– Координаты туннеля? – переспросил Президент. – О каком таком туннеле вы говорите, уважаемый? А, припоминаю, там вроде бы был один. Совершенно непролазный, заблокированный предателями. Был у нас изменник один, маршал Алалу, так вот он, каналья…
– Да ладно вам, достопочтимый, – перебил его репт. – У вас же послан туда десант, вы поддерживаете с ним связь. Интересно, как? Не надо пудрить мне мозги, держать за дурака и пытаться объехать на мякине по кривой. А то получается как-то скверно. – Он выдержал паузу, уставился на Кормчего, и красные фасеточные глаза его налились огнем. – Мы вывели из строя хронокрут на Дзете, так? Взорвали базы скорчеров в Персее и в Гончих Псах? Угробили цвет нации в Пегасе и Альтаире? А удар-команды киборгов, зажаренных на Веге? А субполк гвардейских роботов, аннигилированный в Проксиме? А секретная, не подлежащая восстановлению мегапушка на Центавре? Разве этого всего недостаточно для дружбы, понимания, открытости и искренности? Для доверия, расположения, взаимовыгодной симпатии? А? Что-то в сердце у меня копится скверный осадок, ужас, какой тяжелый и до отвращения горький. – И репт, дабы показать всю полноту своих чувств, прошелся когтями по крышке стола, отчего на поверхности остались веские отметины.
"Вот сволочь", – огорчился Президент, глянув на испорченную полировку, однако ничего, виду не показал, тонко и дипломатично улыбнулся.
– Ну конечно же, конечно. Как же я мог забыть. Что-то с памятью моей стало. Правда ваша, уважаемый, есть там еще один канал. Так, захудалый, пользуемся в случае надобности. Нужды какой. Малой. Эй, кто-нибудь, расстарайтесь, живо координаты сюда.
– Принято, Ваше Истинное Достоинство, – Зам вскочил, изобразил усердие. – Понято, прочувствовано и сделано. Вот, – сунул он руку в карман и подал кристалл с координатами, – как и было приказано, Ваше Истинное Достоинство.
Сделано это было настолько мастерски, что Избранный перестал переживать, взял координаты, попрощался и вместе со своими отчалил, только шпоры звякнули. Вот так, по-хамски, даже и за хлеб-соль не поблагодарив…
– На фиг мне нужна такая дружба народов, – с радостью резюмировал Гарант, когда закрылись двери. – Таких гостей за хрен и в конвертер. Нагадили, напакостили, насвинячили, мебеля угробили, в душу наплевали. Нечуткое опять-таки отношение к женщине, – закашлялся он, вздохнул, поежившись, поцокал языком. – Такая секретарша была, сказка, рапсодия, самка – огонь. А он ей матку вывернул. Да еще и сожрал. Нет, я только чудом удержался, чтобы не спустить на них змея, – пхнул он гада-карателя, свернувшегося под столом. – Чтобы знали, сволочи, как вести себя с приличными гуманоидами.
Негодовал-то он негодовал, жутко сверкал глазами, однако же в душе был доволен – ура, дело сделано, тайм-аут взят – всей этой вего-альтаир-альдебаранской сволочи крепко прижали хвост. Так что время есть. Время не спеша собраться, вдумчиво подбить бабки и свалить. Туда, где нет ассуров, рептов, политического говна, мудака этого Зама, остывающих шлюх, лежащих праздно, без дела и без матки. Хватит, обрыдло, достало. А потом, к гадалке не ходи, все закончится очень нехорошо. Коли появились репты – добра уже не жди. А значит, надо линять. Подальше. В свой райский уголок. К бабам, ханумаку, гармонии и тринопле. Много ли ануннаку надо для полного-то счастья…
Изрядно лет после Потопа
– Да, сколько воды-то утекло. – Тот хмуро посмотрел в иллюминатор, поежился, тяжело вздохнул. – А еще сколько осталось-то.
– Да, сыро, как в пизде, – заметил Мочегон, оскалился, фыркнул, радостно заржал, случайно столкнулся взглядом с Нинти и мастерски включил дурака. – Пардон, мадам, пардон. Я хотел сказать, в вульве. У вас разве не так? А, многоуважаемый маршал? – И он издевательски кивнул сонному Энлилю. – Скажите, ваше благородие.
Конечно же, сонному, – от Междуречья до Магана не ближний свет. Особенно на гравикаре – на планетоидах-то уж и забыли, когда летали, горючего нет. Вернее, есть конечно, но с гулькин хрен. Поди-ка попроси его у жадины Шамаша…
– А пошел бы ты. Туда, где сыро, – достойно отстоял честь дамы Энлиль, почмокал, засопел, поерзал в кресле и снова захрапел во все завертки, благо гравикару было еще тащиться и тащиться.
Под теллуриевым крылом проплывало безрадостное: болото, трясина, затопленные поля, разлившиеся реки, не знающие берегов. Ведь кажется, уже сколько лет прошло с того чертова Потопа, а голубая планета все пребывала в бледном виде. Точнее, в мокром. Так что приходилось биться за каждую пядь земли, заниматься ирригацией, осушением болот, дренажировать притоки рек, строить дамбы и рыть каналы. Хорошо еще, что имелся опыт, да и каждый – лулу ли, ануннак ли, – показал себя гуманоидом с большой буквы. Вот, к примеру, Птах-Исимуд. Потеряв все – активы и дворцы, он не пал духом, не скис, не предался черной постыдной меланхолии – нет, нашел в себе силы обмануть судьбу и всецело ударился в работу. А с его-то связями, настойчивостью и хваткой. Вскоре в массах уже сложили о нем гимн:
Чтобы землю защитить, вокруг возвел могучую он стену.
Раскалывает жезлом горы;
Каменные глыбы на плечи поднимает, дома из них он строит…
Разлившиеся воды собрал он воедино;
Те, что рассеялись в горах.
Собрал и в Тигр направил.
От вод высоких он пахотную землю осушает.
И вот – все на земле хвалу воздают Исимуду.
Господину суши.
От Исимуда не отставал и Нинурта, о нем в массах пели:
Он главный осушитель топей и оврагов.
Нинурта, гордость Междуречья, судьбу провозглашает;
О, благостная земля, да будут здесь высокие деревья.
Деревья, что в горах растут.
Пусть троном славятся твои роскошные дворцы.
Да вырастет тростник высокий здесь.
Тростник, что рос в горах…
Пусть тучные быки плодятся.
Быки, что с пастбищ гор спустились…
Достанет златом серебро твое.
Иметь не хуже будет олова и бронзы.
Пусть множится народ твой;
Нинурта пусть вперед стремится, как упрямый бык.
Тот, как истый посвященный, шума не любил, а потому без всяких там песен вывел сорт зерна с тройными хромосомами, дал лулу ярмо, быков и плуг и окультурил клубневые растения. Попутно он собрал Совет Богов, стал там главным, то есть первым среди равных, и навел теллуриевый порядок по теллуриевому же принципу: диктум – фактум. В массах, как Тот ни противился, все же пели, правда, вполголоса:
Стараниями Его, Владыки Междуречья.
В овчарню поместили существо, что шерсть дает.
Зерно, что урожай приносит, опустили в землю.
Расчистили же для посевов место.
Рабочим ярмо и плуг вручили…
Пастух овец разводит в изобилье;
Во множестве рождают женщины детей.
На поле встав, взор поднимает к небу;
С небес на землю изобилие нисходит.
И существо, что шерсть дает, и хлеб возделанный
Рождаются в избытке.
Скоплению людей настали времена достатка.
Да славится в веках отец наш Тот, краса Земли
Черноголовых.
Гравикар тем временем сбросил скорость, плавно снизился, вздрогнул и завис – прибыли. Внизу лежал Центральный командно-указательный Маганский комплекс, но боже мой, святая богородица, в каком же виде! Мягко говоря, в плачевном. Грани Укура и двух прочих пирамид потускнели, антенны были смыты водой, Сфинкс, жалобно выглядывающий из-под грязевого покрывала, утратил позолоту, краску и рога. И все это на фоне болота, трясины, стоячей, угрюмо-мутной воды. М-да.
– Нельзя ли пониже? – скомандовал Тот. Шамаш посмотрел на Орла, и гравикар послушно пошел вниз, прессуя подушку пси-поля. – Теперь десять градусов на север, – опять подал голос Тот, и все сразу поняли его – машина направлялась к Сфинксу. Гигантскому, высеченному из камня монстру, запечатлевшему в своих чертах образ Ана. Великого ануннака, живейшего из живых. Мудрейшего, достойнейшего, не ведающего страха. Если бы не он тогда на звездолете… Да и вообще…
– О, учитель, – глянул в смотровое стекло Тот, встал, понурился, отвесил поклон. – О, великий…
– Ты гля, Утес в натуре, – прослезились уже вмазавшиеся Красноглаз и Мочегон. – Ну, сука, бля, тринопля.
– Папо, папо, – тоже прослезилась Нинти, всхлипнула и резко обозначила свой статус. – Твоя маленькая дочка помнит о тебе. И любит…
– Так же, как и твой сынок с внучком, – радуясь, что Энлиль спит, с живостью поднялся Энки, с видом великомученика вздохнул и шваркнул по плечу Гибила, плотно общающегося с бражкой. – Положь, сволочь, флягу и вставай. Теперь кончай скалиться и кланяйся давай. Да не мне, придурок, не мне. Деду своему легендарному кланяйся…
– Ой батюшки, ну и чудо-юдо, – глянула в иллюминар Анту. – Господи, страх-то какой. Видел бы покойник Ан, он бы не стерпел, не допустил. Кремень был, надежа, скала. Ну вот как эта, только без крылов…
– Эх, хорошо лежит, – одобрил Исимуд, вытащил пси-сенсорный бинокль и принялся осматривать окрестность на предмет диструкционных изменений. – Да, поймистый был, хваткий ануннак. Очень удивительно, что не хербей… Так, эрозия… Гм, коррозия… Да нет, думаю, ничего страшного, необратимых изменений не наблюдаю.
– О, учитель… О, великий, – вытер скупую слезу Тот, сел, мрачно посмотрел на рулевого. – В Гелиополь давай. Трогай.
Глухо заурчал мотор, пискнули генераторы пси-поля, плавно ушел вниз, на мгновение застыл и полетел назад каменный Ан. А впереди в полнейшем безобразии уже виднелась могучая река – своенравная, полноводная, давно забывшая про берега. Совершенно распоясавшийся, немерено разлившийся Нил. Где луга с непугаными антилопами, аромат акаций и птичьи трели. Теперь – только мутная вода, торжествующее скопище пернатых да рулады мириад лягушек. Край гармонии, неги и красоты после Потопа превратился в болото.
Гравикар между тем выполнил маневр, развернулся, сбросил скорость и застыл, внизу лежал Гелиополь. Город-храм, город-сад, город-солнце. Вернее, то, что от него осталось. Стихия погуляла здесь от всей души, разрушив большинство зданий и укутав руины толстым слоем наносов. Словно грязным саваном.
– Да, – Тот прищурился на экран обзора, горестно вздохнул и ощутил потерянность в душе – все, все к чертовой матери, все муркоту под хвост, столько труда пропало даром. Не осталось ничего – ни храма Ана, ни Библиотеки, ни Обсерватории, ни бань, ни водопровода, ни лабазов, ни зернохранилищ, ни садов. И его, Тота, дом, двухэтажный, с колоннами, из армированного кирпича, тоже стал грудой мусора, похороненной под грязью. Эх…
– Ну что, господа ануннаки, какие будут мнения? – справился он с собой, кашлянул и превратился в прежнего Тота, мудрого и волевого. – И, кто-нибудь там, разбудите Энлиля, этак он все мозги отоспит.
– Отсыпать уже нечего, – живо отликнулся Гибил и вроде бы по-родственному, однако же, встряхнув все внутренности, похлопал Энлиля по мощному плечу. – Дядюшка, подъем, у вас пожар в доме.
Подействовало. Сразу.
– Мнением уже вроде выражались, – отозвался Красноглаз, ухмыльнулся Мочегону и с удовольствием взглянул на шарахающегося Энлиля. – Сыро, как в пизде. Когда-нибудь да просохнет…
– И долго ты ждать думаешь? – спросил Нинурта. – Амелу плодятся, как мартовские муркоты, жрать скоро в Междуречье будет нечего. Без освоения новых регионов пропадем.
– Ну так и давай, брателла, осваивай, – рассмеялся Мочегон. – Кто у нас, блин, пабилсаг, Полный Орел и маршал в натуре? А мы таким делам вовсе не обучены и кроме мордобития никаких чудес.
– Да я бы рад, только никак, – сразу сник Нинурта. – Ларак надо поднимать, исконную родовую вотчину. На светлую память Хозяина наплевать никак не могу.
Ловко отмазался, с чувством – и впрямь Полный Орел.
– А я возьмусь, пожалуй, – взглянул на Тота Исимуд. – Опыт есть, кадры тоже. Проверенные кадры. Шурина своего Зяму, тьфу ты, Шу, возьму, сына его Осю, вот черт, Геба, подключу. Никак, мать его ети, не могу привыкнуть к новым именам.
Да, похоже, бури и катаклизмы сделали из бедного Исимуда хронического трудоголика.
– Ну вот и отлично, – возрадовался Тот. – А вы говорите, влажность, как в вагине. Шамаш, дружище, давай-ка домой.
– Не ссы, лягуха, болото сухо, – громко, ни к кому конкретно не обращаясь, объявил Гибил, фыркнул и сделал знак Энлилю: – Дядюшка, ку-ку. Как спалось?
Знак был очень неприличный, сексуального свойства.
– Я те покажу, сволочь, ку-ку, – грозно отреагировал Энлиль. – Вот погоди, сядем, костями срать будешь.
– Когда мы сядем, ты у меня ляжешь, – не дал сына в обиду Энки. – В свою любимую позицию, на брюхо. А сейчас заткни лучше пасть.
Назревала, как нарыв, очередная драка, однако Тот не вмешивался, молчал, ибо мыслями был далеко – в горах Тибета. Там молодой, но перспективный посвященный Рама вовсю уже осваивал наследие ассуров – изучал их храмы, расшифровывал язык, углублялся в тайные подземные коммуникации. И теперь, благодаря трудолюбивейшему Птаху, можно будет отправиться туда и приникнуть к этой сокровищнице, к этому кладезю знаний, потому как знания – это сила, а истинная мудрость бесценна…
Скользил гравикар, урчали моторы, тянулись болота под крылом. Анту все смотрела в тарелку иллюминатора, качала головой и вслух выражала неудовольствие:
– Ну и грязнота. Ну и мокрота. Страх. Эх, был бы жив покойник Ан, он бы не стерпел. Он бы не допустил. Потому что был как скала…
Много лет спустя
– Прошу садиться. – Тот властно кивнул, поперхал горлом и первым сел за т-образный, правильно накрытый стол. – Итак, начнем.
Правильно – это с икоркой, рыбкой, буженинкой, красным и белым, томленым и печеным. И конечно же, с курительницами, в коих дымилась тринопля.
– Да, дело не терпит, – сказал Шамаш. Красноглаз икнул, Мочегон взглянул на карпа Ре и облизнулся, Имхотеп, Таммуз, Гиссида и Нинурта промолчали. Слово-то оно, как известно, кубаббара, а молчание – золото. Особенно когда слов нормальных уже и не осталось, а есть только ругательные – по-черному да по матери.
Дело происходило в Ниппуре, в святилище Тота, в Главном Сакральном Зале Памяти Ана. Все как положено – гигантский размах, резные колонны, идейно-величественно-воспитательные барельефы на стенах. Центральное место занимала композиция "Ан, Тот и муркот". Ан, само собой, могучий и добрый, муркот оскалившийся и верный до конца, Тот тихий, задумчивый и как бы не в себе, с любовью обвивающий зверюгу за шею. Горели священные огни, отражались от позолоты и полировки, курился благовонный черный дым, клубами поднимался к потолку. Обстановочка была торжественной, возвышенной, настраивающей на прекрасное. Самой располагающей.
– Значит, так, – начал Тот и вилкой загарпунил ломтик рыбы. – Проблему муссировать нет смысла, все в курсе. Прошу высказываться, и по существу. Жду конструктивных предложений.
Вся пища в храме была благостной, деликатеснейшей и преисполненной гармонии. Совсем такой, один в один, как любили ее Ан и муркот.
– А че тут особо думать-то? – хмыкнул Мочегон и ловко ткнул ножом в бараний бок. – Кончать гада. Показательно и мучительно. Медленно и печально. Чтоб другим было неповадно.
Они сидели ввосьмером в мужской компании, без ханумака, игрищ и баб, а также прочих излишеств. Да и какие тут могут быть бабы, когда идет собрание Центрального Совета, причем не просто Центрального Совета, а Главсовета его Старейшин. Богов наимудрейших, провереннейших, славных, с достоинством определяющих реалии мира. Сейчас же речь шла о Магане – Поднятой земле, черт бы ее драл. Дела на берегах Нила шли плохо, из рук вон. Вначале кто-то привязал за хвост кобру в купальне Птаха, и та ужалила его в пах, с летальным исходом. Не успел его шурин Шу взять законную власть в свои руки, как ослеп, оглох, потерял все волосы и отправился в рай – кто-то траванул его ядом из белладонны, крысняка, ртути и калистого циания. Кто-кто – скоро стало ясно, что это сынок его, Геб. Тот, оказывается, влюбившись в свою мать, красавицу Тефнут, изнасиловал ее, отравил отца и, заняв его трон, возомнил себя пупом земли: вот уже месяц с лишком как не засылает в общак. Более того, всех гонцов и доверенных шлет без разговоров на хрен. А в Египте-то сейчас самая лафа, месор-месяц, собирают, небось, к гадалке не ходи, очередной урожай. И все – мимо кассы.
Да, как-то очень нехорошо было там, на берегах Нила. Впрочем, здесь, на берегах Тигра и Евфрата, было тоже не очень – стабильность в регионе подрывали на корню драчливые наследники Ана, к тому же невероятно похотливые. Собственно, гиперсексуальный мотив был здесь из основных – Нинти спала со всеми, и не всем это сколько-нибудь нравилось. Энки бешено ревновал ее к Энлилю, Гибил – к Наннару, Мардук – к Ишкуру, в результате чего возникали драки, потасовки, свалки и побоища. В людных местах, в рабочее время, кроваво-травматичные, с применением колюще-режущего. Причем дело уже не ограничивалось масштабами семьи – организовывались партии, клубы по интересам, сборища энтузиастов, кодлы, грядки, банды. Все Междуречье теперь уже не пахало в поте лица, а, разбившись на два фронта, выясняло отношения. И если глянуть в корень, из-за чего? Из-за какого-то там слизистого, вибрирующего канала, в котором постоянно сыро? С этим нужно было немедленно кончать. Решительно и бесповоротно. Раз и навсегда. А иначе канал этот окажется страшней Потопа…
– Отличная мысль, – одобрил Красноглаз, рыгнул и щедро положил себе копченой оленинки. – А затем, когда рулить в Ебипте будет некому, мы и задвинем туда наших клоунов. Одного вниз, в Дельту. Другого наверх, к Порогам. И пусть побеждает дружба. А с поблядушкой этой надо поговорить. Крепко. Чтобы не совалась. Вернее, чтобы не совала. В Ебипет же съезжу лично и напомню кое-кому, что общак, блин, в натуре, это дело святое. Мочегон, Таммуз, Гисида, корешки, вы со мной?
А с Нинти разговаривать на следующее утро отправился Тот. Причем разговаривать не крепко, а по душам, дабы не наломать дров, не напороть косяков, а прийти к консенсусу и желательно малой кровью.
Нинти жила скромно, вместе с матерью. А также с парой слуг, полудюжиной служанок, поваром, кулинаром, завхозом и управляющим. В аккуратном каменном домике – двухэтажном, с колоннами, крыльцом и барельефами, очень похожим на тот, сгинувший в Гелиополе.