– А ну-ка ша. – Ан вытащил часы, немного подождал и повернулся к Шамашу: – Давай, брат, время.
– Сделаем.
Тот сел за пульт, изладил связь и криво улыбнулся в эфир:
– Эй там, на блядовозе. Шамаш на линии. Слухаю.
– Сейчас будем посмотреть, какой ты там Шамаш, – сухо раздалось в переговорнике. – Сколько движителей на "дзете пятой"?
– Семь.
– А на пассажирской "би второй"?
– Девять, бля.
– И какого типа?
– Три мезонных, два фотонных и четыре гелевых. Экий же ты душный, братан.
– Ладно, ботало придержи. Скажи лучше, на какой посудине сгорел? Последний раз.
– На грузопассажире "эр восьмом". Ты, редиска, морковка, Навуходоносор, петух фармарский, долго еще будешь мне душу мотать? Сам давай обзовись, кликуху назови.
– Не гони волну, Шамаш, и не возбухай, – сказали в переговорнике. – Давай натягивай "гандон" и двигай к нам на борт. Через левый кормовой штормолюк. Даю пятнадцать минут. Подумай о корешах. Изжаритесь все…
– Значит, говоришь, подумать о корешах? – Шамаш оценивающе прищурился на Ана, показывающего пальцем себе на грудь, коротко кивнул и усмехнулся в пространство. – Лады, подумал. Одному мне переться не с руки, мы придем вдвоем. Кто вас знает, может, вы все там педерасты?..
– Лады, запрессовали, – отозвались на борту. – Двигай прямо на ЦП, дорожку-то найдешь?
– Жену свою поучи щи варить, – посоветовал Шамаш, отключился и с энтузиазмом выругался. – Это, блин, кто-то свой. Жопой чую, кто-то свой. Ну, сука, бля, ну, падла.
Ан был куда менее эмоционален.
– Эй, братва, – рявкнул он, – вселенский шухер! Уводите баб и короедов вниз, на нижний ярус, с концами задраивайте люки. Эти пидорасы залетные, – он махнул рукой в сторону звездолета, – могут запросто снести купол к чертовой матери. А так вы все же продержитесь до подхода Смотрителей. Сейчас мы с Шамашем отчалим на разборку, и кто-то должен остаться у пульта, чтобы держать с нами прямую связь. Врубаюсь, братцы, что это стремно, но иначе вилы, кранты, хана. Ну, кто на мины, кореша?
– Я, я, я, я, – как один, выкрикнули блатари, сразу подобрались, выступили вперед.
– А видали мы этот звездолет в гробу и раком. Жизнь копейка, судьба индейка. Насрать.
– Ну вот и ладно, – сделал вывод Ан, глянул на часы, и в голосе его послышался металл. – Фофан на связь, Драный на побегушках, Рваный Рот со мной, остальные к бабам. Все, по местам. – Он коротко вздохнул, сделал знак Шамашу и что есть силы рванул к внешнему терминалу. – Давай за мной.
За ними, тяжело дыша, затопал Рваный Рот, длинный, сутуловатый уголовник, отбывающий свой срок за убийство. У шлюзокамеры он помог им надеть "гандоны", легкие, ископаемой конструкции скафандры, проверил воздух, автоматику и связь, бодро помахал рукой:
– Все по елочке, ажур.
Плавно откатилась переборка, глухо заурчал сервомотор, ухнув, заработали насосы, с клацаньем открылся внешний люк. И Шамаш с Аном ступили на Нибиру – приевшуюся до омерзения, а по сути чужую. Всю в изломах, трещинах, отметинах и выбоинах, освещенную мириадами и мириадами равнодушных холодных звезд. Картина была завораживающей, фантастико-сюрреалистической, однако ни Ан, ни Шамаш отвлекаться не стали, бегом, сколько было сил, припустили к звездолету. "Гандоны" они и есть "гандоны" – малой автономности, годные только на то, чтобы обменять добытый радонный на контейнер с протоплазмой. А ну как у этих говнюков со звездолета странное такое чувство юмора – возьмут да и не откроют люк. Так что вперед, вперед, вперед, чтобы можно было на крайняк вернуться назад.
Нет, задний левый грузовой, как и договаривались, был открыт, размеры его давили на психику.
"Да, масштабы. – Ан с Шамашем вошли в тамбур и отжали красный, с предохранителем, рычаг. – Ну, бог не выдаст, свинья не съест".
Сразу, отрезая им путь назад, с рокотом закрылся внешний люк, мерно заурчали газодуи, и все внутри окутал белый густой дезактивирующий туман. Мгновение – и он растаял, капли на скафандрах высохли, и, поражая габаритами, гостеприимно урча, отъехала в сторону внутренняя переборка. За ней, теряясь в полумраке, располагался нижний трюм – казалось, что он не имеет ни начала, ни конца.
"Да, блин, масштабы". Ан и Шамаш встали на транспортер, недремлющая автоматика скомандовала плавный старт, и широкая, как настоящая дорога, "бегущая дорожка" потащила визитеров к выходу из трюма. Затем был лифт, терминал, тамбур жилой зоны и вторичное погружение в дезактивирующий туман. Звездолет и вправду был огромен, чудовищно велик. Наконец они попали в необъятный коридор, сняли шлемы, вздохнули полной грудью и, усевшись на пассажирскую "бегущую волну", с комфортом двинули в ЦП звездолета. Это был внушительный, идеально круглый зал, по периметру которого располагались экраны. Под ними – море кнопок, выключателей и верньеров, мириады указателей приборов и панелей. Тут же стояли антиперегрузочные кресла с подголовниками, одно из которых, едва Ан с Шамашем вошли, плавно повернулось.
– Что-то долго вошкаетесь, корешки. Я уже собрался брать прицел.
В кресле на гиперсиловых подушках развалился ануннак, внешность которого доверия не вызывала. Лицо его было резко асимметричным, уши – оттопыренными, глазенки – бегающими, а манеры – отвратительными. Что-то в нем напоминало бродячего кота, сдуру возомнившего себя царем зверей, – сразу чувствовалось, что происходил он из рукожопов, чудом уцелевших во время Великой чистки.
– А, вот оно что… Парсукал, – выдохнул при виде рукожопого Шамаш, глаза его сузились, кулаки захрустели. – А я так и думал, что это ты. Спинным мозгом чуял. Ну вот и свиделись наконец.
– Верно чуял, корешок, куда мне деться, – мерзко усмехнулся Парсукал, проглотил слюну и неожиданно повысил свой скрипучий голос: – Эй, братва, кто там не в курсе. Это и есть Шамаш. Тот самый… Лучшего рулилы я не видел.
На Ана, с добрым видом оценивающего обстановку, он демонстративно не обращал внимания.
– А, рулила. – Три кресла из восемнадцати разом повернулись, в них с понтом расположились ануннаки, не обремененные добродетелями. – Ну, далан на тайман, рулила. Мазево живем.
По осунувшимся рожам, по расширившимся зрачкам было понятно, что они уже успели вмазаться.
– Такому асу и вдруг понадобился пилот? – округлил глаза Шамаш. – Не ты ли пер сюда конкретно на ручном? Я тебе мысленно аплодировал.
Острый взгляд его уже успел отметить и следы борьбы, и разбитые панели, и пятна крови на полу. Настроение у него резко поднялось – да, похоже, у этих сволочей что-то крупно не срослось.
– Еще бы, блин, твоя выучка, кормилец. – Парсукал кивнул, но посмотрел не с благодарностью – с затаенной злобой. – В общем, такой вот расклад. Взяли мы посудину на скок с прихватом, приморили газом фраерню, стали разбираться с экипажем. А в него, оказывается, теперь включают Бойца. Эта сука замокрила трех моих парней да вдобавок заблокировала зэт-программу Перехода. Вот, полюбуйся, – с неожиданным проворством он поднялся на ноги и повернул одно из кресел на сто восемьдесят градусов, – каков урод.
В кресле развалился Лицензированный Боец – спецбиоробот Управления Космопорядка. Именно развалился, фрагментировался на куски. Все, что от него осталось, напоминало груду протоплазмы. Стреляли в упор, в корпус, из деструкционного ствола, видимо автоматического.
– А, так, стало быть, ты ищешь дурака, который бы провел вас вручную до Входа? – скосоротился Шамаш, саркастически вздохнул и дернул налитыми широченными плечами. – А потом еще, наверное, захочешь, чтобы он полез в Канал? На ощупь, вслепую, без ГЭВН и зэт-программы? Нет, милый, я не идиот. И не самоубийца.
– Но ты ведь уже однажды делал это, – хмыкнул Парсукал, оскалился и сразу сделался похожим на издохшего кашала. – Тогда, у Примы Ригеля, в Двойной Кассиопее? У ментов под носом? Что, припоминаешь?
Ан тем временем, уже прикинув обстановку, посмотрел с немым вопросом на Шамаша, тот многозначительно кивнул и подошел еще на шаг поближе к Парсукалу.
– На память я, земеля, не жалуюсь. А ты вот с ней, как видно, не дружишь. Что, забыл? Как я тебя на следствии отмазал? Как метлу за частоколом держал? Как на суде все принял на себя? Вспомника обещания свои, про грев, про ласку, про мое УД– освобождение с Нибиру. И про долю мою малую не забудь. За три десятка лет да еще с гаком на нее процентов набежало ой-ей-ей…
Голос его был негромкий, дружеский, но он звучал сигналом для Ана. А потому тот по-доброму улыбнулся, повернулся боком и начал незаметно так расстегивать карман. Там лежал массивный, отличной заточки нож.
– Ладно, корешок, ладно. Будет тебе доля, – фыркнул Парсукал, заржал, однако в глазах его промелькнула ненависть. – И хорош тебе о прошлом. Забыл, что кто его помянет, тому глаз вон?
– Я же сказал, земеля, что на память не жалуюсь. Но и зрение берегу, – подмигнул Шамаш и вдруг с рычанием, сократив дистанцию, ударил Парсукала в лицо куполом бронированного шлема от скафандра. Резко, мощно, но с дозированной силой, с тем чтобы не убить, а оглушить.
– Хурр! Хурра! – Ан тем временем выдернул перо и лихо, с быстротою молнии, прочертил им воздух, отчего один из супостатов схватился за горло, другой – за фонтанирующую кровью сонную артерию, а третий, получив гостинец в яремную впадину, ужасно захрипел и мигом затих. Настала гробовая, вернее, мертвая тишина, только мерно, на еле слышимой ноте урчали генераторы пси-поля да подергивался судорожно, кривил лицо пребывающий в отключке Парсукал. Казалось, что он крепко спит и видит какой-то страшный сон.
– Тэк-с, заточен правильно. – Ан неспешно вытер нож, посмотрел на свет, убрал на место. – Ну и что теперь? Какие мысли?
– Когти надо рвать, вот какие мысли, – выдохнул Шамаш, подошел к экрану, застучал по клавишам. – Так, так, так. И не так, и не этак, и не мать… Алгоритм зэт действительно того… С концами. Ни программно, ни аппаратно не взять. А валить надо. Таких посудин в Космофлоте, думаю, не больше сотни, шум, наверное, стоит знатный, на всю галактику. В конце концов нас с гарантией вычислят, а встречаться с имперскими сторожевыми перехватчиками лично мне чего-то не хочется. Видел однажды, что делает залп форсированных фотонных лучеметов. В общем, надо двигать, сопли не жевать, прикидывать хрен к носу и шевелить грудями. Брать на борт своих, ануннаков нормальных, и в темпе вальса отчаливать ко Входу в Канал. Ну а уж там – как карта ляжет, или пан, или пропал. По мне, так лучше сдохнуть с музыкой, чем дальше киснуть на Нибиру. На зону больше не вернусь… Живым… А мертвому – насрать. Вот так, утес, в таком разрезе.
– Верно мыслишь, молоток, – одобрил Ан. – Ну-ка выведи меня на линию. – Он подождал, пока Шамаш наладит связь, авторитетно кашлянул и командирским голосом сказал: – Эй, Фофан, это Ан. Как слышимость?
– Ништяк, утес, – ответили ему. – Слухаю.
– Давайте с Драным Мухой собирайте народ, – велел Ан. – Всех наших, музыкантов, мужиков нормальных, придурков правильных. Пидорасов и чертей не надо. Пусть одевают, сколько есть, "гандонов" и кандыбают к нам сюда, в левый задний. А бабы их чтобы в темпе вальса собирали бы шмотье и прочий триппер. Усек?
И началось великое переселение блатных народов. Оно особо не затянулось, потому как суперлайнер он и есть суперлайнер, на коем каждому путешественнику положен свой отдельный скафандр. А пока происходила сия миграция, потихонечку оклемался Парсукал – томным голосом застонал, разлепил глаза и принялся содрогаться в рвотных спазмах, пока не иссяк.
– Ну что, земеля, полегчало? – ласковенько так спросил Шамаш, вытряхнул страдальца из его робы и принялся вытирать ею обильные и зловонные следы. – Э, брат, да у тебя губа-то не дура. Ну что, пойдешь ко мне вторым пилотом? Если нет, то блевать вначале будешь желчью, потом кровью. Затем – срать костями. Ну как, пойдешь? Что, с радостью? Вот и паинька, молодец, хороший мальчик. А ну давай шмелем на место, и не дай бог, если какая лажа случится. Педерастом сделаю, гнойным, лагерным. Очко порву на менецский крест. Давно хочу, ох давно… А ну давай вошкайся, шевели грудями, прокладывай мастер-курс к Ориону Проксимы. Давай, давай, давай. Там самые удобные для нас Ворота в Канал.
Наконец свершилось, великий блатной исход вступил в свой эндшпиль. Все – уркаганы, блатари, нормальные мужики и правильные придурки с бабами и короедами – собрались на стадионе. Впрочем, не они одни. На трибунах стадиона против огромной эстрады сладчайше почивали путешествующие массы – вповалку, дружно и в полном объеме. Парсукал со товарищи точно рассчитали момент – отказаться поглазеть на солирующую поп-мадонну, судя по всему, не захотел никто.
– Ну, фарт. Ну, мазево, – радовались пришедшие, оглядывались на спящих, цокали языками и восторженно повторяли: – Ну, бля, лафа.
Глаза их посматривали на перстни и браслеты, на щерящиеся рты, отливающие драгметаллами, на лакомые бедра почивающей поп-звезды. – Ща, милая, тебе будет поп-концерт. У нас небось вхолостую не залежишься…
Настроение в народе было самым положительным, при виде Ана, взбирающегося на эстраду, все сразу замолчали, вытянулись, забыли про гоп-стоп и закивали с уважением и с умилением во взорах.
– А ну, сука, бля, закройте-ка пасть. Утес вещать будет. Давай, утес, вещай.
– Значит, так, братва, слухай сюда. – Ан был деловит, сосредоточен и краток. – Разбредайтесь по хатам, занимайте плацкарты, грейте шконки. С понтом не базлать, пакши не распускать, инженерию не мацать, потерпевших не шмонать. Чтобы никакого там хипеша в натуре – нам с Шамашем думу думать надо. Все, я сказал. Организационный сходняк назначаю на завтра.
О настоящем положении вещей он решил не говорить. Зачем? Блажен духом тот, кто пребывает в неведении.
И пошел себе народ арестантский по каютам и по мастям. Уркаганы в первый класс, мужики – во второй, остальные куда придется. Тихо, мирно, без суеты и беспредела, каждый сверчок знал свой шесток. Тюрьма – она учитель закона.
Ан дождался, пока толпа рассеется, алчно взглянул на формы поп-звезды и с безразличным видом, но внутренне облизываясь, направил свои стопы к ЦП звездолета. Сейчас все зависело от Шамаша, от его ловкости, глазомера, удачливости и сноровки. Если что не так, так все сразу на молекулы распадется, даже лагерной пыли не останется.
– Ну что, брат рулила, как дела? – Ан вошел, прищурил глаз, мягко опустился в кресло. – Сдвиги есть?
– Ага, по фазе, – подмигнул Шамаш. – Все накрылось женским органом. Хорошо еще, автопилот пашет, более или менее. Ну что, блин, дятел, долго тебя еще ждать? – свирепо глянул он в сторону Парсукала. – А, уже? Ну, давай тогда глянем, и боже тебя упаси, если ты где-то облажался. – Он вывел на экран кривую курса, взял пару дюжин контрольных точек, проверил с тщанием их координаты. – Гм, ладно, жить будешь. Все, утес, взлетаем шмелем. Хватит по щекам мудями хлопать. Эй, вруби-ка матюгальник, – скомандовал он. Парсукал включил, и Шамаш по внутренней громкой связи грозно приказал: – Братва, шухер. Вокзал отходит. Всем сидеть на жопе ровно.
Сам он тоже уселся в кресло, глянул на экран, пробежался пальцами по клавишам и кнопкам и чутко взялся за рогатый штурвал. Засветились индикаторы, ревом преисполнилась вся вселенная, звездолет вздрогнул, завибрировал, оторвался от тверди и исполинским утюгом устремился в пространство. Нибиру на экранах сделалась сперва с колесо, затем как арбуз, потом как мандарин и, наконец исчезла, испарилась, затерялась среди звезд. Да и хер-то с ней.
– Сипец, полдела сбацано, – усмехнулся Шамаш, активировал автопилот и бендаргийским гигром взглянул на Парсукала. – Ну что, блин, сука, замер. Бди. – И повернулся к Ану: – По всей железке, утес. Часа через четыре, если не будет форшмака, подтянемся на место. Ну а уж там… Бог не фраер, дьявол не пидор….
Неизвестно, как в плане бога и в плане дьявола, а вот глаз у Шамаша был алмаз – через четыре часа они достигли Канала. Что это такое на самом деле, никто ничего не знал, известно было только, что давным-давно жили в обитаемой вселенной кочевники – Ассуры. Главным смыслом жизни их было странствование по Мирам, для чего они проложили повсюду особые дороги – Каналы. Пространство внутри них было скручено, трансформировано, законы времени изменены, что позволяло быстро и без хлопот переноситься из галактики в галактику. Но это их создателям, Ассурам. А вот тем, кто пришел позже, на все готовое, пришлось помучиться изрядно. Наконец, ценою разочарований и жертв был найден некий алгоритм, разработана программа Перехода, а чтобы кто ни попадя в Каналы не совался, входы в них, Ворота, заблокированы. Мусором, ледяными глыбами, пылью и астероидами. Да мало ли всякой дряни в обитаемом космосе. И чтобы ориентироваться в этой каше, была написана программа зэт, являющаяся малой частью алгоритма Перехода. Без нее к Воротам лезли лишь космические бараны. И быстро получали по рогам. Однако же Шамаш, хоть тупоголовым и не был, все же полез.
– А ну давай-ка двигай на пушку, – приказал он Парсукалу. – И смотри, сучий потрох, у меня. Чтобы шмалял не хуже, чем тогда, у Примы Ригеля. А то будет всем нам тут Двойная Кассиопея.
– Въехал, не дурак. – Парсукал кивнул, хмыкнул совсем по-человечьи и водрузил на голову канонирский шлем. – Шесть, готовность ноль.
С закрытой, зеркально отсвечивающей рожей он выглядел куда как лучше.
– Поехали, – выдохнул Шамаш, мельком посмотрел на Ана и взялся за рога штурвала. – Жизнь копейка, судьба индейка.
И начали на центральном, а затем на боковых экранах появляться тени – несчитанные, угловатые, чудовищных размеров. Появляться их стало все больше и больше, расстояние между ними все уменьшалось.
– Так твою растак, – выругался Шамаш, резко сбавил ход и принялся лавировать громадой звездолета среди не менее громадных многочисленных препон. Мастерски ушел от внушительного, с хорошую скалу, камня, лихо увернулся от вращающегося вокруг своей оси айсберга и, чувствуя, что не расходится с фрагментом астероида, негромко приказал: – Справа, на два часа. Живо.
– Шесть, – встрепенулся Парсукал, задержал дыхание и словно снайпер, между ударами сердца, плавно надавил на спуск.
Где-то еле слышно рявкнула пушка, звездолет чуть ощутимо вздрогнул, и Шамаш непроизвольно сказал:
– Угу.
Без всякого выражения сказал, тихо так, спокойно и деловито, будто на глазах его прихлопнули комара.
Так, с максимальной концентрацией, на пределе сил они тащились с час. На небритых скулах у Шамаша выкатились желваки, у Парсукала из-под шлема по шее тянулся струйкой холодный пот. Законы физики неумолимы – даром что скорость никакая, энергия движения огромна. Если только зазеваешься, маху дашь, лоханешься, не впишешься – то с всеобщим приветом, костей уже не соберешь. И не помогут ни броня, ни ухищрения конструкторов, ни комплекс жизнеобеспечения, ни орбитальные субпланетоиды. На них небось далеко не улетишь. Ну разве что ментам поганым прямо в лапы.