– Да, отец, – встрепенулись дети и вытащили самодельные тетради. – Вот, пожалуйста… Трином с кубическим двучленом в септонатуре круга. В частных производных. Как вы велели.
– Гм, – быстро глянул Ан, моментально вник и сделался доволен – все было верно, причем у обоих. А ведь наверняка не списывали… – Так, – одобрил он, отложил в сторону тетради и с отеческой улыбкой, напоминающей оскал, посмотрел на сыновей. – С этим ладно, а ну-ка как с другим? Двойная атака в пах и челюсть. Энлиль первым номером, Энки вторым. Вперед!
Вот так и никак иначе – в здоровом теле здоровый дух. Лозунг сей был всегда его основополагающим принципом, главным жизненным кредо. Недаром же в свое время он был не только Хранителем и Корректором, но и Шеф-инструктором Вседорбийской прессконтактной Кик-лиги. Обладателем почетного восьмого трана, супермастером хлипкидо, главзиганом супергильдии боевого буршу. Дьявол, поимей свою тещу, неужели это когда-то было?
– Хурр! Хурр! – Дети между тем встали в боевую позицию, сблизились, страшно закричали и принялись пинать друг друга в пах и атаковать в подбородок. Причем грамотно, по всей науке, как отец учил: с притопом, реверсом, финтами, волной, экспрессией и концентрацией. Еще слава богу, что и блоки у них были поставлены как надо…
– Ну все, ша, брейк, – скомандовал Ан, доброжелательно оскалился, погладил сыновей по головам, а в это время отворилась дверь и в лазарет пожаловал Хорек.
– Далан на тайман, лепила. Мудями шевели, утес тебя хочет.
Он был блатным среднего звена – юркий, жилистый, с татуированными щеками – и состоял в кодле у Алалу, "вора от всевышнего", утеса зоны.
– Тайман на далан, – отозвался Ан, оценивающе прищурился и подтолкнул Энлиля с Энки к двери: – Идите, дети, идите. Делайте урок. – Он посмотрел им вслед, коротко вздохнул и с ледяной улыбкой повернулся к уркагану: – Что-то ты сегодня рано. Пойду посмотрю, остыло ли. Не скучай.
Слишком уж бодро подмигнул, слишком уж нарочито ухмыльнулся и, стараясь не выказывать и тени беспокойства, не спеша направился в лабораторию. М-да, что-то не ко времени сегодня пожаловал Хорек, видимо, нужно ждать каких-то неприятностей. И хрена ли бычачьего этому Алалу надо? А может, он узнал про Нанн? Про Нинти?
– Эх, жизнь, – выругался он, хрустнул кулачищами и достал из шкафчика окоренок с ядом – смертельным, неотвратимым, со знанием дела приготовленным из крысняка, белы и калистого циания. Затем он вытащил приблуду-кишкоправ, смочил густой коричневой отравой, недобро хмыкнул и сунул в ножны. Ну что, утес, теперь можно и поговорить. По душам.
Ан взял посудину с экстрактом ханамака, сделал резкий выдох, успокаивая дыхание, и неспешно, с видом добродетели возвратился к зыркающему по сторонам Хорьку.
– Уже остыло. Пошли.
По лабиринту галерей, по хаосу проходов, по неразберихе лестниц, в зыбкой полутьме. Наверх, наверх, на уровень "Альфа", где устроился в своем логове главный вор Алалу. Неплохо устроился, с комфортом – купол из прозрачного металла, сквозь который проглядывают звезды, гряды с ханумаком и триноплей, рядом верный, готовый на любое зверство подхват. Космические бродяги, пираты, мокрушники, похитители органов. Морально не обремененная сволочь, счастливо избежавшая распыла.
– А, изменник родины, – встретил Алалу Ана, с понтом развалившись в кресле. – Ну и как дела? Принес?
Он был по крови зурбиханским нигрянином, а происходил из касты рукогревов и уже одним только этим вызывал у понимающих презрение. Волосы его омерзительно курчавились, губы, вывороченные, розовые, напоминали о женской вульве, черная, лоснящаяся от жира рожа вся была покрыта кружевом татуировок. Дополняли антураж чудовищные мышцы, хитрый взгляд остекленевших глаз и фотонный бластер за широким поясом. Огромный, ископаемый, бидайского производства, но все же бластер. Таких дырок, если надо, понаделает… Тут же, неподалеку от Алалу, расположилась его кодла, тоже все татуированные, нелицеприятные, вооруженные ножами. В общем, компания была еще та, симпатий не вызывающая.
– Принес, – усмехнулся Ан, вытащил склянку с ширевом, с достоинством протянул: – Держи.
Эх, попался бы ему этот Алалу в прежние времена! Да, впрочем, где?.. Всю эту черномазую сволочь и близко не подпускали к Столице. И зря. Надо было подпускать. На расстояние прямого выстрела…
– М-м-м. – Алалу не спеша открыл, с пристрастием понюхал, попробовал на язык. – Мазево. Ништяк. – Сплюнул, вытер ладонью рот, вставил на место пробку. – Чтоб я так жил, – и неожиданно в упор посмотрел на Ана: – Есть к тебе, лепила, разговор. У тебя как с памятью-то? Мозги не усохли?
– Да нет, – отозвался Ан и незаметно тронул рукоять приблуды, – пока функционируют. А в чем, собственно, вопрос?
Интуиция, эта ленивая девка, уже проснулась и тихо подсказывала ему, в чем именно.
– Похоже, ты забыл наш основной закон, – грозно оскалился Алалу, и жуть татуировок на его щеках сразу пришла в движение. – Ну да ничего, мы напомним.
Основной закон Нибиру был суров – учет, контроль и послушание. Иначе – смерть. Все было просто, как трижды три. Каждую неделю прилетали Смотрители, они забирали раданий и в соответствии с выработкой оставляли протоплазму, из которой в конверторе синтезировалось необходимое – воздух, лекарства, продукты, вода. Так что арифметика здесь была проста: меньше народа – больше кислорода. И потому рождаемость на Нибиру строго контролировалась, внеплановые дети подлежали выбраковке. А план сей утверждал нигрянин Алалу, равно как и регламентировал количество жен. Кому одну, кому две, кому три, кому вечное воздержание. У него самого их было не меньше дюжины, – как говорится, свое исподнее поближе к телу.
– О чем же ты мне хочешь напомнить, Алалу? – улыбнулся Ан. – Я весь внимание. И повиновение.
Улыбался-то он улыбался, только внутренне, ментально и психически, уже настраивался на бой – решительный, смертельный, бескомпромиссный. Ничьих, как известно, на Нибиру не бывает.
– Ты, сучий потрох, будешь у меня сейчас скалиться, как бараша. – Алалу посерел от ярости, нахмурился и начал привставать. – В шахту захотел? На гной? В вечную пахоту? Кто без моего ведома обрюхатил целку из второго блока? Почему ублюдок этот до сих пор еще живой? Что за беспредел голимый в моей хате?
– Не понимаю, Алалу, о чем ты говоришь, – совершенно искренне изумился Ан. – Какие-то обрюхаченные целки, какие-то незадавленные дети. Здесь какая-то ошибка, конфуз, промашка, недоразумение…
Внутри него словно начала сжиматься какая-то могучая пружина, только тронь ее, задень, мысленно отдай приказ, и она ударит со смертельной неотвратимостью. Словно батагайская черная швобра, атакующая добычу из засады.
– Ах, значит, такую мать, ошибка? Промашка? Конфуз? – рявкнул, брызгая слюной, Алалу, бешено вскочил, повернулся к своим: – Эй, Харя, ну-ка приведи! Сейчас будет тебе, лепила, такую мать, промашка!
– Сделаем, утес, – пакостно осклабился Харя, рыжий бирбижанский хербей, юрко нырнул за перегородку и вскоре торжествующе вернулся. – Опа-на!
За собой он тащил упирающуюся Нанн, на ее руках заливалась Нинти, на щеке алел впечатляющий синяк. Пружина внутри Ана звякнула, задрожала и только чудом не пришла в движение.
– Ну что, сучий потрох, это тебе промашка? Ошибка, бля? Конфуз? – зверем заревел Алалу, витиевато выругался и резко шагнул к Ану. – Что, никак признал? Вот она, твоя скважина, а вот он, твой приплод. Кому лапшу хотел навешать на уши, ты, интеллигент позорный? В общем, давай так. Не хочешь в шахту на гной – сам короеда пореши, а баба… Хрен с тобой, владей. Только мы ее вначале с братвой на четыре кости поставим. Уж больно хороша. С литаврами, с мандой. Ну как тебе такая перспектива?
Пружина внутри Ана клацнула и начала стремительно распрямляться.
– Утес, что угодно, только не в шахту, – жалобно всхлипнул он, кинулся к ногам Алалу, и едва тот, расслабившись, гнусно оскалил пасть, хлестко, на резком выдохе, ударил его пальцами в пах. Так конкретно врезал, что того скрючило.
– Ты, сука, чего?.. – изумился Харя, выругавшись, бросился вперед, но Ан без промедления выхватил приблуду, и хербей навеки замолк – наискось через все лицо отметила его отравленная сталь.
– Мочи его, мочи! – заорали в кодле, дружно схватились за кастеты и ножи, только Ан нагнулся над Алалу, миг – и бластер оказался у него в руках. Сверкнула вспышка, осело тело, пронзительно запахло жареным. Еще, еще, еще… И наступила тишина – суетиться, кричать, делать какие-нибудь движения, да просто выделяться из толпы всем сразу резко расхотелось.
– Так, ну вот и молодцы, – с вескостью заметил Ан, крайне глубокомысленно вздохнул, в задумчивости поводил стволом бластера и выбрал уркагана покрупней. – У тебя сколько доз?
– П-п-п… – отозвался тот, впрочем, без особого энтузиазма. – Пять… доз… у меня…
– А у тебя? – повернулся Ан к другому шкафу, без труда узнал, что тот имеет шесть доз, тронул поседевшие густые волосы и подошел к все еще скорчившемуся Алалу. – Ну ты и жмот. – С силой приласкал ногой в больное место, выудил из-за пазухи емкость с ханумаком, знаком подозвал к себе первого амбала.
– Тебя как звать-то? Шамаш? Хорошее имя. А по какой статье? По сто сорок восьмой? По сто сорок восьмой прим? Гм… На, держи, здесь двести доз, честно поделите на всех. И скажи всем от моего имени, что отныне всегда будет так. Я сказал.
– О-о-о, – ликующе прокатилось в братве, зацокали одобрительно языки, на гнусных физиономиях ануннакского отребья закривились сладострастные ухмылки. – Ы-ы-ы…
По существу, это была стая – алчная, злобная и нестойкая, где царил единственный закон – сила. С дерьмом смешали вожака? Замокрили товарищей? Плевать. Главное, вроде бы обламывается ширева немерено. А что делать на этой чертовой Нибиру, как не убивать время? Дозу, дозу, дозу давай…
– Ну вот и ладушки, – сделал вывод Ан, засунул излучатель за пояс и миленько так посмотрел на уркаганов. – Я вижу, возражений нет. Да, чуть не забыл, последний штрих, – весело хмыкнул он, медленно расстегнул штаны и принялся мочиться на Алалу. Не спеша, от всей души, с чувством, с толком, с расстановкой. Мерно журчала струя, корчился в теплой луже нигрянин, стая с равнодушием смотрела на процесс запомоивания вождя. Дозу, дозу, дозу… Наконец Ан иссяк, с улыбкой подошел к дрожащей Нанн и, с нежностью полуобняв за плечи, направился в покои Алалу.
– Э-э-э, – раздался за его спиной грубый голос. – А этого куда? В конвертер?
Говорил угонщик Шамаш. Он все еще стоял в ступоре, с какой-то улыбкой на губах и не сводил горящих глаз со склянки с экстрактом ханумака. Чем-то он напоминал больного ребенка, сжимающего в руке любимую игрушку. Другая его рука указывала на запомоенного Алалу.
– Хрен ему, а не конвертер. Пусть раданий кайлит, – даже не обернулся Ан. – В шахту его, на гной, на нижний уровень и на пониженную жирность. Завтра лично проверю.
В голосе его звучали властные нотки, он снова ощущал себя Корректором Совета. Только не Верховного – Уголовного.
– По железке, сделаем, – вышел из прострации Шамаш. – Эй, Глыба, Хорь, Зануда, Мочегон. Слышали, блин, что сказал утес? В шахту этого говнюка, на нижний уровень, на гной. Живо, бля, у меня!
Вот так. Утес умер, да здравствует утес.
Тюрьма Нибиру. Двадцать лет спустя
И вновь Энлиль просил ее согласья;
Она же отворачивает прочь лицо:
"Лоно мое мало, не знает вторженья мужчины;
Губы мои невинны,
Они поцелуев не знают…"Шумерские сказы
– Ну что, сучий выкидыш, – угрюмо буркнул Ан, нехорошо прищурился и посмотрел на сына, наследника Энлиля. – Доигрался, бля? Довыкаблучивался? Дотряс мудями? Вот я тебя, суку, в шахту. В подручные к Алалу…
Он посмотрел исподлобья снизу вверх – сынок был росточком под самый потолок.
– Отец, да она же сама была не прочь, – показал на миг зубы Энлиль. – Кончала, как умалишенная. Какая там целка, какое там что…
Они беседовали по-родственному в кабинете Ана – неспешно решали в коллективе возникший вопрос. А дело было в том, что пару дней назад Энлиль столкнулся в душе с шикарной мокрощелкой. Ногастой, буферястой, блондинистой и задастой. И далеко не дурой – дав поиметь себя и так, и сяк, и эдак, она умело распустила слух, что взяли ее силой. И вот теперь, пожалуйста, возникла дилемма – то ли посылать Энлиля на перевоспитание в шахту, то ли самому Энлилю посылать той девке "брачные одежды". М-да…
– А, значит, говоришь, подмахивала, как умалишенная, – усмехнулся Ан, шагнул поближе и вдруг стремительно, без подготовки, приласкал Энлиля в солнечное сплетение. – Значит, говоришь, какая целка? Какое что?
Это был удар мастера – резкий, дозированный, точно на вдохе. Сделанный так, чтобы не травмировать, не навредить – строго наказать.
– О-о-о-х, – рухнул на колени сын, сложился вдвое, а родитель крепко ухватил его за ухо и принялся с невиданной экспрессией трепать.
– Думай впредь башкой, а не мудями. Не позорь фамилию. Береги авторитет отца. Понял ты меня, сучий сын? Понял?
– Да понял я, понял, – вырвался наконец Энлиль, встал, потрогал пламенеющее ухо. – Так что же делать-то теперь, отец?
В голосе его звучали злость, растерянность, уважение и мука – сразу чувствовалось, что ему не хочется в шахту.
– Что делать, что делать – жениться, брачеваться, сочетаться узами, – ухмыльнулся Ан, подобрел и ласково, по-отечески кивнул. – И надеюсь, теперь ты перестанешь спать с Нинти?
Весь его вид как бы говорил – эх, малые детки, малые бедки.
– А что, разве я один? – оскорбился Энлиль. – А потом, она все-таки врач, специалист. С ней никаких проблем…
– Дурак. Энки трахает ее не просто так, – с вескостью заметил Ан. – Его ребенок от нее будет иметь больше прав, чем твой от кого-либо. Не забывай, она его сестра.
– Ну конечно же, отец. Вы, как всегда, правы, – согласился Энлиль. – Вот моя мать, к примеру, вам приходится сестрой, и я являюсь вашим законным преемником…
В это время раздался стук, дверь с осторожностью открыли, и в щелку протиснулся Паштет, шнырь на побегушках.
– Утес, Шамаш впал в распятье, в башне торчит. Там какие-то непонятки, в натуре.
– Ну все, иди готовься к таинству, – глянул на Энлиля Ан, выругался про себя, не забыл про бластер и двинулся на Центральный пост. – Паштет, за мной.
Центральный пост – это громко сказано. Маломощная ГЭВН, плохонький радар, примитивное переговорное устройство. А большего и не надо, чтобы делать ченч радания на протоплазму.
– Утес, ты глянь. – Шамаш при виде Ана встал и указал на метку на экране локатора. – Какие мысли?
– Они там что, охренели? – отреагировал Ан. – Вчера ведь прилетали…
– Да нет, утес, это не Смотрители, – насторожился Шамаш и лихо заелозил пальцами по клавишам. – Так, так, так. А, вот, есть контакт. Ни фига себе. Это же круизный суперлайнер класса два нуля. Шестнадцать палуб, три бассейна, два зимних сада, одно мудбольное поле и гиперпространственный двигатель. А еще полторы тысячи богатеньких, зажравшихся, откормленных бездельников. Э, такую мать, разрази меня гром, да ведь они летят прямо сюда, на наши сигнальные маяки! Ну, утес, жопу даю, сейчас будет что-то интересное.
Как бы в подтверждение его слов пол под их ногами завибрировал, раздался непередаваемый рев, и купол Нибирской колонии вздрогнул. А откуда-то из космоса, застилая свет звезд, уже стремительно надвигалась тень. Исполинская, неправдоподобная, напоминающая формой утюг. Казалось, что еще мгновение, еще чуть-чуть, и утюг этот разгладит Нибиру. Однако ничего – движение замедлилось, зашатались скалы, рев, сделавшись тоном ниже, достиг запредела, и тень превратилась на глазах в махину межгалактического звездолета. Настолько завораживающе огромного, что просто не верилось, что это творение рук ануннакских.
– Мать моя, они же идут на ручном управлении! На фотонной тяге! – глянул на приборы Шамаш. – У них не пашет бортовая ГЭВН. Ну, блин, и рулила. Выше среднего.
Звездолет тем временем плавно снизился, испоганил все окрестные ландшафты и, не выпуская стационарного шасси, опустился на силовую пси-подушку. Не зажигая опознавательных огней, без позывных, без разрешения, наплевав на все порядки. Гм, странно.
– Эй, борт блядовоза, – не выдержал Шамаш, – вы бы хоть обозвались, ребята, не борзели бы, суки, в корягу.
Автоматика звездолета мгновенно рассчитала волну, и в переговорном устройстве раздалось:
– Эй, там, на зоне, гляньте в перископ. И прикиньте хрен к носу. Как следует.
Ан с Шамашем глянули и оптимизмом не прониклись – протонная антиметеоритная пушка звездолета нацелила свое жерло точно на купол. Жахнет – и мокрого места не останется. Впрочем, сухого тоже.
– Лады, банкуйте, сволочи, – сразу отозвался Ан. – И хрена ли вам лососячьего надо?
Голова его лихорадочно работала – экипаж межгалактического лайнера, базарящий на фене. Это что-то новенькое. Не говоря уже о том, что лайнер этот утюжит силовое поле здесь, на Нибиру. В запретном коридоре пространства у строгой зоны, проклятой богами. М-да. Действительно, и хрена ли лососячьего здесь ему надо?
– Рот закрой, дятел, вафли не летают. – Голос в переговорнике сделался суров. – У вас там есть зэка один, ануннак нормальный, с погонялой Шамаш. Чалит по сто сорок восьмой за угон. С ним поговорить надо, даю на все вошканье десять минут. Всосал? Или разжевать?
– Частокол побереги, он тебе для пожрать пригодится, – усмехнулся Ан, глянул на часы, выругался, вырубил связь и повернулся к Шамашу: – Ну что, блин, скажешь?
– Жопой чую, это кто-то свой. – Тот наморщил лоб, задумался, ударил кулачищем о ладонь. – Это же была моя идея фикс – взять на гоп-стоп суперлайнер. Глушануть дремо-газом терпил, вырезать к едрене маме экипаж, а затем сделать финт ушами – зарулить в запретную зону, куда менты не сунутся. Ну а уж потом махнуть куда-нибудь подальше, в метагалактике, чай, места хватит. Лохов – чечикам в рабство и на органы, скважин – тачикам в гаремы и для блуда. Да с такой посудиной можно таких дел натворить! И все же какая это падла вызывает меня на линию? Ну, сука, бля, в натуре кто-то свой!
В рубку между тем стали подтягиваться массы – верченые, крученые, блатные, не верящие ни в бога, ни в черта. Все в глянцево сияющих зэкобутсах, в робах без нашивок, в красных головных платках, с тщанием повязанных. Естественно, по уркаганской моде, с двумя огромными, напоминающими рога узлами.
– Далан на тайман, утес. По какому случаю кипеш? А это еще что за дирижопель? И в какую же сторону он едет?
Держались они с Аном на редкость уважительно – всем им было обещано изничтожение гена. Того самого, зловредного, отвечающего за процесс старения.