Но в этот момент связь оборвалась так же внезапно, как и появилась, словно кто‑то специально отключил тангетку, и никакого ответа они, конечно, не получили. Берзалов несколько раз нажал на кнопку связи. Всё было тщетно. Эфир снов заполнился бесконечным космическим гулом, как будто небо спохватилось и показало всем дулю.
- Алло! Алло! - безуспешно закричал Колюшка Рябцев.
- Вызывай! - приказал Берзалов, поняв, что он больше не услышит любимого голоса начальства, и вылез из бронетранспортёра, поражённый фантастичностью происходящего. У него было такое ощущение, что с ними кто‑то играл в поддавки, но в последний момент, оказалось - в шахматы, и ловко поставил им мат.
Мат будет, если мы вообще отсюда не выберемся, подумал он, вот это будет всем матам мат. Но почему‑то его это меньше всего заботило. Равнодушным он стал к своей судьбе. А вот за бойцов и особенно за Гаврилова ему было обидно, вроде бы он их как бы на казнь вёл.
Гаврилов прибежал с круглыми от восторга глазами. За ними скромно маячил капитан Русаков. Берзалов развёл руками и высказался:
- Вашу - у-у Машу - у-у!..
Они всё поняли, хотя Гаврилов на всякий случай спросил:
- Что там?..
- А ничего, - махнул Берзалов. - Ругают нас, Федор Дмитриевич, сказали что мы метафизики.
- На то оно и начальство, - покорно согласился Гаврилов, выражая тем самым фатализм военного перед лицом обстоятельств в виде начальства, которое всегда право.
Русаков поддакнул с горечью:
- Меня тоже вот так же кинули вслепую. Ничего это начальство не учит. Здесь чёрти что творится! А они - метафизика! Экселенц да экселенц! Дурилки картонные.
Гаврилов пробормотал:
- Дурилка картонная это я… надо было ещё года три назад в отставку уйти, глядишь, лежал бы тихо и спокойно со своей Лоркой в одной могиле и горя не знал.
- Только и успел сообщить, где и мы и как мы, - сказал Берзалов так, будто не услышал горестных речей Гаврилова. Не хотел он его обижать, да и нечего нюни раньше времени разводить. - Вертолёт обещали прислать за Зуевым. Вот с ними и полетишь, - сказал он Русакову.
У Русакова сделалось такое лицо, словно его обманули в лучших надеждах. Даже куртка реглан на нём обвисла от расстройства.
- Полетишь, полетишь. Будешь сопровождать раненого, - подсластил пилюлю Берзалов. - Для тебя же стараюсь.
- Есть сопровождать… - уныло ответил Русаков.
Берзалову стало стыдно. Отдавать приказы капитану ему было как бы не положено. А ещё он подумал, что Русаков сбежит. Самый удобный момент, чтобы сделать ноги, вернуться к нормальной гражданской жизни и греться под тёплым боком у Зинаиды. И правильно сделает, подумал в назидание самому себе Берзалов. Но капитан Русаков никуда не сбежал.
* * *
Чтобы не слышать стонов Зуева, Берзалов расположился в летней кухне, где пахло хлебом и травами. Снял наконец с себя влажную одежду, которая уже частично высохла, развесил её сушиться на веревку, а берцы поменял на сухие, которые захватил в бронетранспортёре. Затем растопил плиту, поставил чайник, и через полчаса в кухне сделалось тепло, а потом уже и жарко. Рядом на правах любимцев крутились Кец и Сэр. Берзалов открыл для Кеца банку тушенки и вывалил в чашку на полу.
- Дядя Рома, вот бы Ваньку Габелого найти? - сказал Кец, вопросительно глядя на Берзалов.
- Может, и найдём, - согласился Берзалов. - Кто его знает? Найдём - заберём.
- А вы нас с собой возьмёте туда, на большую землю?
- Возьмём, - растрепал его белые вихры Берзалов и ничего не добавил об этой самом большой земле. Пока задание не выполнено, думать об этом бессмысленно, только душу травить.
Гаврилов пришёл, когда уже стало ясно, что с вертолётом что‑то случилось, но всё равно: все ещё на что‑то надеялись, на чудо, что ли?
Берзалов плеснул ему самогона и выглянул в окон, на небе загорались первые звезды:
- Не прилетит он. Опростоволосились мы в очередной раз.
Гаврилов сел напротив и кашлянул, как умел только он - тактично предваряя разговор:
- Какие наши планы?
Кец вприхлёб пил чай с кусковым сахаром и был похож на маленького, бывалого мужичка, чём‑то смахивающего на Гаврилова.
- Я думаю, что мы на рассвете столкнёмся с американцами, - ответил Берзалов, испытывая ничем не объяснимую уверенность.
- Откуда такие сведения? - удивился Гаврилов и, как всегда, вопросительно вскинул брови.
Он отрезал пару ломтей хлеба и обильно посыпал картошку солью.
- Интуиция мне почему‑то подсказывает, - ответил Берзалов, с удовольствием выпив самогона.
Хороший был самогон: крепкий и пах чёрным хлебом, можно было даже не закусывать. Прекрасно, видать, жилось на хуторе Ёрховым, обильно ели, долго спали и бандитствовали соответствующим образом. В общем, вели свободный образ жизни. Не оглядываясь ни на кого, без обстоятельств, которые бы принуждали к самодисциплине. А в атомный век так не бывает. Всегда, как в боксе, найдётся сильнейший противник. Поэтому и ошиблись, подумал Берзалов. А если бы пристроились к нашим, то может быть, и погибли бы тоже, но не собачьей смертью, а смертью героев. Чего и нам желаю.
- Ага… - произнёс Гаврилов, глядя в ясные очи начальника и, должно быть, не находя там нужного ответа:
- А что с пацаном будем делать? Кое‑кто на него зуб точит.
Берзалов понял, что бойцы через Федора Дмитриевича высказывают свои опасения по поводу того, что командир может отпустить Касьяна Ёрхова.
- Пацана возьмём с собой. Будет проводником.
- Я его караулить буду, - высказался Кец.
Сэр поел и сел рядом, вопросительно переводя взгляд с одного лица на другое. С брылей у него капало, и один раз он коснулся колена Берзалова, оставив на нём жирные пятна.
Берзалов беззлобно произнёс:
- Вашу - у-у Машу - у-у!.. - взял тряпку и вытер псу бороду.
- А если не захочет? - спросил Гаврилов.
Убить хотят, равнодушно подумал Берзалов, в отместку за Зуева. И правильно, рассудил он, за Зуева - святое дело. Судьба пацана его не волновала. Ему нужны были сведения об этом районе. А если пацан ездил на бронепоезде, то он знает всё окрест километров на триста.
- Куда он денется. Не кормите его. Можете не поить. Всё расскажет.
- Ну да, - вроде бы как нехотя согласился Гаврилов. - А вертолётчик?..
Он специально не назвал его по фамилии, словно бы порицая за дезертирство. Да, подумал Берзалов, никогда не предполагал, что придётся решать чью‑то судьбу вот так за кухонным столом. С какой стороны ни погляди - все правы. Прав Русаков, который устал от войны, правы мы, потому что есть такое понятие, как долг. Как верно поступить, никто не знает. Так и не придя ни к какому решению, он встал из‑за стола, чтобы налить чая.
- Не знаю, - сказал он на вопросительный взгляд Гаврилова. - Время ещё есть. А где он сам‑то?
- Да за домом горюет.
- Раньше надо было горевать, - зло сказал Берзалов и, как никогда, ощутил свою правоту, но от этого легче не стало.
Кец совсем по - взрослому вздохнул: разговор старших он воспринимал очень серьезно. Они выпили по кружке чая с сухарями. Берзалов оделся и вышел, но капитана Русакова сразу не нашел. Куда вертолётчик делся? - гадали все: и Архипов, и Юпитин, и даже - Ефрем Бур, которому по статусу не полагалось высказываться на подобные темы, а тем более иметь собственное суждение о старших по званию. Кто‑то даже хотел бежать искать без команды, да не осмелился под строгим взором Гаврилова. А самые ретивые - Гуча и Петр Морозов предложили Берзалову свои услуги, мол, мы всей душой, если что, если надо пострелять - с большим уважением к товарищу старшему лейтенанту.
Берзалов, сам не зная зачем, передёрнул затвор автомата и пошёл, не приняв ничьих предложений о помощи - даже от верного Гаврилова. И несколько мгновений чувствовал, как он осуждающе глядит ему вслед: "Погибнешь, как дурак!" "Дырку просверлишь", - хотелось обернуться ему, но он, конечно же, не обернулся, потому что не верил, что капитан Русаков будет стрелять по своим. А затвор передёрнул чисто инстинктивно, даже сам удивился, скорее, по привычке, чем осознано. Для демонстрации миролюбия, разве что, повесил автомат на плечо, показывая тем самым, что не собирается никого подозревать в низменных намерениях, и подался за баньку, ожидая обнаружить там пьяного в стельку Русакова, потом - за сараи, где тоже можно было красиво налакаться с горя, но нашёл его абсолютно случайно и абсолютно трезвого - за сеновалом. Тоже неплохое и даже комфортное место для возлияний. Оказывается, храбрый капитан выпустил красавицу из погреба и они выясняли отношения.
- Зинаида! Ты не понимаешь! - кричал он, сжимая двумя руками, как древко флага, ПКМ. - Не могу я уйти. Остаюсь я. Душно мне здесь и страшно. Не моё это!
- А что твоё?! - срывалась она на крик.
- Моё - там, - кивнул он головой в сторону того места, где ранили Зуева. - Там, вместе со всеми.
- А я?! - кричала она снова, хватаясь за растрепанную голову. - Обо мне ты подумал?
- Солдат я, понимаешь, - сказал он тихо, но очень веско. И в его голосе наконец прозвучало то, за что его уважали в армии, - уверенность в своих поступках. - По - другому я не умею.
- Ну и катись - ь-ь, солдафо - о-о - н! - воскликнула она в отчаянии. - Катись колбаской по Малой Спасской!
- Ну и покачусь, - согласился он, но не сделал и шага, чтобы уйти, а наоборот, протянул руки к Зинаиде, чтобы утешить её зарёванную и всхлипывающую.
Берзалов вспомнил свою Варю, вспомнил, как они тоже выясняли отношения, разумеется, без скалки и без воплей, но с теми же самыми острыми чувствами, стиснул зубы от боли и больше не стал слушать, а тактично вернулся к себе, во временный штаб. Нельзя было сказать, что он до конца поверил Русакову, но кое‑что понял: заговорила совесть в капитане, вот он и захотел всё исправить, даже несмотря на трибунал. Ну и ладушки, подумал Берзалов, переключаясь на другие заботы, одной головной болью меньше. А капитан молодец!
* * *
Вертолёт не прилетел ни в шесть тридцать, ни часом позже, ни даже в девять часов вечера. Сколько ни прощупывали сканером эфир, он был пуст, словно бы и цивилизации не существовало вовсе - один сплошной космический гул. Хотя какая цивилизация - остатки былой роскоши, поэтому Берзалов и волновался: даже в окрестностях Серпухова была связь, а здесь - нет. Было отчего беспокоиться. Какая‑то аномальная область.
В двадцать тридцать, когда ждать стало бессмысленно, Берзалов отдал команду на движение. Не прошло и пяти минут, как в отсеке раздались странные звуки. Стали разбираться. Оказалось, что хитрый Сэр, воспользовавшись моментом, прополз под ногами у всех вдоль отсека и залез в загашник. Хорошо хоть бдительный Архипов вовремя заметил, что брезент шевелится вовсе не в такт движению бронетранспортёра - это Сэр, не мудрствуя лукаво, с деловым видом тащил говяжий окорок, чтобы было удобнее грызть его. Виновник происшествия был извлечён на свет божий. Окорок, естественно, у него отобрали и с горечью обнаружили, что Сэр успел сожрать почти все копчёные шпикачки, которые Гаврилов выделил первому экипажу. Сэру накостыляли по шее и отправили в противоположный край отсека, подальше от греха, туда, где на бронежилетах лежал связанный Касьян Ёрхов. Архипов, который был большим знатоком по части пожрать, долго сокрушался и ворчал:
- У - у-у… обжора, больше ничего не получишь, - и грозил Сэру кулаком, а Сэр в ответ оскалился и, облизываясь, показывал ему сахарно - белые зубы.
Теперь и оставалось только вдыхать запах копчёных шпикачек. Внезапно Клим Филатов выругался и так резко затормозил, что Берзалов, увлеченный происходящим, больно ударился лбом о край люка. Хорошо хоть шлем не снял.
- Товарищ старший лейтенант!.. - возмущенно крикнул Филатов.
На дороге с решительным видом, скрестив руки на великолепной груди, стояла подруга Русакова - Зинаида Ёрхова, красивая и величественная в своём гневе.
- Вот это тё - ё-тя - я-я… - восхищённо высказался Колюшка Рябцев, у которого из‑под шлема виднелся бинт.
Берзалов откинул люк и высунулся наружу:
- Жить надоело?!
С минуту они разглядывали друг друга. Только у Берзалова было преимущество: Ёрхова стояла в синем свете ночных фар, и её хорошо было видно. Красива она была: статная и сильная. Видная женщина, на таких внимание обращают даже в толпе.
- Капитан… - позвал Берзалов и вспомнил свою Варю. - Иди… к тебе…
- Что? - встрепенулся Русаков, который угрюмо и отрешённо сидел в самом дальнем конце отсека, рядом с продуктами.
- К тебе, говорю, на всё про всё у тебя две минуты.
Русаков выскочил в люк и спрыгнул на землю. Слышно было, как он решительно направился к своей подруге. Потом он возник в свете фар, потом они оба враз заговорили - нервно, на грани срыва. И каждый талдычил своё: она - люблю, он - расстаёмся, долг превыше всего, и баста!
Берзалов сел на своё место и приказал всем тем, кто проявил нездоровое любопытство и высунулся наружу.
- По местам! Это не спектакль! Филатов, выключи фары и поддай газу!
Филатов так и сделал, и голос Русакова, от которого, действительно, пчёлы роняли мёд на лету, пропал за шумом двигателя, а все дюже любопытные остались с носом.
- Ну баба даё - ё-ё - т… - с восхищением сказал Юпитин, и на лице у него была написана зависть. - Мне б такую… есть за что подержаться…
- Так ты ж вроде как уже держался?.. - решил похохмить Сундуков, но Юпитин так на него цыкнул, что Сундуков тут же изумленно моргнул и спрятался за Гучу, потому что здоровяк Гуча поменялся местом с Чвановым, который ухаживал во втором бронетранспортере за Зуевым.
В отсеке повисла напряженная тишина, и каждый думал и мечтал о такой безоглядной любви, когда женщина из‑за тебя бросается под колеса БТРа. Только не каждому выпадала такая судьба и уже, судя по всему, не выпадет никогда, подумал Берзалов, и ему сделалось втройне горько.
Гаврилов спросил напряжённым голосом:
- Роман Георгиевич, что у вас там?
- Всё нормально, Федор Дмитриевич, всё нормально… сейчас тронемся.
Русаков вернулся в бронетранспортёр ровно через полторы минуты и, ни на кого не глядя, молча полез на своё место. Берзалов не удержался, глянул на часы и скомандовал:
- Вперёд!
Шли на малой скорости, во - первых, из‑за Зуева, а во - вторых, чтобы меньше шуметь и лучше приглядываться к местности. Однако всех, без исключения, волновал один, отнюдь непраздный и крайне любопытный вопрос, что такого можно сказать любимой женщине, чтобы она отреклась от тебя в течение одной минуты. У всех так языки и чесались, даже у Берзалова, но он, чтобы не сболтнуть глупость, крепко - накрепко приказал себе следить за местностью и думать только о Варе.
По мере того, как удалялись от реки, дорога сделалась суше и в воздухе появилась пыль. Звезды висели, низко - низко, огромные - огромные, и порой казалось, что они сыплются на голову. Как‑то внезапно, словно скачком, из‑за леса показалась луна, и Берзалов ахнул, она была непомерно большой, в полнеба, но не это было самое жуткое. Самое жуткое заключалось в том, что это была уже не луна в прямом смысле слова, а вроде бы череп с двумя огненными глазницами и дыркой там, где у живого человека должен быть нос, ну, и разумеется, с зубами, как у лошади. А когда Колюшка Рябцев икнул от страха и заявил своё обычное: "Не верю!", Берзалов понял, что ему самому вряд ли привиделось, что луна - череп самая что ни на есть очевидная реальность, посланная им с неба. Вот об этом‑то я точно не упомяну в донесении, подумал Берзалов и едва не перекрестился. У Колюшки, которому по долгу службы, вынужден был следить за дорогой, зубы стали лязгать сами собой, как машинка для заряжания ленты, а Бур от страха выругался матом - витиевато и забористо и попытался забиться под руль управления, чем вызвал праведный гнев Клима Филатова. Остальные в отсеке никто ничего не понял, потому что не имели возможности следить за окружающей местностью. Это обстоятельство и спасло их от преждевременной паники.
- Федор Дмитриевич! - нервно воскликнул Берзалов, который сам испытал неподдельный ужас, - видите?!
- Вижу… - раздался в наушниках спокойный голос Гаврилова, - я его уже давно вижу.
И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает - даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление - на тебе, вот она - в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?
- Что вы думаете? Что это такое? - быстро спросил он, пытаясь избавиться от страха, который схватил его, как волк в чаще.
- Думаю, что мы вошли в неизведанную область. А ещё я думаю, что нас пугают. Что будем делать?
Голос у него был такой будничный, такой невозмутимый, можно даже сказать, сонный, будто бы речь шла каком‑нибудь заурядном атмосферном явлении. Берзалов был ему очень и очень благодарен за мудрость и ещё раз убедился, что не зря взял старшего прапорщика в глубокую разведку и что никакой Кокурин его не заменит, будь он хоть трижды суперчемпионом в ловкости.
- Сейчас… - пообещал он, успокаиваясь, и вытащил на броню бандитского отпрыска - Касьяна Ёрхова. - Говори, что это такое? - потребовал он, тыча пальцем в луну - череп.
- Пить хочу… - прошепелявил Касьян, заваливая голову набок, как полудохлый воробей.
Берзалов испугался что Ёрхов тут же помрёт, развязал ему руки и дал напиться.
- Манкурты это всё… - сказал Касьян, с жадностью вливая в себя воду и косясь на луну - череп, как на отцовский ремень. - Манкурты…
- Какие, на фиг, манкурты? - удивился Берзалов и почувствовал, как волосы на затылке у него встают дыбом. - Ты чего, сопля, несёшь?
Касьян испугался ещё больше:
- Манкурты… батя сказывал… как бы… ну… это… м - м-м…
- Чего ты мямлишь? - возмутился ещё больше Берзалов, хотя понимал, что неправ, что нельзя отдаваться нервам, но сделать с собой ничего не мог.
Касьян страдальчески вздохнул:
- …это их знак…
Ясно было, что он сейчас заплачет от страха, от безысходности и от того, что очухался наконец и понял, что сотворил.
- Давай подробнее! - потребовал Берзалов.
- Она через день на третий является. Иногда чаще, - сообщил Касьян Ёрхов таким голосом, словно собрался умирать.
- А что за манкурты? - снова спросил Берзалов и отобрал у него бутылку с водой.
И вдруг понял, что поступает точно так же, как и его начальство: тупо, безапелляционно и по - свински. Дурак, обругал он сам себя и отдал парню бутылку. Он уже забыл, например, о том, что Ёрхов - младший садистки избивал лейтенанта Протасова. Отходчива русская душа.
- Так, давай рассказывай подробно! - приказал он и крикнул в люк: - Архипов, Иван, дай шоколадку. - И пока Касьян Ёрхов пожирал её вместе фольгой и бумагой, сказал в микрофон: - Мужики, кто знает, кто такие манкурты? Знак у них ещё - череп.
- Манкуртов съела "умная пыль", - сказал Касьян явно с чужих слов и тупо уставился на Берзалова, моля взглядом об одном, чтобы его только не убили.