В ШАД в этом году проходили обучение около сорока подростков (когда я пришел в школу, учеников там было в два раза меньше) в возрасте от девяти до семнадцати лет. Для каждого существовала своя, индивидуальная программа обучения, но было и несколько устойчивых групп, образованных, как правило, учениками близкими друг к другу по возрасту и интересам. Клайв учился в той же группе, что и я, Бьянка и Вит. Не скажу, чтобы мы с ним были близкими друзьями, да и пришел он к нам в школу всего лишь пару лет тому назад, в то время как Бьянку и Вита я знаю уже шесть лет - огромная эпоха, если тебе всего лишь семнадцать - но, так или иначе, мы были знакомы, иногда вместе проводили время, и, в общем-то, было не очень приятно наблюдать, когда он вдруг умер у меня на глазах - прямо в моей комнате, ни с того ни с сего. Я его не трогал. Я говорю это потому, что те, кто меня знал, заподозрили именно меня в его смерти. Но я ему не вредил, честно. Мы болтали о всякой ерунде (Клайв - спортсмен, красавец, сынок богатых родителей, со смехом рассказывал о том, как подкатывал к известной киноактрисе на вечеринке, устроенной его отцом), а потом он вдруг захрипел, схватился за горло и упал на пол, содрогаясь в конвульсиях. Я пытался ему помочь, но я - не слишком хороший целитель. Наши паранормальные способности в значительной мере связаны с нашим внутренним отношением к окружающему миру. Мне на окружающих наплевать. Меня не волнуют их проблемы и беды, я не стремлюсь сопереживать и сострадать, меня не интересует их внутренний скучный мир. Поэтому я - плохой целитель. Но тогда я все-таки что-то попытался сделать. Ничего не вышло. Конвульсии Клайва уже почти прекратились, налитое кровью багровое лицо потихоньку приобретало неприятный синюшный оттенок… К счастью, в комнату заглянул Вит, он позвал на помощь, в школе начался переполох, прибежала Бьянка и вместе нам удалось вернуть Клайва к жизни. Точнее, удалось ей, я, скорее, работал бесплатным источником энергии. Клайв проблевался, украсив пол моей комнаты остатками ужина и сливочными орешками, которыми я его угостил во время разговора. Меня, честно говоря, разозлило, что мои орешки, которых и так было не очень-то много в пакете, мало того что не пошли впрок, так еще и оказались выложены в виде кашицы, изрядно приправленной желудочным соком, прямо на пол. Помимо того, что хорошая вещь превратилась в бесполезное дерьмо, так мне теперь придется это дерьмо убирать. Я почти пожалел о том, что Клайв не сдох. Если вы обратили внимание на то, о чем я говорил чуть выше (о взаимосвязи способностей и отношения к окружающему миру), то должны догадаться, что при таком настрое находиться рядом с Клайвом мне явно не стоило. Поэтому, когда приехала скорая, Бьянка отправилась в больницу вместе с Клайвом, а я нет. Я думал, он уже, в целом, в норме и мы зря беспокоились. Но оказалось, что нет. По пути ему стало хуже, в операционную Бьянку не пустили, а потом нам сказали, что Клайв умер. Видимо, снова умер, как и в первый раз, у меня в комнате, только теперь его уже не смогли откачать. Бьянка очень переживала и не любила говорить о том случае. Возможно, винила себя за то, что не проявила достаточно настойчивости, чтобы остаться с ним до конца. Год назад они встречались, и хотя уже несколько месяцев как расстались, она, по видимости, сохранила к этому хлыщу какие-то чувства. Хотя о мертвых либо хорошо, либо никак… Да-да, к этому замечательному парню, Клайву Вильсону.
4
К концу нашего разговора с герром Рихтером пришла сестра и поставила мне капельницу. Дала какие-то лекарства, немного бульона. Мне хотелось мяса, желательно побольше и с кровью, но я не стал качать права. Когда сестра ушла, включил телевизор. Ничего интересного. Скучные новости, несмешные комедии, нестрашные ужастики, высосанные из пальца криминальные истории. Хотя бодрствовал я не так, чтобы слишком долго, все же утомлялся я пока еще слишком быстро, и поэтому вскоре уснул. Несколько раз просыпался. Сначала меня разбудила сестра, которая зашла в палату, чтобы выключить телевизор, потом - она же, но уже с целью освободить меня от капельницы, ну а когда я проснулся в третий раз, визитером оказалась Бьянка. Она стояла надо мной с сосредоточенным лицом, вытянув перед собой руки так, как будто бы собиралась опустить ладони на мою грудь и живот. Кисти рук ее совершали при этом плавные круговые движения, оставаясь на расстоянии десяти-пятнадцати сантиметров от моего тела. Я знал, что она делает, зачем и почему. Сначала хотел было упереться рогом и начать сопротивляться, но затем обнаружил, что совершенно не настроен бунтовать. Обижать ее, сбивать с ритма, прогонять из комнаты, пренебрежительно комментировать ее усилия почему-то не было ни малейшего желания. Наверное, я слишком устал. Поэтому я закрыл глаза, погрузился в сон и разрешил ей делать все, что она считала нужным. В конце концов, врачам же я это позволил, а Бьянку я знал на целых шесть лет дольше, чем местных вивисекторов.
Когда я проснулся опять, было уже утро и чувствовал я себя намного лучше. Настолько лучше, что смог уже сам продиагностировать свое состояние. Сломанные кости почти срослись, внутренние гематомы рассосались, а от большей части порезов, которые мне так долго и тщательно зашивали три дня назад, остались лишь зарубцевавшиеся шрамы. Ужасно хотелось есть. Нет, даже не так: мне нужно было поесть. Действия Бьянки привели к ускоренной регенерации костной и мышечной ткани - но ничего само по себе из ничего не берется, даже в магии. Бьянка задействовала резервы моего собственного организма, подстегнув естественную систему регенерации. Теперь нужно было возобновлять потраченные запасы. Я нажал на кнопку вызова медсестры. Минут пять мы препирались: она предлагала мне подождать еще пару часиков, после чего придет время "завтрака" (на который мне полагалось немного жидкой кашки и чай без сахара), а я требовал бифштекс, и побольше. А еще лучше - два. Я уже почти дозрел до того, чтобы перейти к противоправным методам убеждения, когда появился мой лечащий врач. Вероятно, герр Рихтер проинструктировал его о том, какой политики в отношении меня лучше держаться, потому что вместо споров врач сразу послал сестру на кухню. И только после этого предупредил:
- У вас обширные внутренние повреждения. Твердая пища может вас убить.
- Не убьет, - ответил я. - Я уже поправился почти.
Он пожал плечами и вышел из палаты: мол, я предупредил, а теперь умываю руки.
В течении нескольких следующих часов мой лечащий врач нет-нет да заглядывал ко мне - наверное, проверял, не окочурился ли я. Пришлось его разочаровать. С помощью костыля я даже сам смог добраться до туалета.
В середине дня появилась Бьянка. На этот раз она не дала отвлечь себя разговорами, а сразу принялась меня лечить. Мне были неприятны ее действия, но я мужественно терпел. Ненавижу ощущать себя зависимым от другого человека.
Во время "сеанса" я кое-что вспомнил.
- Покормила моего монстра?
- Угу.
- Он тебя не сильно испугал?..
Бьянка мрачно на меня посмотрела.
- Я никого не видела. Я сразу ушла.
- А-а-а… ну правильно.
- Пожалуйста, помолчи немного, ладно? Думай о чем-нибудь приятном.
Я замолчал и стал думать о приятном. О размерах Бьянкиной груди.
После "сеанса" она почти сразу ушла, сославшись на занятость. Я включил телевизор и провалял дурака до позднего вечера, делая перерывы лишь для того, чтобы поесть. Поговорил по телефону с родителями. Их немного удивило мое столь быстрое выздоровление, но не слишком. Я никогда не был нормальным ребенком, и они это прекрасно знали.
Последние годы мы жили раздельно, встречаясь лишь раз в три-четыре месяца, когда я выбирался в Новгард на выходные, чтобы увидеться с ними. Мы и раньше не были близки, а после моего переселения в ШАД отдалились друг от друга еще больше. Не могу сказать, что люблю их или когда-нибудь любил, но я старался сохранить с ними хорошие отношения.
Вероятно, для развития нормальных семейных отношений необходим какой-то элемент принуждения - пусть даже на самом раннем этапе. Ребенок знает, что если поведет себя вразрез с правилами, установленными в доме, то будет наказан. Также он вынужден считаться с установленными в его отношении ограничениями ("ты не получишь сладкого, пока не съешь свой обед"). Все это способствует росту авторитета родителей, и в конечном итоге выливается в сыновью почтительность. Кроме того, нормальным детям нужна ласка, а родители могут как дать ее, так и в ней отказать. Таким образом, родитель для ребенка является неким высшим источником добра и зла… в нормальной семье. На которую я могу лишь смотреть со стороны - без зависти и сожаления, просто смотреть, изучая со стороны то, что никогда не переживал сам. Не могу вспомнить случая, когда мне нужна была чья-либо ласка. Я никогда не просился на ручки. Я никогда не плакал, а если мне нужно было что-нибудь взять, то брал это без чьего-либо разрешения. Меня никогда не наказывали - по крайней мере, насколько я себя помню, а это лет с трех-четырех. Не могу сказать, что они были добрячками или я не давал поводов к наказанию. Поводы были. Но не было ответной реакции. Они боялись применить какие-либо жесткие меры, потому что всякие странные вещи происходили у нас в доме всегда, с самого моего рождения, и они знали, что эти вещи связаны со мной. А там, где есть страх, нет условий для появления любви и доверия.
Знаю, что они были только рады, когда я переехал в ШАД. Их терпению и выдержке можно поразиться: им удавалось уживаться со мной почти одиннадцать лет. Правда, они пытались избавиться от меня и раньше - спихнуть митраистам - но, когда во время первого нашего совместного посещения храма там начался пожар, данная идея как-то сама собой отпала. Мне не понравилось это заведение, и родители мое настроение правильно оценили.
Когда меня привели в храм Митры, пожилой жрец стал сюсюкать и разговаривать со мной так, как будто бы я был глупее его. Наверное, мне стоило проявить большую терпимость. Но тогда мне было не семнадцать, как сейчас, а всего лишь пять лет, и тормозов в моей голове было существенно меньше. В какой-то момент пламя, горевшее в ближайшей жаровне, перекинулось на одежду священнослужителя. Он довольно-таки смешно запрыгал, пытаясь его сбить. Прибежали его единоверцы. Совместными усилиями они, конечно, быстро потушили бы огонь - но это шло вразрез с моим настроением побезобразничать. Им пришлось отвлечься от вопящего дядечки, когда одна за другой по всему храму начали опрокидываться жаровни и разбиваться чаши с маслом. Пламя мгновенно распространилось по помещению. Началась паника. Мне нравился огонь - мы с ним всегда были в хороших отношениях. Родители тоже знали, что мне он нравится - в свое время моя любовь побудила их сменить газовую плиту на электрическую, отказаться от камина, и никогда, ни при каких обстоятельствах не зажигать свечи в доме. И эта любовь была одной из причин, в силу которых они решили спихнуть меня именно митрастам, а не старым добрым язычникам: культ Митры, даже после всех реформ и изменений, которые он претерпел в Европе, оставался самым тесным образом связан именно с огнем. По крайней мере, митраисты это декларировали. Но, как оказалось на практике, их связь носила скорее теоретический, чем реальный характер…
- Дил!!! - Закричала мама. Я повернулся. - Хватит! Не надо! Останови это!
Отец прижимал ее к себе. Он ничего не сказал, но поймал мой взгляд и осуждающе покачал головой. Подойти ко мне они боялись. Возможно мать и бросилась бы, но отец держал ее крепко. Они уже знали, что когда происходит что-то необычное, ко мне лучше не приближаться, и уж тем более - нельзя хватать за руки, трясти или как-то иначе убеждать силой. Но инстинкты иногда брали свое. Поэтому отец и держал ее так крепко.
Я повернулся и ощутил свою связь с разгорающимся пожаром. В каком-то смысле я был им, а он был мной. С неохотой я утихомирил свою "огненную часть". Пламя начало спадать и в конце концов пропало. Панические вопли перестали быть такими отчаянными, но те люди, которые получили ожоги, по-прежнему стонали и выли от боли.
Я подошел к родителям и, задрав голову, посмотрел на них снизу вверх. Ради них я отказался от удовольствия сжечь здание здесь и сейчас, но разве они оценили мои усилия? Куда там! Я ощущал исходящие от них отчуждение и страх. Мне это было неприятно. Захотелось как-то наладить наши отношения, переключить их внимание на что-нибудь другое.
- А пойдемте в парк погуляем? - Жизнерадостно предложил я.
5
Я опять заснул, и сон, который приснился мне на этот раз, не был слишком приятным. Я видел его и раньше. Как и у многих людей, у меня периодически случаются повторяющиеся сны и сны с продолжением, но этот был самым плохим. И всегда одно и тоже.
Я плыл по серой реке вместе с сотнями, тысячами других людей и животных. У реки не было ни дна, ни берегов - поток свободно тек в странном, искаженном пространстве, подобном пещере невообразимых размеров. По сложной, изломанной траектории мы спускались вниз; люди и звери, окружавшие меня, пребывали в состоянии отчаяния и ужаса. В серой реке не было воды - ее заменяло что-то, похожее на кисель из медленного света, и из этой же эссенции состояли тела окружавших меня людей и животных - серые тени, неровные уродливые формации, образующие общую массу, движущуюся в одном направлении… также, как множество зерен, пересыпаемых из одного мешка в другой, видятся единым целым. Но стоило мне задержать взгляд на какой-либо из теней - она начинала обретать форму и цвет; глухой стон превращался в вопль ужаса - когда же я отводил взгляд, фигура опять становилась неотличимой от остального потока.
Наше течение не было единственным, здесь было множество таких же, и все они двигались сверху вниз к некоему незримому центру, постепенно сближаясь и сливаясь друг с другом, готовясь сойтись в точке, которая пока еще оставалась невидимой для меня. Я не был способен охватить взглядом всю совокупность потоков, но по мере движения начинал постепенно угадывать ее общую форму: сравнение с рекой, имеющей многочисленные рукава - может быть, не самое лучшее, в большей степени все это было похоже на дерево или куст с коротким стволом и множеством веток. В конце концов я увидел цель, итог того, к чему мы стремились, и тогда ужас охватил и меня. Серые течения сливались в один клубок, и там, в самом его центре, находилась устрашающая темная фигура. Это был великан, намного превосходивший ростом любое из существ, плывших в потоке. Его тело состояло из множества перемещающихся ртов, жадно всасывавших в себя тот серый "студень", который его окружал. Все это множество людей и животных втягивалось в темную фигуру и пропадало - так, как будто бы никогда не существовало. Тогда я понял, что это - конечная смерть; а серые тени - не сами животные и люди, но их души, расставшиеся с телами и прошедшие до конца той дорогой, на которую обречены все мертвые; нет добрых богов, рая, или хотя бы нового перерождения - все души стекали к той темной фигуре в исполинском подземном зале и исчезали в ней, и больше не было ничего. Я стал бороться, пытаясь выбраться из потока, но течение было слишком сильно, а фигура ужасного голодного бога становилась все ближе и ближе…
Мое нежелание сдаваться и принимать роль жертвы сделалось настолько велико, что сопротивление потоку переросло в сопротивление сну, и реальность, до сих пор более чем убедительная, начала смазываться. В рамках того сна я не мог победить; темное существо располагало безграничной властью над попавшими в поток, я же был всего лишь одной из его жертв; однако, я мог проснуться. Я содрогнулся и открыл глаза - какой-то частью себя ощущая, что все еще нахожусь там, в серой реке, приближаюсь к чудовищу в пещере; и одновременно - я был в палате, в мире людей, и за окном пели птицы, приветствуя солнце и наступление нового дня. Потом сон растаял, я понял, что взмок, тяжело дышу, а сердце колотится так, как будто бы я только что совершил марафонский забег.
Я видел этот сон уже не в первый раз - он приходил раз или два в течении каждого года моей жизни; иногда был насыщенным, ярким и долгим, и вырваться из его плена на "поверхность", к обыденности, стоило больших усилий; иногда - как намек, короткое и блеклое видение, отстраниться от которого можно было сравнительно легко. У меня имелись две версии относительно того, что этот повторяющийся кошмар мог означать, но легкомысленного отношения "это всего лишь сон" не предполагала ни одна из них. К слову сказать, такое отношение мне в целом было совершенно чуждо еще до того, как я стал учеником герра Рихтера; когда же он принял меня под свою опеку и повел по дорогам магии, моя инстинктивная уверенность в том, что сновидения в определенном смысле не менее реальны, чем обыденный окружающий мир, получила необходимое теоретическое - и практическое - обоснование.
Повторюсь, я располагал двумя версиями относительно природы своего навязчивого кошмара. Самая простая заключалась в том, что это - самые обычные воспоминания. Я жил когда-то раньше, потом умер, познакомился с доброжелательным властелином потустороннего мира, едва не отправился к нему на обед, но все же каким-то невероятным образом вырвался из серого потока и родился заново. Эта версия хорошо согласовалась с некоторыми другими повторяющимися снами, в которых я был не Дильгертом Гудриксоном, уроженцем Норрига, а мужчиной, определенно жившим где-то на юго-востоке евразийского континента, по всей вероятности - в Китае. То обстоятельство, что о событиях до своего появления на свет я располагал крайне редкими и отрывочными воспоминаниями, можно списать на шок от нового рождения. В общем, эта версия выглядела довольно привлекательной и я склонялся именно к ней. Второе объяснение состояло в том, что увиденное в кошмарном сне не происходило "когда-то давно", оно происходит сейчас. Какая-то моя часть прямо сейчас существует в подземном аду, направляясь, вместе со множеством иных душ, прямо в пасть тамошнему хозяину, и вся моя "нормальная жизнь" Дильгерта Гудриксона - лишь способ бегства от встречи с голодной и омерзительной тварью. Эта версия выглядела менее привлекательно, однако, свои резоны имела и она, и я не мог просто так сбросить ее со счета.
Можно, конечно, выдвигать и более рациональные объяснения: скажем, причина тяжелого сна в избытке съеденного вчерашним днем и вечером, а содержание - в частности, та самая устрашающая темная фигура, которая все поглощает и ничего не отдает обратно - символизирует подсознательный страх перед влагалищем. И попробуй докажи психоаналитику, что, в общем-то, не испытываешь никакого страха перед этим местом - согласно психологии отрицания, твои возражения будут рассмотрены как указание на то, что страх ты все-таки испытываешь, однако тщательно скрываешь его от себя самого… Но меня не привлекают "рациональные" объяснения в психологии. Они ничего не дают и никуда не ведут.
Утром, когда появился мой лечащий врач, я сообщил ему, что выписываюсь. Доктор решил, что это шутка. Я встал с кровати и прогулялся по комнате. Сломанная и сросшаяся за четыре дня нога еще немного побаливала, но не сильно. Сняли гипс. Рентген показал, что кости целы - как будто бы я тут пролежал целый месяц. Меня не хотели отпускать, настаивали на том, чтобы сделать еще кучу анализов, но у меня не было настроения становиться объектом научного исследования. Я переоделся, собрал привезенные родителями вещи (пару книг, туалетные принадлежности, новый мобильник и прочую мелочь), сложил все это в пакет и покинул клинику.