Спустя время
– Не будем садиться, корешок, а заходить на посадку, – усмехнулся Мочегон, смачно выругался в эфире и неожиданно замельтешил: – Погоди-ка, братуха, погоди, я сейчас. – Было слышно, как он поднялся, с негодованием метнул слюну и вдруг взревел на всю Галактику, так что квазары содрогнулись: – А ну, ша, полож баян, ты, сучий потрох! Давай хватай штурвал, рисуй маршрут, Светильник Разума скомандовал посадку. И если только, сука, бля, не мягкую, в натуре, то будешь не орланом у меня, а петухом. Эй, братва, поднимайте рулевого, кантуйте в вертикаль, крепите в кресле. Да осторожней вы, так вашу растак, осторожней, ему еще на мягкую посадку идти.
Послышалась возня, увесисто упало тело, и кто-то омерзительно запел:
А все потому, что мы пилоты
И небо – это наш родимый дом.
Первым делом мы испортим самолеты.
Ну, а девушек оттрахаем потом…
Песня тут же иссякла, вяло излился мат, и в эфире повисла мертвая тишина. Однако ненадолго. Тут же ее нарушил Мочегон, как бы в продолжение разговора он хрипло спросил:
– Так, значит, говоришь, распогодилось? Без балды? А то очень бы не хотелось жопу мочить. Впрочем, рога мочить куда как хуже. В общем, запрессовали, только свистни – сойдем с орбиты. Наколку на координаты подгони…
– Все будет тебе вовремя и в полном объеме. Настраивайся на завтра, – заверил его Тот, связался с Шамашем, "Избушкой" и всеми прочими, со вкусом пообедал и начал думу думать. Не в одиночку, коллегиально, точнее говоря, на пару с мудрейшим Имхотепом. Тот даром что полулулу, то бишь из грязи в князи, географию учил отчетливо, да и во всех прочих науках разбирался изрядно. Да уж как изрядно – вон какого Сфинкса отваял. Так что недолго совещались Тот и Имхотеп, струили потоки мудрости, насиловали ГЭВН – быстренько пришли к консенсусу, гениальному, как все простое. Приземляться было решено на Горе Спасения, к ней, судя по пеленгатору, крепко держало курс судно Зиусурды. А что – склоны пологие, рельефы каменистые, имеются ровные просторные площадки – планетоиду сесть просто делать нечего. Да при отличной видимости, нулевой турбулентности, знании деталей…
– Как там говорит Мочегон-то? Сядем усе, – резюмировал Тот, запустил программу и посмотрел на Имхотепа. – Ну что, дорогой коллега, делу время, потехе час. Пусть ГЭВН работает, она теллуриевая. А нам не мешало бы развлечься, активно отдохнуть. Как насчет реванша, первого хода и двух ладей форы? А?
"И петушиного солирования под столом", – подумал Имхотеп, вздохнул, однако же ответствовал с улыбкой:
– Для вас, дорогой учитель, что угодно.
Действительно, для Тота, друга и наставника, он был готов на все.
И вот настало следующее утро.
– И смотри, чтобы без эксцессов у меня. Помни, кого везешь, – Тот взглянул на ответственного орлана, тот – на пилота-подорлика, подорлик – на экран ГЭВН:
– Есть готовность. Даю отсчет. Девять, восемь, семь, шесть…
Разом проснулись двигатели, рыкнули с энтузиазмом, дали выхлоп и тягу. Планетоид вздрогнул, сошел с орбиты, начал по касательной приближаться к Земле. Летающей тарелкой ввинтились в атмосферу, включили торможение, исполнили маневр и по крутой параболе, с уркаганским свистом принялись заглубляться в плотные слои. Внизу, ярко освещаемая солнечными лучами, влажно голубела поверхность планеты. Вот именно влажно – пятен континентов не было и в помине, лишь один сплошной безбрежный океан. Точками, кляксами, оазисами тверди в водной этой пустоши кое-где виднелись горы – вершины, отроги, скалистые хребты, – то немногое и многострадальное, что осталось после Потопа. А вот и она, Гора Спасения, сверху весьма напоминающая почку тринопли. Вот она стала размером с креманку, с блюдце, с тарелку, с тазик для бритья, и наконец, словно теряющая голову красавица, открылась для взоров во всей своей красе: два внушительных, напоминающих груди пика, пара голубых очей озер, тайна девственной укромности расщелин, роскошь линий и рельефность форм. А вообще-то дамочка была еще та, в теле, о лобок такой и захочешь не порежешься. И, как видно, общительная, по-хорошему компанейская, не чурающаяся коллектива амелулулу: кое-где над отрогами, как сигналы маяков, поднимались в небо струями белые дымы. Это жгли сырое дерево в племени своих костров выжившие – те, кто вовремя успел, добежал, верно сориентировался, стойко переждал. Не поддался катаклизму, уничтожившему цивилизацию.
"Какая вариативность, какая приспособленность, какой стойкий получился вид", – Тот глянул на экран, не без гордости вздохнул и перевел взгляд на подорлика, мучающего сканер:
– Ну?
– Готово, Ваша Мудрость. Есть контакт. ГЭВН дает добро. – Тот почтительно кивнул, взялся за штурвал и с силой надавил ногой педаль хода. – Поехали.
Зависший планетоид вздрогнул, качнулся влево и начал опускаться вертикально вниз – на ровную, напоминающую плешь скалистую площадку, когда-то это был альпийский луг, но ливни смыли грунт. Рыкнули прощально двигатели, клацнули приветственно упоры, мягко ушла в сторону массивная крышка люка. Внутрь планетоида, согревая душу, ворвался прохладный воздух, густо запахло ветром, влагой, озоном и надеждой.
– М-да. – Тот вышел первым, спустился по трапу, коснулся ногами земли. – Давно мы дома не были.
Так и сказал – "дома", с чувством, с интонацией сказал.
– Да уж, – согласился Имхотеп, радостно кивнул и шумно потянул ноздрями воздух. – Вы не поверите, дорогой учитель, но там, на орбите, меня так мучила ностальгия. А кроме того, меня мучила…
Он не договорил – грохнуло, рявкнуло, клацнуло, и на поляну заявился Мочегон, следом прибыл планетоид Шамаша, стали дружно приземляться остальные.
Лишь один челнок не влился в коллектив, вернее, конкретно не вписался в траекторию – чертом вывалился откуда-то свысока и, как мешок с дерьмом, впечатался на брюхо. Открылся люк, раздался мат, и на свет божий появился Гибил, причем не только появился, но и сразу же взял мощный старт. За ним, играя резонансным палашом, с напором припустил Нинурта. "Я тебе, сука, покажу, дай порулить!" – орал он. Только зря орал, поигрывал и бежал – упал, видимо, сказалась перемена силы тяжести…
– Ой, вэй, агицын паровоз, бедный мой хронобот, – запечалился Птах. – Интересно, кончилась гарантия?
– Не ссы, силовые конструкции целы, – успокоил его Шамаш, Мочегон же, щерясь, посмотрел на Красноглаза и выразительно кивнул в сторону дымов:
– Ну что, пойдем строить массы? Не самим же упираться рогом, круглое таскать, квадратное катать.
Тот пока что хранил молчание, мрачно посматривал на океан, руки его баюкали хрональный, слабо попискивающий пеленгатор – мерзко, занудно, словно издыхающая мышь. Неожиданно звук усилился, окреп, стал выше тоном, ударил по ушам.
– Так, – Тот возрадовался, глянул на экран и, сориентировавшись с азимутом, взялся за бинокль. – Ну-ка, ну-ка…
И мощная субпросветленная оптика явила ему незабываемое – в полусотне кабельтовых вскипела вода, могуче завращались пенные струи, и гигантским левиафаном, поражая воображение, на поверхность всплыло судно Зиусурды. Оно шло курсом на Гору Спасения – напористо, могуче, держа нужный ритм, вращались гребные, на конской тяге, колеса.
– Пойдем, друг мой, свершилось. – Тот с облегчением вздохнул, глянул на Имхотепа, и они поспешили вниз, насколько можно торопиться на склоне. Скоро за ними увязался Гибил, мрачный, взволнованный, с расквашенным носом, чувствовалось по всему, что он был готов куда угодно, только бы подальше от Нинурты с палашом. Так они и шагали по скользким камням – молчали, балансировали, смотрели по сторонам. Собственно, особо любоваться было нечем – ливни, стихия, ураганные ветра ободрали Гору Спасения аки липку. Водные потоки смыли грунт, буря вповалку уложила деревья, на склонах зияли обширные проплешины, глаз остановить было решительно не на чем. Скалы, скалы, базальт и гранит, недобрый, волгло отсвечивающий щербатый камень. Покуда Тот, Гибил и Имхотеп скользили по тропинке, Зиусурда тоже времени зря не терял, судно его медленно, зато верно двигалось по направлению к суше. К южному, некогда лесистому пологому склону. В том-то и дело, что некогда – буря не пощадила могучие деревья, подмыла им корни, швырнула в навал, правда, устроив что-то вроде причала – с пару дюжин стволов на поверхности воды. Вот к этой-то импровизированной пристани и направлял свой ковчег Зиусурда, в час по чайной ложке, по чуть-чуть, чтобы не зацепить на киль. Мерно кромсали воду кницы, мощный форштевень гнал волну, ковчег все приближался, вырастал, давил на психику своими габаритами. Наконец колеса замедлились, встали и начали отрабатывать назад. Ковчег послушно сбавил ход, замедлился и присоседился к причалу. С плеском сорвался в воду якорь, трудно открылся массивный люк, и на палубу, щурясь, вылез Зиусурда.
– О, отец! О, Имхотеп! А, это ты, Гибил.
Мощный, суровый и широкоплечий, с пристани он казался маленьким и добрым. Следом за ним выскочили вахтенные, взялись за швартовы, опустили трап, и мореплаватели начали сходить на берег: сам Зиусурда, охрана, родня, приближенные, доверенные, служительницы культа. Народу на ковчеге путешествовало изрядно, как говорится, в тесноте, да не в потопе…
– А скажи-ка ты мне, сын мой, где этот шкипер-ас? – с улыбочкой спросил Тот, когда разжались его отцовские объятия. – Ну тот, которого еще рекомендовал любезный Птах? Как бишь черт его… А, Хой. Что-то я его не вижу в толпе. Ни его, ни сыновей. Что, небось на вахте стоят?
– Не стоят, а сидят. И не на вахте, а в трюме. – Зиусурда помрачнел, мстительно оскалился, и в глазах его вспыхнули яркие огни. – Вместе с этим вашим Хурдонаем. На одной цепи. Хотел я их пустить на корм пантерам, да не стал – спинным мозгом чую, что тут замешана политика. Высокая. А мы люди маленькие.
Оказывается, лоцман Хой и сыновья находились в преступном сговоре с бывшим пилотом Хурдонаем, а потому инкогнито провели его на борт, тайно прятали в районе трюма, и лишь счастливая случайность, являющаяся, по сути, закономерностью, спутала раз и навсегда планы негодяев. И что прикажете с ними делать теперь, не с планами, с негодяями? Повесить? Утопить? Отдать народу? Четвертовать? А может, надо было все же отдать их на корм пантерам? Зиусурда был краток, крайне точен и угрюм, в голосе его слышались усталость, звон теллурия и тайная надежда – а может, все же пустить на корм пантерам?
– Нет, сын мой, ты был прав, их не надо никому отдавать. Здесь и вправду замешана высокая политика, – веско похвалил его Тот, коротко вздохнул и с брезгливостью, словно кот лапой, потряс рукой. – Вели отпустить их. Пусть идут. Да побыстрей, пока не появился Мочегон. А то идти будет не на чем.
– Да, о отец, – помрачнел Зиусурда, отвесил почтительный поклон и голосом, полным экспрессии, с командной интонацией приказал: – Эй, вахтенный, арестованных сюда. Живо у меня. Время пошло.
– Да, да, пусть приходят, – вклинился в общение Гибил, – у меня как раз настрой подходящий. Хочется кому-нибудь дать в рыло, да не просто так, а чтобы вдрызг. Да и место здесь располагающее, просторное, не то что там у нас, на орбите.
– Запомни, друг мой, здесь тебе не на орбите, – глянул на него сурово Тот, а Зиусурда как-то странно усмехнулся и хлопнул Гибила по плечу. – Не беспокойся ты за них, не только у тебя бывает подходящий настрой…
Скоро на палубе послышались движение, крики, проклятия, злобный лай команд, застучали ноги по настилу трапа, и преступники сошли на землю, злые, удрученные, совершенно не в настроении. И в конкретно бледном виде – со связанными руками, распоротыми штанами и с бритыми наполовину бородами. В сопровождении натасканной, знающей свое дело охраны.
– Господи, как же от тебя воняет, – с ходу сообщил Хурдонаю Тот и дал совет: – Вали куда-нибудь подальше. Давай, давай, уматывай и дружков своих говенных прихватывай. Чтобы не было больше о вас ни слуху ни духу. Эй, кто-нибудь, развяжите негодяев.
Сказал и не ошибся, в самую точку попал – арестованных держали в отделении для фекалий.
– Живо развязать, – продублировал Зиусурда, вышколенные стражники бросились выполнять, Хурдонай же, почувствовав дыхание свободы, отбежал шагов на двадцать и поддернул штаны:
– Я вам, такую мать, отвалю, еще как отвалю. Отвалю так, такую мать, что не унесете. Да я вас сто раз продам и куплю, такую мать, в аренду сдам и проценты получу. Сдохнете, загнетесь, окочуритесь, канете в Лету с головой. А я буду жить, буду здравствовать, буду живее всех живых. Всех куплю, сдам в аренду, продам.
– Давай, давай, вначале только отмойся от дерьма, – усмехнулся Тот. – И смотри, Мочегону не попадись. Он не я – сделает уродом. А впрочем. – Он снова усмехнулся, вздохнул и с брезгливостью посмотрел на прочих пленников, избавившихся от веревок. – А ну-ка брысь!
Его послушались. Миг – и лоцман с боцманами рванули за пилотом, дружно унося с собою в горы сортирный аромат. Сделали они это очень правильно и своевременно, только чудом разминулись с Мочегоном.
– Шолом, – сказал он, поручкался с Зиусурдой и оценивающе воззрился на ковчег. – Да, хороша коробочка, вместительная. Ты парнокопытных привез? Жуть как хочется свинины на ребрышках. Да и чушкин бы бушлат не помешал. Так душу бы и согрел.
– Ну, как там аборигены? – вежливо обломал его Тот. – Одичали? Деградировали? Склонны к каннибализму? Наблюдается ли типичный, ярко выраженный регресс?
– Может, и наблюдается, может, и склонны, да только нам с братвой насрать, – хмыкнул не без гордости Мочегон. – Уже охвачены, построены и в пахоте. Всосали сразу, кто ху из ху. Упираются рогами в лучшем виде, не хотят, чтобы конкретно по рогам. – Он замолк, сплюнул, высморкался, харкнул, очень смачно, с удовольствием, растоптал и, прищурясь, улыбнулся Зиусурде. – А у тебя ведь здесь, земляк, работа адова, гной, как я посмотрю, пердячий пар. Хоть и каждой твари по паре, а зоопарк еще тот. Хвостов, рыл до хрена, а вот рабочих рук… А я бы мог помочь. По-кунацки, за уважуху…
– Шутить изволите? – возрадовался Зиусурда, порывисто вздохнул и взглядом ищущего колодец в пустыне с мольбой уставился на улыбающегося Тота. – А, о отец?
– Ладно, ладно, все в порядке, естественная убыль, – успокоил его Тот, покладисто кивнул и осчастливил Мочегона. – О свиньях даже и не думай, нужны для популяции. Бери вон единорога, один фиг, парнокопытный. И не забудь на ужин пригласить. По-простому, за уважуху. Кунаки мы, блин, с тобой или нет?
Глава 6
– Что, не нравится амбре? – хмыкнул Потрошитель в ухо Бродову. – Ничего, принюхаешься, и к запаху дерьма привыкнуть можно. А это вовсе даже не дерьмо, это наши старшие братья по разуму – гуманоиды с Плеяд, Кондрашкиане, если по-научному. Вице-юниоры Конфедерации, кандидаты в члены Галактсовета, лицензированные обер-посланники Малого и Большого Круга. А по сути дела сявки, ложкомои, обсоски и шныри. К тому же еще работающие на оперчасть Совета. Слава богу, тупые, узколобые и абсолютно не опасные, кардинально помешанные на порядке и на цифрах. Ничего, ничего, Даня, принюхаешься. Знал бы ты только, брат, как пахнут их бабы. Ох, вонючие. Зато, как ты говоришь, ласкучие. Хотя по сравнению с вашими, русскими, тьфу. Эх, помню, полонянка у меня была одна… Когда брали мы с Бату-ханом Рязань…
Вот такой вот вербальный компот – Плеядиры, Галактсовет и Бату-хан. Ну, еще, конечно, бабы.
"От этих гуманоидных кондрашкианцев недалеко и до кондрашки", – сделал вывод Бродов, нехотя вдохнул и посмотрел на Потрошителя, пребывающего в прошлом:
– Русская полонянка? Когда брали Рязань?
– Ну да, полонянка, натуральная княжна, – затуманился Серафим. – Ох и баба же была. Бровями союзлива, очами блистающа, всеми членами играюща, очень плоть уязвляюща. Я ее потом у Бугурчи сменял на булатный нож, а он, каналья, уж и не знаю за что, на следующее утро снял с нее кожу. С него-то самого что взять. Варвар, азиат, вольный сын степей.
Джип между тем замедлился, заехал в тупичок и с плавностью дал по тормозам у крепких решетчатых ворот. Рядом с ними на стене была вмурована бронзовая плита, крупные выпуклые буквы поблескивали строго и внушительно: "Санкт-Петербургский филиал Международного фонда Доггилавера".
Низко заурчали электродвигатели, мощные створки разошлись, и джип въехал внутрь, на белый прямоугольник двора.
– Угловая скорость коленвала девятьсот семнадцать оборотов в минуту, температура масла девяносто два градуса по шкале Цельсия, напряжение в бортовой сети четырнадцать целых и три десятых Вольта, – сообщил водитель-плеядир, плеядир же пассажир улыбнулся и с готовностью включился в общение:
– А до внешнего люка модуля А восемнадцать метров и сорок восемь с половиной сантиметров. Прошу к машине.
Дважды просить ни Бродова, ни Серафима не пришлось – они выскочили из джипа, жадно глотнули воздуха и глянули в унисон по сторонам. Модуль А представлял собой массивный двухэтажный особняк, в семь осей по фасаду черного карельского камня с флюгером и балконами. Внешний же люк закрывала крашенная суриком дверь. Бронзовая, в виде рыкающего скимена ручка скалилась недобро и зловеще, как бы невербально говоря: "Вход рупь. Выход сто". Впрочем, видимо, уже для полной ясности на двери еще висела табличка, жестяная, с пятнами коррозии, мило сообщавшая, что влезать не надо, а иначе со стопроцентной гарантией убьет…
– Сюда, сюда. – Плеядир-пассажир взошел на крылечко, старательно пошаркал косолапой ногой и, почему-то надув многозначительно щеки, мизинцем приголубил пуговку звонка. Проснулись, прилаживаясь, серводвигатели камер, послышались тяжелые размеренные шаги, залязгали, открываясь, могучие запоры. И дверь, скрипнув петлями, сейчас же подалась, но не полностью, щелью, строго на длину цепочки. Изнутри раздался невнятный звук, то ли хмыкнули, то ли кашлянули, то ли подавились, не понять. Клацнула, будто выстрелила, отстегнутая цепочка, и дверь наконец открылась. На пороге стоял мощный мэн в хаки, у него были огромные фасетчатые глаза, как у стрекозы.
– Приятного вам дня, – тонким голосом сказал он. – Заходите. Вас ждут.
– Это, Даня, аденороид, гомоинсектоид с Бетельгейзе, – сообщил Серафим, покуда они шли за плеядиром в недра здания. – Ни мозга, ни пищевого тракта, ни волосяного покрова, одни понты. Не боец – навозник, говно. Насчет баб я, увы, не в курсе…