первый день меня знаешь. – я польщено ускользнул я от тяжелого взгляда Джейн, надавившего из темноты.
– Да уж, никак не привыкну. Там – ее поле, и у нее было время его обставить, пока ты тут расслаблялся.
– Угу… кстати, если бы увлеклась Тэсс, ты бы пошла ее вытаскивать в мое поле?
Она красноречиво затянулась в потолок.
– Я так и думал. Глядя на твое лицо при выслушивании сказок про битву со Шварцнегерами, я так и думал.
Страх, почти растворившийся в уверенности, что я могу, вернулся, вытащенный мыслью, что теперь я не управляю всем. Я истерично хихикнул, рефлекторно придумал пошлость и шагнув к двери, высказался:
– Джейн, если ты за двадцать лет срочно не покроешься морщинами и не поседеешь – я тебя точно найду и отмщу за то, как ты надо мной издеваешься. Ох, вспотеешь…
Ответ я не услышал, увлеченный выпрыгиванием за дверь.